Марк Шкловер

Осколки леденцов

Отбросив лопату в сторону и обведя затуманенным взором свежий земляной холмик, по которому змейкой вилась, едва вздрагивая на ветру, розовая шелковая лента, Сергей Михайлович закрыл лицо исцарапанными в кровь руками и надолго затих, уносясь стремительным потоком мыслей назад во времени.

-Рурик, иди скорее телевизор смотреть,- звонко крикнула сквозь открытое в сад окно Люба. ––По русскому каналу интервью с Игнатом Чечериным передают.
Сергей Михайлович Рурин, среднего возраста и очень невысокого роста мужчина, одетый в свободный голубой спортивный костюм, делающий его похожим на белогвардейского офицера, прислушался к вибрациям внутреннего голоса, но так и не дождавшись от него вразумительной реакции, продолжил прерванное было занятие: он укреплял штакетником кусты роз, окружающие садовую беседку.
-Рурик, ты меня слышишь. -На сей раз Люба целиком появилась в проеме, выходящей на открытую веранду двери, обеими руками придерживая створки легкого японского халатика, отчего могло показаться будто она сама себя заключила в тесные объятия.
Сергей Михайлович посмотрел на жену мутным сквозным взглядом, задумчиво провел пятерней по короткому отливающему серебром ежику волос, энергично пожевал тонкие губы, словно подбирая на вкус подходящие для ответа слова, но, очевидно, так ничего и не подобрав, снова вернулся к своим розам. Судя по тому, с какой прытью Люба выскочила на веранду, отсутствие вразумительной реакции со стороны мужа явно не согласовывалось с ее планами. Она зорко и быстро осмотрелась по сторонам, и хотя высокая живая изгородь из густых кустов жимолости и сирени практически гарантировала ее от любопытных взглядов, на всякий случай еще крепче прижала к груди и талии халат и, придавая голосу протяжно-приторные нотки, пропела:
-Руренька, не отмалчивайся. И не делай вида будто ты меня не слышишь. Специально для глухонемых повторяю: твоего Чечерина по телевизору показывают. Ты в прошлый раз возмущался, что тебя в известность не поставили. Вот я и ставлю. Все, ухожу смотреть, а ты как хочешь. –И почти без паузы уже нормальным голосом добавила:
-Кстати, интервью у него берет Кеслер.
На сей раз он даже голову не повернул, а лишь едва помотал ею, словно высвобождая шею из кусачего плена воротника.

-Кеслер – шмеслер,- с кислым выражением лица пробормотал себе под нос Сергей Михайлович после того, как жена скрылась в доме. –Подумаешь, цаца небесная! -Сергей Михайлович даже расстроился. Кеслер брал интервью только у людей известных: в крупных ячейках его профессиональной сетки мелкая рыбешка не задерживалась. Выходит за последнее время Чечерин сильно поднялся в гору, раз его сам Кеслер приглашает. На большую арену вышел, паразит. Сергей Михайлович еще крепче поджал губы.

