* * *
Господи, поставь мою пластинку,
Поцарапанную, битые края,
Пусть под сердобольную сурдинку
Все вернется на круги своя.
Вот моё дрожанье и круженьеВот Твоя блаженная игла,
Я прошу Тебя об одолженьи -
Чтобы в сердце мне она вошла.
33 шипящих оборота Неизбывный на душе винилЯ благодарю, что отчего-то
Ты ее не взял и не сменил
ЗЕМЛЕМЕР Приходил во снах входил прямо в голову, С восьми лет, лишь глаза мои слипнутся, Наполнял меня густым и тяжелым голосом Окружал родными незнакомыми лицами. Не стесняйся, говорил, свети ясным светочем, Не кричи во снах, не крутись непоседою. Земляной век наступает, земляной, деточка Мы о нем теперь только лишь и беседуем. Скок-поскок, подрастешь - научишься, Мне служить вместе с белой глиною, Мы довольны, говорил, твоей земной участью - Земляной век прославлять жизнью длинною. Вот с тех пор живу жизнью скромною, Каждый день проживаю рачительно. Жду любовь себе невероломную И служить готов земляному учителю. Как на утро проснусь - так и думаю: Вот и век земляной настал и любовь долгожданная... Хорошо мне жить с такой веселою думою, Веселее ждать земляного приданного. Не безумный я какой, не припадочный, У меня, все знают, душа, как с иголочки. Земляной век, земляной, загадочный, О тебе в траве поют перепёлочки. ЗАВЕТ Вот и снова являемся мы, И рисуем пресветлые облики, Потому что среди всякой тьмы Быть должны белотелые облаки. Кто нас участи строгой учил, Взмаху точному и благолепию, - Тот велел понемногу белил Класть на влажную сажу и сепию. Так угодно ему... Потому, Чтобы видеть пресветлые облики, Поспевают в грозовую тьму Дальнозоркие дикие яблоки. ПОМИНКИ Покамест настенные ходики только нам время земное показывать могут, Земля их за гири блестящие доит, и маятник легкий качает и нянчит. А если они в одночасье отстанут, и вдруг остановятся - это не значит, Что где-то несчастье случилось с Землею, все в полном порядке и все слава Богу. Вот только настенные ходики жалко, покончено с их насекомой судьбою, Нелепо облуплены на циферблате ромашки и маки с каймой голубою У времени в жарких полях не услышать теперь расписную стальную цикаду. Когда-нибудь я точно так же... Куда вы? Постойте, - исполним обряды. Помянем настенные ходики толком, отправимся в сад, упадем на колени, Отыщем и скушаем клевер душистый, что вырастил лишний счастливый мизинец, Отыщем и скушаем горький и нежный, пяти-лепестковый цветочек сирени, Отведаем вдоволь, пока еще можно, земного везенья тревожный гостинец. ПРОВИДЕЦ Каждый ее распрекрасную ласково звал оставаться С каждым она, охохонюшки, весело смеялась и пела. Долговолосая, с каждым и приветлива была и опрятна, Только никто с ясноглазой не прожил и четыре недели. Нет, по ночам не вставала лебедицей огромнокрылатой, Нет, не смотрела на спящего и не плакала в жаркую простынь. Днем улыбалась всегда, о приятном вела разговоры, Прозвищ смешных и обидных никто от нее не услышал. Говорят, на вторую неделю хорошела она, расцветала, Нежным аукала голосом друзей запропавших... Да, видно, Мало охотников было терпеть красоту ненаглядной, Кто же любил раскрасавицу того забирали в солдаты. Забирали в солдаты молодыми, голову наголо брили, В дальний поход отправляли, безвозвратной тяжелой дорогой. Нынче и я распрекрасную ласково звать собираюсь, Только, глядишь-ка ты, страшно... Вдруг запоет, засмеется. * * * Как славно, как странно, ты тоже Луна, Ты будешь сегодня прекрасно видна, И с пятнышком глиняным между бровей, Со странной и светлой улыбкой своей, Как нежная, сонная, светлая мать Ты выйдешь в наш маленький садик сиять. ВИЛКИ НЕРЖАВЕЮЩИЕ Они бестрепетно трут сунули в мортиры - Салют дождавшихся любви людей... И лились реки в коммунальные квартиры, И лилии, и силуэты лебедей. О, нержавеющие вилки, не напрасно, На кухнях сыпались с хрустальным звоном, Туда входили женщины прекрасные, Дыша Москвою красной и озоном. Туда входили женщины нежнейшие И вешали на стены репродукции С пятнистыми кувшинами и гейшами, И натюрмортами из пищевой продукции. Но спали они только до полпятого - Им становилось ясно по утру, Что где-то не дождавшиеся этого Сейчас заплачут и умрут. * * * Как лику лунному как всякому плодуДано беременной во тьме ночной светиться
Когда испуганно заглядывая в лица
Она прикладывает руки к животу
Укрась ей волосы сентябрьский чабрецПридите к ней животные и звери
В ней зреет дитятко оно еще птенец
Оно лежит в растениях артерий
Отдайте в дар ему покорны и тихиСвою любовь и преданность немую
Пока волхвам звезда не знаменует
Пока не пробудились пастухи.
