Елизавета Михайличенко (c)

стихи.

1.


За октябрьским лесом, 
за рыжим, веснушчатым, ломким 
(крашеным, пересушенным, с выцветшим небом в глазах), 
таится и плачет мое поведение ребенка 
и силится что-то невнятное мне рассказать. 


2.


Давай назовем тебя стражником 
старых собак, и невнятных законов, и сада 
в котором растут кусты и цветы военного цвета, 
в котором гуляют лишь женщины 
с усталым именем Сарра, 
куда вход только безумным, умершим и поэтам. 
А так, по виду, не скажешь — 
лицо неподвижно, а губы растянуты в ломте 
арбузной улыбки. Глаза только смотрят тускло 
и пристально. Так, кажется, смотрят волки — 
знатоки хорошего мяса и роли искусства. 


3.


Я не вижу за тобой войска, и родные стены за тобой не маячат, 
и семья не защищает спину — игрушечным ружьем или куклой. 
Я вижу за тобой небо. По которому птица не плачет. 
Прозрачнее, чем глазные капли, а по краям — белесое, тусклое. 
И если у тебя нет названия тем видениям, которые ты ищешь, 
значит, ты жив еще. Значит, предплечье зажило, пульс вернулся. 
Я знаю, что нам не встретиться. Разве что хитрый нищий, 
один и тот же (ты слышишь), купит на наши монеты устриц 
и устроится их раскрывать у нечистой кромки 
того тротуара столицы, по которой мы не ходили — оба. 
Голоса у людей — ты заметил — теперь сухие и ломкие, 
как комья земли, что по крышке — сыто и дробно. 
Да и небо вокруг одно. И в запястьях руки подвижны, 
когда вскинутся вверх — не по воле, а просто никак иначе, 
я вижу тебя в отражении моей неустроенной жизни, 
там, наверху, перевернутым. Где бывший ребенок плачет. 


* * *


Вот он, ветер свободы, пей его, жри, 
жрица любви к непогоде, сменившая веру — на ветер. 
Как в непогоду стонали твои корабли, 
так в годы счастья — твои нерожденные дети. 


А в годы несчастья рожденные дети умны, 
неприхотливы, жестоки. Они помогают в служении, 
как помогает озноб наступленью зимы, 
и ей же — отсутствие смеха и сожаления. 


Точным и острым не взглядом, но жестом, вели 
выть во всю глотку и ветру, и волку, и трубам 
и радуйся, видя как жадно твои кобели 
хапают воздух, совокупляясь друг с другом. 


А, этого ты добивалась — зазора в стене, 
грунтованной содранной кожей скользящих ладоней — 
чужих и смирившихся. Тихий уютный садовник, 
косу отставив, берется за тусклый стилет.