Меньше всего из всех здравствующих ныне писателей Сергей Михайлович пожелал бы творческого успеха именно Игнату Чечерину. Для этого молодого отличающегося поразительной легкостью бытия борзописца в душе Сергея Михайловича не находилось ни одного доброго чувства. По глубокому убеждению Сергея Михайловича, природа совершила грубую ошибку, одарив Чечерина виртуозной способностью литературного подражания. Разумеется ни о каком собственном стиле в произведениях Чечерина и речи быть не могло, но в умении мимикрировать ему никак нельзя было отказать. Чечерину бы, осчастливленному небесной благодатью, вести себя соответствующим образом, а он, фигляр, паясничает и высмеивает шутовскими пародиями величайшие достижения человеческого гения.
-Самое досадное,- насупясь думал Сергей Михайлович,- у этого шута горохового целая армия почитателей. Неужели же люди настолько близоруки, что не способны выбрать себе достойного кумира? Ну, юные девушки с их зыбкими понятиями - еще куда ни шло, но как взрослые люди ведутся на поводу у подобной низкопробщины – это же ни в какие ворота не лезет.
Сергей Михайлович воспринимал подобную жизненные несправедливость особенно чувствительно, потому что и сам слегка злоупотреблял письменной формой искусства. Иными словами, Сергей Михайлович изредка пописывал разные забавные сюжетики. Сначала понемножку, играясь, но постепенно все сильнее и глубже втягиваясь он настолько увлекся, что всерьез стал подумывать как бы ему поднакопить себе за несколько лет отпуск и умотать в какую-нибудь Тмутаракань, в Германию, например, где можно будет, прогуливаясь в тени липовых аллей, в тишине и покое сотворить нечто глобальное, о чем сразу заговорят и заспорят московские интеллектуалы. Пока же он имел на своем счету три весьма замечательных рассказика, которые он давно разослал по всем известным ему литературным агентствам и сетевым адресам. Кроме того, на полке в платяном шкафу ждут своего звездного часа десятка полтора недописанных историй, целый выводок увлекательных сюжетов, полчища тонких мыслей, точных наблюдений, забавных фраз и смешных ситуаций, которых с лихвой хватило бы на увесистую книжку или - чем черт не шутит! - трехтомник в твердом переплете из черного кожзаменителя с золотым теснением и глянцевой суперобложкой.
Пока же, по вполне понятным причинам, литературные агентства встречали его рассказы с большой прохладцей. -Лишний рот в многодетном семействе, - понимающе кивал головой Сергей Михайлович, но не сдавался. Для увеличения шансов на успех он даже концовку в последнем рассказе поменял. Раз уж наша читающая публика так обожает клубничку, почему бы не доставить ей удовольствие? Сначала читателей надо завоевать, а потом уже воспитывать: поступить иначе, значит отдать их на откуп всяким чечеринам. Сергей Михайлович терпеливо ждал внешнего подтверждения своему дарованию. По десять раз на дню, на службе и дома, с дозором обходил он свою сетевую вотчину в поисках следов признания. –В одну секунду ничего нельзя достигнуть, а тем более если речь идет о настоящем искусстве,- убеждал себя Сергей Михайлович, скрытно мучаясь от отсутствия положительных отзывов. Однажды он не выдержал и пожаловался жене. А та, вместо моральной поддержки, написала ему в Гостевую Книгу какую-то отсебятину. Чечерину небось жена отсебятину не пишет! Интересно, кстати, послушать, чего он там сейчас по телику плетет. Сергей Михайлович задержаться ровно настолько, чтобы закрепить последнюю планку и поспешил в дом.

С ногами взобравшись на заваленный подушечками диван, Люба устроила себе мягкое гнездышко напротив включенного на полную мощность телевизора и, изредка поглядывая на экран, не спеша потягивала кофе из миниатюрной фарфоровой чашечки, блюдечко из-под которой уютно примостилось у нее на коленях. На появление мужа она отреагировала едва заметным волнообразным движением плеч и слегка затянувшимся соприкосновением губ с краем кофейной чашечки. С экрана на Сергея Михайловича скалился отвратительной ухмылкой кумир столичной туссовки. Одетый в футболку и пиджак, джинсы и кроссовки он одновременно походил и на фальшивого ковбоя с пачки сигарет, и на циничного альфонса, слащаво-богемным голоском лениво отвечающего на вопросы кривляющегося журналиста. Сергей Михайлович присел на краешек дивана, взял с журнального столика приготовленные для него стакан апельсинового сока и бутерброд с сыром и весь погрузился во внимание: ему совершенно искренне хотелось понять этого странного человечка.

