Андрей Агафонов (c)
стихи.

Виноград поцелуев твоих я согласен брать еле дыша, 
Лишь ладонью легко по щеке проведу - вот и вся моя ласка... 
Ах ты, Лена-ледышка, душистая ночь, хороша твоя маска 
Равнодушной симпатии - Господи, как хороша!.. 
Обжигаясь ментолом до сахарной ваты во рту, 
До белесого дыма в мозгах, так что... ах, не обманывай! -- 
До слепящих огней под ногтями любить за тобой темноту 
Подвенечного? -- Нет, погребального, милая! -- марева. 
На толченый сухарик слетелись ко мне воробьи 
Золотой земляною рудою, да грязной периною -- голуби, 
Будто боги-торговцы толкуют, а боги-филологи 
Им поддакивают, говоря об уже безнадежной -- любви. 
Выплывают абрисы родных абрикосовых лиц, 
Потолок надо мной шелестит серпантином сиреневым... 
Чистый спирт, словно жидкий хрусталь, записной скандалист 
Опрокидывает и шутя запивает вареньем 
То ли яблочным, то ли малиновым -- Бог им судья! 
Отхожу, растворяюсь я, не получив ни оскомины: 
В этом бежевом царстве, надушенном царстве соломенном 
Слишком много вранья - слишком много вранья, 
слишком много вранья.

* * *

Знаю судороги эти: 
Воздух вылизан Луной, 
И невидимые сети 
Колыхнулись надо мной, 
Полетели капли-крохи... 
Дорогая, кто найдет 
Виноватых?.. Ты да кофе – 
Кто еще меня убьет... 

* * *

Я иронически верен 
унылой, но праведной сказке 
О воздаянии за грехи, 
поспешающем вслед за грехами, 
И Воздающему сам на палитре смешаю краски, 
Прелюбодеянье вполне очертив 
лишь несколькими штрихами: 
Вот, я дарил ей разного рода 
проницаемые вещицы, 
Которые лопались от огня, 
будто бессмертные души, 
И духи, что я покупал 
у хихикающей продавщицы, 
Черт кипятит на костре 
и ложкою льет мне в уши. 

* * *

Неплохо для начала, да? 
Есть выпивка и есть еда, 
Холодный пол – и потолок, 
Немножко яду между ног, 
И – музыка! И не забыть, 
Кого успела полюбить 
На миг – и на закате дня 
Оставить каплю для меня... 


* * *

Она вертелась, будто лиса, 
И верила – это свято! 
И мы орали, и небеса 
Лаяли, как лисята. 
И вот, опутаны тишиной, 
Не издаем ни звука – 
Ни я, ни лежащая рядом со мной 
Холодная, мокрая сука... 

* * *

Отпущен тобою на волю, я говорю: "Прости, 
Ты меня и не держала", – и вылетаю в окно. 
Не за что зацепиться. Нечего сжать в горсти. 
Разбит золотой денечек, и в сахарнице темно. 
Внизу оживают люди, слышатся голоса, 
Краски приобретают, каждая – наготу... 
Вокруг воздушных развалин растут ледяные леса: 
"Сюда бы крупицу соли!" Но я уже за версту. 

* * *

Отраженный окном ее, темным и голым, 
Я качался, покуда в землю не врос, 
И весенняя слякоть – вода с ментолом – 
Объяла меня до корней волос. 
И дрожали мои отражения в лужах, 
Разбиваясь на полночи тысячу раз, 
И тогда я впервые почувствовал ужас 
Существования Здесь и Сейчас. 

* * * 

Я стал газетой. Я год подряд 
Рукой зажимал дверной звонок, 
И все заголовки мои вопят 
О том, как я одинок. 
Вот кто-то мелочи наменял 
И сунул морду в киоск... 
Я стал газетою – но меня 
Никто не читал всерьез. 
А в заголовках я был мастак! 
Последний – весенний – таков: 
"Мне мало надо! Просто поставь 
На меня свое молоко!" 
И цедит женщина в декабре, 
Ломая страницы край: 
– Какая, Господи, дребедень! 
Претенциозный май! 
И что же дальше? В чем тут секрет?" 
– А дальше газеты нет, 
И где-то со мной – далеко, далеко 
Сбежавшее молоко... 

* * *

Горел я долго без огня 
И выгорел дотла. 
3а что купила ты меня, 
За то и продала. 
А я ударился во тьму 
И, лежа на боку, 
За нас не дам и не возьму 
Понюшки табаку. 

* * *

Над сигаретой сутулился 
И поднимал воротник. 
Зимней безлюдною улицей 
Топал домой напрямик. 
Выбелен лунною радугой, 
Видною мне одному, 
Шел я — и не было рядышком 
Даже намека на тьму. 
Нынче — зеленая улица, 
Смята пустая кровать. 
Незачем больше сутулиться, 
Некого мысленно звать. 
И, заходя в темноту мою, 
Глядя рассеянно вниз, 
Я говорю, а не думаю: 
— Леночка, Лена... кис-кис... 

* * * 

Ты живешь на краю земли, 
А я на другом краю 
Стою и смотрю, как тает вдали 
Воздушное слово “люблю”. 
Ты смотришь с запада на восток 
И думаешь: “Дурачок!” 
А мне бы волос твоих завиток, 
Кожи твоей клочок… 

* * *

Заблудились мы в роще, молодые тела. 
Будь я парень попроще, ты б уже родила, 
Но тогда мы касались материй - не рук, 
И пространству казались бесплотными вдруг. 
Ты мне пела, родная, про заеденный век, 
Говорила: “Я знаю, ты большой человек, 
Больше дерева, больше всего, что здесь есть - 
Ты великий! О Боже, что ты делаешь здесь?!” 


Что я делаю? Это хороший вопрос... 
Я еще одно лето пустил под откос, 
Я и не жил на свете, не видел Париж - 
Про какое бессмертье ты мне говоришь? 
Мне бы дочку-принцессу, я бы жил королем 
Где придется, и лесом гулял при своем, 
И, ничуть не тревожась о природе вещей, 
Вынимал из-под кожи полусонных клещей... 
У природы есть лоно, а в лоне - обман: 
Ты уехала в Лондон рожать англичан, 
Я остался на осень. Потом зимовать, 
И весна, и Россия - все опять и опять... 

* * *

“Цени свое тело! Люби свое тело!” - 
Она говорила, она так хотела 
Меня на закате, себя на рассвете... 
“Ты знаешь, от этого могут быть дети”. 
Она не боялась, она опасалась 
Другого - того, что во мне оставалось: 
“Какая улыбка, какие ресницы! 
Мой милый, ты сам себе должен присниться”. 
Я в зеркало начал смотреть вечерами, 
Бродил с ней в обнимку глухими дворами, 
И город, который мы вроде бы знали, 
Теперь некрасивым казался едва ли: 
За этой крапивой, за тем поворотом 
Он высился полуразрушенным дзотом, 
Тащил нас по паркам, покорно влюбленных, 
Искусанных в кровь и до одури сонных. 
Тряслись мы трамваем на тот полуостров, 
Где двум разминуться трамваям непросто, 
И замерли там у столба, на развилке - 
Смотрели, как девочка моет бутылки 


У водозаборной кирпичной колонки... 
Но я не завидовал этой девчонке: 
Мне больше хотелось, иначе мечталось... 
Уехала ты. А вот это осталось.