* * * Жизнь нелюбимого болезненнее но, Она полезнее и вдумчивее вдвое, Пускай присутствуют в ней всхлипыванья вдовьи Зато другое у нее кино. Жизнь нелюбимого душе его дает Другую, тайную и тонкую работу, И сердобольных чувств без счету - Такой душа ты видела почет?.. В ненастный день проведывать афиши, Где гибнет женщина с заплаканным лицом, И обязательно заглядывать на крыши, Где есть антенны с наклоненным, С болезненным таким и худощавым, С таким несчастливым каким-то, милым, И беззащитным крендельцом. ЗАКЛИНАНИЕ Тщательней, на ощупь, точно жабры, Жизнь процеживают тонкие предсердья - Это дальнозоркое предсмертье, Ростовщичии отщелкивает кадры. Собирает непосильные налоги, Солью проступает на гравюрах, - Это в Нюрнберге пристрастный мастер Дюрер Протолкавшись, озирает носорога. Узнает твои блаженные приветы, Сокровенные, сердечные гостинцы, В ярмарочном, лапчатом зверинце - Апокалипсиса дикие приметы. Наливай же черной этой жижы Мелкой дрожью пробирай по коже От того, чем ты, предсмертье ближе, Жизнь правдивей и любовь дороже. ***
Соседка снизу сообщала, что ты их часто заливала,
Что у тебя по спальне лодка неоднократно проплывала.
В алькове гондольеры хрипло слагали в честь твою сонет,
И вспышки лилий за кормою и лебединый силуэт,
И дождь из золота струился и льнул к тебе под покрывало.
Он то накрапывал украдкой по волосам и мокрой коже
То бушевал, и шел стеною, и рушился на ваше ложе,
Спеша любовью проливною озолотить тебя одну.
Волна врывалась на квартиры, гремя по спальням и прихожим
И ты тонула и спасалась и вновь блаженно шла ко дну.
Кто знал, что это непременно, с тобою вскоре приключится?
Что лодка в спальне прохудится, вода уйдет сквозь половицы
И лишь немного позолоты останется на волосах.
А гондольеры в монгольфьеров решат от грусти превратиться
Взойдут над нашими домами и растворятся в небесах.
С тех пор уже почти полгода гадаем мы по небосводу,
Кому в квартиру монгольфьеры несут дождливую погоду.
Клянем остывшие постели, и посторонний слышим звук.
То ось земная в ожиданье, скрипит немазаной подводой:
Чик-чик тук-тук, чик-чик тук-тук, чик-чик тук-тук, чик-чик тук-тук.