-А самое интересное ты пропустил,- глядя на экран, прошептала Люба.
-Чего тут может быть интересного?- подавляя раздражение откликнулся Сергей Михалович. –Цинизм и духовное разложение.
-Ошибаешься, Рурик,- ответила Люба и загадочно сложила губы бантиком.
Сергей Михайлович от удивления приподнял брови, а его тонкие офицерские усики, сломавшись ровно посередке, стали похожи на индийский вигвам и на стрелочки на часах в двадцать минут восьмого.
В течении нескольких последующих минут тишину нарушали только голоса Чечерина и Кеслера. Чечерин наконец раскачался, ожил и распетушил хвост перед камерой. Оказывается, в своих произведениях он заполняет за классиками оставшиеся после них пустоты. По его мнению, русская литература состоит из сплошных незаполненных пустот. Пустоты в описании сцен, пустоты в действиях героев, пустоты в красках, звуках, запахах, чувствах, пустоты во времени и пространстве. Кеслер, как обычно, не соглашался и пытался идти на обострение.
-В вашем последнем произведении «Дама на охоте» Ольга Урбенина щипцами вырывает своему мужу все части тела, кроме ушей и языка. «Язык я оставляю тебе, чтобы ты мог визжать от боли, а уши, чтобы ты иметь возможность слышать собственный визг»,- говорит она. –Интересно было бы знать, как автор, то есть – вы, относится к подобным проявлениям садизма?- Кеслер закинул ногу за ногу и бросил ехидный взгляд на Чечерина. -Считаете ли вы оправданной практику заполнения «пустот русской классической литературы», сукровицей замученных жертв?
-Гм-м, по-моему, нам давно пора научиться не смешивать в одном флаконе художественную фантазию и реальность,- глубокомысленно произнес Чечерин.
-Господи, мерзость-то какая!- болезненно скривился Сергей Михайлович. –Самому бы ему одни уши оставить, чтобы не засорял эфир.
-В развязке пьесы Оленька убивает и своего любовника. Причем довольно-таки экзальтированным образом. Вы не находите в этом небольшой перебор? Или это тоже заполнение пустот по методу писателя Чечерина?
-Нет, не нахожу.
-Неужели же?- хитро прищурился Кеслер.
-Абсолютно!- белозубо оскалился писатель.
-Как же так, Игнатий Викторович, помилуйте. Неужели же с помощью леденца можно зарезать человека? Мы же с вами взрослые люди.
-А вы пробовали?- усмехнулся Чечерин, поудобнее устраиваясь в кресле.
-А вы?- мгновенно отпарировал журналист.
-Это уже личное,- засмеялся Чечерин. И посерьезнев, добавил:
–Поймите, она зарезала его не простой конфетой, а леденцом со специально сколотым краем. Преимущество такого орудия убийства очевидно даже ребенку – его можно съесть.
-Кого? Ребенка?
-Нет, любезнейший, орудие убийства. –После того, как писатель и журналист обменялись взаимными улыбками, Чечерин продолжил:
-Скол обыкновенного леденца крепче кристаллического…
-Фу ты, страсти-то какие. Что может быть ужаснее перерезанного леденцом горла? А скушать орудие убийства? Бр-р. – Люба с отвращением помотала головой, как будто отгоняя от себя неприятное видение. Потом глянула на мужа и поинтересовалась:
Так тебе не интересно узнать чего ты пропустил?
-Нет,- процедил Сергей Михайлович.
-Ну нет, так нет.
-Ладно, говори быстрее,- попросил он.
-Тебе же неинтересно.
-Ну говори уже.
Люба неспешно поставила на журнальный столик чашечку и пытливо заглянула мужу в глаза. –Признайся, что тебя любопытство заело. Немедленно признавайся.
-Хорошо, признаюсь,- окончательно сдался Сергей Михайлович.
-Ага, то-то же,- торжествовала Люба. –Давно бы так. Короче, его спросили, кто по его мнению самый многообещающий современный писатель, и он сказал, что он не помнит точно фамилии, но какой-то там Сергей Рулин или Рунин – дескать он его в Интернете читал. У этого писателя большое будущее. Он пока никому не известен, но скоро о нем все заговорят. Я на сто процентов уверена, что это он о тебе, Рурик.
