Чу, Агафонов, лабас (c)
Оливье.
ПАМЯТНИК
Я – памятник себе, навроде самостроя,
На собственных двоих несу свой силуэт,
И что мне жалкий бюст на родине героя,
Что был Горацием воспет?
Слух обо мне пройдет бесшумно и бесславно,
Не затвердят его ни ни чукча, ни лопарь,
Ни грек и ни варяг, а русский и подавно
Не хлопнет за меня стопарь.
Недолго буду тем любезен я и этим –
Не дольше, видимо, чем пивом их пою,
Зато ни голубям, ни всяким васям-петям
Не срать на голову мою.
Но весь я не умру, я не в заветных лирах,
А в долларах копил подарки от судьбы,
И правнуки мои, живя в моих квартирах,
Меня помянут без злобы.
ЧУ (с)
* * *
Когда он улетал, он белым был, он белым
Вознесся над землей, а я еще жила,
Я помнила его, я помнила всем телом
Слова его, слова... дела его, дела...
Не знала я тогда, да и сейчас не знаю,
Зачем оставил он меня, меня одну,
Зачем я на него ни капельки не злая,
Зачем вокруг вода, и я иду ко дну...
Агафонов (c)
Письмо в Швейцарию
Скажи-ка, дядя, в жанре писем
я столько паркеров погрыз,
что если был бы независим,
то дал себе бы первый приз
по номинации <письмовник>.
У нас тепло. Цветёт шиповник
или крыжовник. Скоро год
язык начать учить пытаюсь,
ко сну пособий начитаюсь,
а утром чист, как идиот.
Тружусь, как прежде, на трубе,
тьфу-тьфу, нефтянка - тема года,
не время мыслить о судьбе
того великого народа,
которого мы вышли из.
И постояв немного рядом,
вернулись или разбрелись,
прельстясь <Мартелем>, шоколадом,
надеждой, баксами, Бог весть
ещё каким предметом быта.
Путь от разбитого корыта
в джакузи. Надо ж рыбку съесть,
пока звенят златые годы
в пальто от Гуччи. Я ль не прав?
И статуэтками свободы
украшен как бы книжный шкаф.
Зато в отечестве, поверь,
который год начало мая.
Такая хмарь, такая херь,
такая ижица сплошная.
Кирилл свалил, у Димки грант,
бессмертный БАБ над газом чахнет,
в Кремле воняет, деньги пахнут,
а я купил дезодорант.
Среди обломков арматуры
мелькают властные структуры,
ведя естественный отбор.
И телевизоры покажут,
что, кто не куплен до сих пор,
того со временем закажут;
я пультом щёлкаю окрест:
вот лимузины, вот фиакры,
а вот - любимый банк
стоит один, как третий перст.
Властитель дум, радетель слабых...
Да нет, давай уже о бабах.
У нас работала одна,
обворожительна, стройна,
в миру строга, в делах умела,
берёзка меж иных омел...
Сначала я её имел,
потом она меня имела,
потом обоим надоело
до тошноты, до отвращенья...
Тут кризис. В штате сокращенье.
Она с усмешкой подошла:
<Теперь я знаю, в вашей воле...
но в интересах... бла-бла-бла...>
Короче, я её уволил.
И чёрт-те-что киркой стучит
во глубине душевных штолен.
И совесть, веришь ли, молчит,
но хер ужасно недоволен.
Пошел к ней в гости. Муж мудак
уснул горбатым носом в рюмку.
А я, прощаясь нежно так,
засунул ей конвертик в сумку.
Четыре штуки грин - с умом
полгода жить под звон курантов...
Но вскоре получил письмом
лапшу из франклинов и грантов -
не знаю, всё ль?.. Горда, в натуре.
Два слова о литературе.
Зашёл в метро я по весне -
вокруг начитанные лица.
В марининованной столице
о вкусах лучше спорить не.
В глазах - круги, в сердцах - пороки,
в руках Пелевин и Сорокин.
Когда-то ты мне говорил:
<Иди в писатели, приятель>.
Я вдохновенно бы творил,
меня бы торопил издатель,
я б думал, как лицом не пасть
и композицию прочухать:
то ль наложить, а после нюхать,
то ль нюхать, а потом уж класть.
Такая жизнь. Бывай здоров.
Меня, наверное, устроит
весной в совет директоров -
к тому должны пакет утроить:
под нас ложится Грек, поздней
добьём, чтоб немцы соскочили...
Наймешь мне бабу пострашней -
все прежние со мной учили
не там не тот язык, боюсь...
Молись трубе. Пой песню туже,
так славно чувствовать, что Русь
неисчерпаема снаружи.
1999 (с) лабас.
|