ЛОДЕЙНИКОВ И вот Лодейникову по ночам не спится, в оркестрах бурь он слышит пред собой напев лесов тоскующий и страстный Н. Заболоцкий Лодейников женился на березе Зимой, истосковавшись по траве, И вены синих веток на морозе Цвели в его холщовом рукаве. Всю зиму население колхозов XX партсъезда" и Колосс Носило хлеб любовнику березы, И крало у завхозов аммофос. Весною же, когда из пиджака, Со свистом распрямились травы, Четыре деревянных мужика Лодейникова повели в дубравы. Он пел, он танцевал до ночи, Он буйствовал на празднике Купалы... Он видел, как из тел цветочных Струился пот зеленый и усталый. А после, до утра и без причины. Он плакал распластавшись на песке, И в темноте туманились картины Жилплощади оставленной в тоске. Той комнаты, где душно-тяжело Дышалось водянистостью теней, Где женщина лежала, как желток В яичнице измятых простыней. Где в чайниках клубились чьи-то рожи И вспыхивали дрожью занавески, И каждый шаг стрелял в прихожей Из револьвера Смит и Вессон. * * * Я проснулся вдруг от пристального взгляда Холодно пылающей звезды, Над пустыней замерзающего сада, Над застывшими глазницами воды. Помертвела жизнь в заснеженной нирване, Лишь буровят черный воздух петухи. Снилось мне, что это я горланю В темноте погибельной стихи. Слышал я зубовный этот скрежет Злой души не видящей ни зги Что ж так яростно ты полыхаешь нежить ! Что ты душу леденишь мне... Сгинь. ФОТОГРАФ И. Мельникову Я не знал, что напрасно фотограф будет целить в идущих из церкви, Что у кодака истинным светом целлулоид засвечен до тла. Засучив рукава десять певчих на своей многосводчатой верфи Снаряжали протяжный корабль о двенадцати колоколах. Целовали иконы, прощались, шли на паперть, как будто на пристань.., А фотограф все щелкал и щелкал приседая и пятясь срамно. И тогда мое сердце постигло то, что я одинок и расхристан, Ах ты, Господи, что же мне делать - тяжело мне, кромешно, темно... А во тьме миллион мотыльков по воздушным метался мытарствам, Расшибался в бреду о фрамуги и горел на огне прямиком. Я молился, молился, молился, чтоб увидеть Небесное Царство, А на утро проснулся оглохшим и с прокушенным в кровь языком. ....................................................................................................................... ....................................................................................................................... ....................................................................................................................... Видел я, что Небесное Царство над заборами гнется созрев, Каждой малой своею звездою, над деревней у нас развиднелось. И от самой окраины Рая, до Ивановской самой, прозрев, Бьются яблоки лбами о землю получая посмертно за спелость. ИГРА Это голуби, голуби к небу Поднялись на потребу пространств, Затевать хитромудрый свой ребус Замышлять сумасшедший пасьянс. А вернутся, падут будто камни, Вот сюда в непролазную грязь. Мальчик, слышишь, не трогай руками, Это голуби, так себе, мразь. ЛЕВИАФАН Сердце беглец, иностранец, упрямец, Иона, Вскинешься к горлу, отпустишь и вдруг замолчишь, Тысячу лет ты со мной по плацкартным вагонам, Не доверяешь, скрываешь, боишься, болишь. Как за испугом, побегом, обидой, обманом Слушая твой самовольный бессмысленный ход Сам по себе обернулся я Левиафаном, Змеем бегущим над пропастью яростных вод? СМЫСЛ ЖИЗНИ Мне в восемь лет привиделась икона, Такая смертная взяла меня тоска - Что где-то в рухляди и дребезгах балкона Сама сыскалась по себе доска. Я как во сне бродил, я растирал белила, Молчал, и прятался, и рисовал три дня Архистратига Михаила - Родители дивились на меня... Потом я дверь закрыл и на пол лег под образ И думать стал о Боге и себе И вдруг почувствовал зияющую область В душе моей, во всей моей судьбе. Еще я чувствовал душа моя родная, Аукала, разыскивала брод - Совсем бессмысленная, теплая, нагая, Объятая пучиной темных вод. И я не знал, что в этом потрясеньи Два тонких зарождались естества - Бессмертная надежда на спасенье И скорбная тревога существа. ОГОНЬ У, как они бьются о стекла, В смертельной ошибке приняв Мой свет безысходный и блеклый За свой путеводный устав. Забудешься, в черную бездну Окно распахнешь невзначай - Ворвутся, сгорят и исчезнут, В остывший насыплются чай. Слепцы, сластолюбцы, страдальцы, Дрожат и летят без конца... Их след остается на пальцах, Их прах - золотая пыльца. ПЕС ИСКУШЕНИЙ Вот крестился однажды один знаменитый