-Кто сказал? Когда?
-Чечерин сказал, когда его спросили о современных писателях. Пока ты в саду возился.
-Что именно он сказал?
-Господи, я же тебе только что передала. Не будь таким занудой. Он сказал - Сергей Рулин или Сергей Рунин – будущее русской литературы двадцать первого века.
-Прямо так и сказал?
Она утвердительно кивнула.
-Слово в слово? Ты уверена?
-Примерно. Я наизусть не заучивала. Смысл был такой.
-Так верно он о другом писателе говорил.
-Конечно! Не выдумывай! О каком другом? О тебе он говорил, дорогой. О тебе. Он еще сказал, что этот писатель сейчас в Америке живет. Мол, живет в Америке, а язык русский сохранил в самых лучших традициях… Или чего-то в этом духе. Я уже не помню. Короче, понял? Видишь, милый, скоро ты станешь знаменитым.
-В каком штате?
-Что?
-В каком штате он говорил писатель этот живет?
-Про штат он не говорил. Сказал – в Америке.
-Вот видишь! Причем тут я? Наверняка есть какой-нибудь Сергей Рулин, которого Чечерин прочитал и…
-Глупости! Столько совпадений. Сам подумай.
Сергей Михайлович чувствовал, как в душе его раздувается огромный радужный шар и, пьяняще вибрируя, заполняет собой все его существо. О нем! О нем говорил Чечерин. О нем. Выходит, не такой уж он и павиан. В смысле, Чечерин, а не Михаил Сергеевич. Ага, распознали курилки. Засуетились. Давно пора. –В эти минуты Сергей Михайлович собственное творчество и вправду показалось выпуклым и значимым. Ну и пусть всего три рассказа. Иной и сотню рассказов напишет, а толку мало. Важно не количество, а филигранность стиля и традиция… -А если все-таки речь шла не обо мне?- в последний раз попытался он оградиться от разочарований. И сам уловил фальшивую нотку. Врешь – обо мне! Вот так она приходит – земная слава. Незаметно подкрадывается на мягких цирлях. И вдруг – бах и в дамках! Вчера бы еще посмеялся, а сегодня уже не до смеха. Сергей Михайлович даже немного испугался. Вязкая и сахарная богемная жизнь - хорошо ли ему это. -Хорошо, хорошо, хорошо, – на все лады распевал внутренний голос, и Сергей Михайлович с ним соглашался.
-Ты чего это?- вдруг спросила Люба.
-Чего чего?- автоматически переспросил он.
-Поверил что ли?
-Чему?- не понял Сергей Михайлович.
-Вот уж никогда бы не подумала, что ты и правда поверишь. Неужели поверил?- заливисто рассмеялась она.
-Ты чего это?- выдохнул он, ощущая пустоту в груди.
-Очнись, Рурик,- пропела Люба и добродушно потрепала его по колену. –Я пошутила. Шутка. Понимаешь – шутка.
-Ты? –Он чуть не задохнулся от негодования. Он даже руки вперед выставил, словно отталкиваясь от невидимой стены.
-Ну, Рурик, я даже предположить не могла, что ты воспримешь это так буквально. Я бы никогда…
-Понимаю,- сухим тоном перебил ее Сергей Михайлович.
-Нет, я правда не хотела…
–Ерунда,- резко отрезал он. –Ты мне другое скажи: кого же тогда Чечерин хвалил?
-О, Господи – да никого. Придумала я. Не ожидала такой реакции.
-Ерунда,- повторил Сергей Михайлович. –Не играет роли. Даже забавно. Смешно. –Он попробовал было улыбнуться, но улыбки не получилось. Вместо улыбки по лицу у Сергея Михайловича расползлась отвратительная гримаса. Он встал и отвернулся. -Хорошая шутка. Молодец,- глухим голосом похвалил он. –Пойду-ка я розы доделывать.
-Ну, как же, Сереженька, а интервью?
-А ну его,- не оборачиваясь махнул он и направился к выходу. Проходя мимо обеденного стола, Сергей Михайлович на секунду задержался в нерешительности, а затем, как бы невзначай, прихватил из продолговатой хрустальной вазы горсть леденцов, оставшихся там еще с последнего визита тещи.