ученый И задумал построить себе специального пса, Чтоб носился тот пес точно туча огромный и черный, Чтоб не спал по ночам и бессонно стерег небеса. Чтоб питался тот пес только ветром горючим и пылью, Чтоб искал сатану не боясь его волчую прыть, Чтобы прыгнул к нему на его сатанинские крылья, И сволок его к Господу Богу прощенья просить. Тело пса было сталь, жилы пса из железного троса, В брюхе пса полыхало сто сотен церковных свечей, Чтоб струилась по клычьям слюна из церковного воска, Чтоб кровь не застыла во время холодных ночей. Странным было рождение пса, из подвальных оконцев, Были крики слышны, чей-то голос протяжно стонал... Пес понюхал ножи и комочек из сальных червонцев, Да как ринулся в город, а город не спал. Город тоненько всхлипывал трубами водопроводов, В телефонных кишочках шептались его голоса, И все-все - и шкафы, и столы, и дерюги у входов, В полночь знали уже, что пустили железного пса. Пес бежал в кабаки, воск шипел на снегу, как проклятья, И хоть вешай топор, чертов запах висел в кабаках. Пес бросался к испуганным девкам под юбки и платья, Вырывая им с кровью изнеженный пах. И тогда я все лампы зажег, все конфорки на кухне, все свечи. И какая-то радиожидкость плескалась и пела в ушах... Я заплакал потом и собрал в узелок свои вещи, Потому что боялся железного пса. ЛИЧНОЕ ДЕЛО Светло и беспечно, Как всякий кузнечик - Пугнут, он примолкнет, А после, опять, О мире стрекочет И в том лишь хлопочет, Чтоб мир этот полно Вместить и понять. * * * Высыхала на коже, прохладная, прижималась, ласкалась вселенская И вздохнув, проросла в основании живота сладковатого женского. А потом распознала, опомнилась, отозвалась улыбкой сыновнею, Не простилась, пустилась наверстывать, становиться земнее и кровнее. В травмопунктах, на пристанях, в тамбурах обращалась то с правдой, то с кривдою, Но свидетельствовала об истине в протоколах за частые приводы. И за беды свои, испытания, за земное свое притяжение, Две науки земные запомнила - сострадание и унижение. И однажды, скупым подаянием, отошла со словами прощения, В утешение взяв обещание воскресения и возвращения. БЛАГОДАТЬ Радость моя, сколько раз устремлялась ты в воздух, Сколько веков подплывала к поверхности вод, Полюбоваться на ясновельможные звезды, Благословить многомилостивый небосвод. Сколько тугой, сколько теплой и ласковой плоти Истосковал, истомил твой мучительный вздох, Как ты коверкала крылья, колени и локти, Чтоб в небесах разыскать родовое гнездо. Сколько блаженных, провидцев своих, страстотерпцев, Ты упокоила в тайном, безвестном раю. Радость моя, ты разбила мне сердце И проповедала вечную тягу твою. ............................................................................ ............................................................................ ............................................................................ ............................................................................ Каждую ночь я теперь забираюсь на крыши, Кровлей греметь и на звездную гущу гадать, Да, пригорюнившись, жду посещения свыше - Эту скупую, святую твою благодать. * * * От земли ненаглядной к зиме оставалось всего лишь на треть Занесенный доверху погост да белесых холмов полоса И казалось рукою подать и так долго хотелось смотреть Как приблизившись вдруг навсегда воцарялись светясь небеса Это мама за мною пришла. Я стоял запрокинув лицо И душа ожидала уже собираясь у горла в комок Воскресенья любимых своих незабытых своих мертвецов Занесенных в снегах вековых протянувших кресты на Восток. * * *
До чего же грустные издаем мы звуки.
Нет у нас защитников, только все равно,
Мы в надежде тянем зябнущие руки,
К небесам нахмуренным. И тогда в окно,
Весь в таком залатанном старом акваланге,
Самый желторотый, самый младший ангел,
Убежав от мамы, сходит к нам на дно.
Он еще неопытный и слабохарактерный,
Над его макушкою вместо нимба есть
Штука - круг спасательный, от списанного катера,
Под номером 14\126.
Этот круг для выпивших, падших и печальных,
Всех, чьи души чувствуют гибельный надлом,
А еще он очень нужен мне, нечаянно,
И так глупо спутавшему все добро со злом.
По утру разыскивая скомканные вещи
Мне полегче, если надо мной трепещет,
Самый младший ангел щупленьким крылом
Скоро он отправится в высшие инстанции:
Нам простят и выдадут лишний выходной,
И тогда у выхода на конечной станции
Я наверно встречусь с женщиной одной.
©
Твойдодыр
HTML-верстка - программой Text2HTML