Недавно эта нелепая выдумка с отзывом в его гостевой книге, сегодня история с Чечериным, а завтра… Стоит только немножко расслабиться и тут же получаешь удар в спину. Глаза его затуманились. Столько лет вместе и все впустую. Закрыв лицо исцарапанными в кровь руками, Сергей Михайлович понуро склонился над холмиком свежевырытой земли, по которому змейкой вилась, едва вздрагивая на ветру, розовая шелковая лента. Он совершил это из самозащиты, из желания перестать быть жертвой. Мысли его понеслись назад, навстречу стремительному потоку времени.

Отличительной чертой Сергея Михайловича была скрупулезность. Она проявлялась не только и не столько в результатах работы за письменным столом, сколько в самом подходе к творческому процессу. Взять к примеру историю с блокнотиками.
Как известно, блокнотики необходимы для того, чтобы сохранять драгоценные мысли, посещающие нас в самые непредсказуемые минуты жизни. Бывало, приходила Сергею Михайловичу в голову восхитительная идея, но не успевал он ее додумать, как какое-нибудь непредвиденное обстоятельство отвлекало его, и уже только ближе к вечеру он вдруг мучительно вспоминал о ней, как о чем-то смутном, неопределенном, неуловимо ускользнувшем и безвозвратно потерянном. Дабы предотвратить утечку идей, Сергей Михайлович решил завести себе небольшую записную книженцию - блокнотик, который легко помещался бы в задний карман брюк и, в случае необходимости, мгновенно бы оттуда извлекался. Подумаешь, большое дело купить блокнотик! Все полки канцелярских магазинов битком забиты такими блокнотиками. Такими, да не такими. Может быть для подавляющего большинства писателей внешние параметры блокнотика и не имеют великого значение, но не таков был Сергей Михайлович. Вот уж где срабатывала его скрупулезная сущность.
-Должен удобно размещаться в заднем кармане брюк и нагрудном кармане летней рубашки - заносил он в перечень необходимых требований. –Надежность, – уверенно продолжал Сергей Михайлович список. И в скобочках расшифровывал: переплет должен быть не клееный, а прошитый насквозь шелковой ниткой или металлическими скрепками. К бумаге Сергей Михайлович, пожалуй, проявлял наивысшую степень душевной чувствительности. Бумага ему требовалась и гладкая и слегка шероховатая, но без излишней ворсистости и ни в коем случае не мелованная, но все-таки белая, но желательно с едва заметным уклоном в желтизну. Не на последнее место по важности ставил Сергей Михайлович и изящность.
-В изящной штучке и мысли будут изящными, а убогую вещицу мне даже из кармана вынимать неудобно,- терпеливо доносил он до жены свою позицию.
Люба смеялась, соглашалась и обещала помочь с поисками. В итоге повезло самому Сергею Михайловичу. И где бы вы думали? Не за что не догадаетесь. В магазине «Все за доллар». Есть такие магазинчики, где за любую штуковину берут всего один доллар. Сами понимаете, какая обычно там ерунда продается. А тут -случайно забрел и такая удача. Конечно, обложка подкачала. Но сразу, прямо на месте, Сергей Михайлович придумал, как заклеить пушистую морду кошечки куском плотной темно-синей бумаги. Он накупил их целое множество и пустился с такой стремительностью заполнять матовые блокнотные странички квадратными убористыми буковками, что стопка их росла в высоту, как блины на масленицу. Хранил он их подальше от чужих глаз, на верхней полке в платяном шкафу. Когда стопка переросла возможность сохранять равновесие, он перевязал ее розовой шелковой ленточкой, но не в пылу мещанских пристрастий, а из-за суеверного страха перед рукописными мыслями.

-Рурик, иди обедать,- позвала его Люба с террасы. На сей раз вместо халатика на ней был одет элегантный бежевый костюм, подчеркивающий изящную грацию ее гибкого тела. Черные туфли на высоком каблуке, едва выглядывающие остроносыми мордочками из-под мягкого материала брючин, делали ее еще выше, еще стройнее и неприступнее. Льняные волосы блестящими волнами спадающие на плечи, удивительно гармонировали и с костюмом ее, и с яркими крупными губами, и с бледной шелковистой кожей лица, и со стремительным изгибом тонкой линии черных бровей, и со сверкающими зелеными огоньками глаз.
-Я… я не голодный,- стараясь не выдать голосом своего состояния, отозвался Сергей Михайлович. И задерживая дыхание, конфузясь, добавил,- я конфет наелся.

Вечером, перед тем, как заснуть, они молча лежали в постели. Лунный свет, пробиваясь сквозь медные жалюзи, косыми полосками падал на противоположную стену. Люба пошевелилась, и он почувствовал, что она повернулась в его сторону.
-Ну, сегодня снова в похороны играл?- тихо спросила она.
Он кивнул, хотя понимал, что она не может этого видеть.
-Опять «Записки сумасшедшего» хоронил? Розы разворотил? Хорошо хоть ты не сжигаешь блокнотики. Э-эх, горе ты мое луковое. Гоголь ты мой луковый. -И прижалась горячим коленом к его животу.

     (с) Марк Шкловер