Он был болен и стар, поэтому не любил, когда приходили дети. Мальчишки были шумные: бегали, кричали, тарахтели игрушечными автоматами, а иной раз, забывая его возраст, пинались коленками, пытаясь залезть ему на спину. Он быстро уставал от их присутствия и, если они чересчур докучали ему своими забавами, злобно ворчал, чем сильно раздражал их мать. Мать его не любила, и он отвечал ей тем же, хотя на людях они старались поддерживать дипломатично-нейтральные отношения. Она не понравилась ему сразу, как только впервые появилась в их доме: слишком была громкая и уверенная в себе, а, кроме того, в первый же вечер отнеслась к нему с излишней фамильярностью. Он ни от кого не терпел фамильярностей и поэтому, не сдержавшись, огрызнулся, а потом сразу, не дожидаясь скандала, ушел из кухни, где все пили чай. С тех пор прошло уже много лет, но всякий раз, когда она приходила в дом, он оставлял свое старое продавленное кресло и старался скрыться в дальней комнате, чтобы реже попадать ей на глаза. Порой дети пробовали обниматься, подлизывались, угощая его сладостями - ему были не в радость их забота и ласка. Он был болен и слаб и не радовался, как прежде, ни вниманию к себе, ни вкусной еде, ни ежедневным прогулкам по узкому заснеженному бульвару, огражденному с двух сторон высокими ледяными сугробами. Сугробы блестели под сияющим зимним солнцем и слепили глаза, вернее, один глаз - второй был затянут старческой катарактой. От яркого света здоровый глаз начинал слезиться... К тому же сам он теперь быстро уставал и зяб, поэтому стремился вернуться домой уже через двадцать минут после начала прогулки. А раньше он так рвался на улицу и так не хотел возвращаться в дом! Раньше... Раньше все было иначе... Раньше в доме жил Хозяин - настоящий хозяин, а не тот, который назывался Отцом и ежедневно выгуливал его теперь среди ледяных блескучих сугробов. Настоящий Хозяин был молодым, веселым и сильным; он водил его на площадку, где надо было бегать по бревну, прыгать через глубокие рвы и преодолевать препятствия. На площадке собиралось много собак - обычно он с гордо проходил мимо сбившихся в кучки породистых псов, позвякивающих медалями: их хозяева не шли ни в какое сравнение с его, а медали... У них тоже были медали - и не выставочные, а с собачьих соревнований - но они не унижали себя ношением побрякушек: жизнь и без того была удивительна и прекрасна. В то время они с Хозяином были почти ровесники - ему шел третий год, а Хозяину только исполнилось двадцать. Они были молоды и бесшабашны и любили шумно порезвиться: побороться, подурить, попугать на улице прохожих. Они понимали друг друга с полуслова; если Хозяин, строго выговаривая ему за неучтивое поведение, тем не менее, подавал условный знак - резко, со свистом, втягивал воздух, - он знал: это приказ нападать и, оглушительно лая, рвался с поводка, отпугивая окружающих по меньшей мере на пять метров. Еще они любили ездить на дачу. Он хорошо помнил удивительное чувство свободы, переполнявшее его после душной вонючей электрички: цветущее, пьянящее разнотравье воли, чарующий разгул запахов и блаженную раскованность движений, когда он размашисто, сильными рывками, посылал вперед, в травы, свое послушное гибкое тело. Тогда он был красавец - огромный, с густой черной шерстью и широкой грудью в рыжих, положенных породой подпалинах. Он был настоящий овчар, истинный немец, хоть и не имел многостраничных родословных и был куплен на Птичьем рынке всего за пятьдесят рублей. С Хозяином они были друзья - правда, тот часто отсутствовал в доме, и кормили его обычно Мать или Бабушка, а выгуливал Отец. Но главным человеком его судьбы был именно Хозяин - только его волю он признавал над своей и лишь за него был готов отдать свою незатейливую собачью жизнь. Малыш появилась в их жизни весной. Она стала прогуливаться с ними по вечерам и удивляла его тем, что всегда доходила только до кирпичного дома, стоящего сразу за железнодорожным полотном. Там они останавливались у подъезда, спрятанного в кустах, оглушающих дурманным запахом сирени, и долго разговаривали - вернее, беседовали Малыш и Хозяин, а сам он бегал вокруг, исследуя окрестности. Потом Малыш скрывалась за дверью, и ему всё хотелось проскользнуть вслед за ней, чтобы узнать, что там внутри: так же ли, как у них, пахнет ничейной приблудной кошкой, или напротив - вкусной куриной косточкой, запах которой частенько доносился из соседской квартиры. Но Хозяин останавливал его свистом, и он послушно возвращался, чтобы следовать за ним к дому. Но однажды они все же зашли в тот подъезд. Только сначала в доме происходило что-то странное: Мать кричала, Отец замахивался на Хозяина газетой, сам он злобно рычал на обоих, а Бабушка охала. Хозяин вдруг взял поводок и, открыв дверь, позвал его с собой, хотя на дворе была поздняя ночь и они с Хозяином в тот день уже вполне нагулялись. Впрочем погуляли они совсем недолго - Хозяин привел его к подъезду, где невыносимо пахла сирень, и они вошли внутрь. На лестнице, переведя дух после сумасшедшего сиреневого буйства, среди множества прочих ароматов он уловил знакомый запах Малыша и, легко проскочив несколько пролетов, остановился перед одной из дверей, вопросительно поглядывая на Хозяина. "Молодец," - одобрил Хозяин, ласково потрепав его по загривку. Дверь открыла Малыш - он, ловко проскочив мимо ее ног, мигом промахнул крохотную прихожую, обежал единственную комнату и уткнулся в кухню - квартирка была маленькой, не разбежишься. Хозяин тоже прошел на кухню и сел на скрипучий диванчик. Так жилище в сиреневом подъезде, пахнущее Малышом, Хозяином и старыми коврами, неожиданно стало его новым домом. Первое время он слегка поскуливал, когда Малыш и Хозяин уходили, на целый день оставляя его в одиночестве, но потом привык, обжился и перестал скучать. Малыш вела себя уважительно, разговаривала с ним, не повышая голоса, вкусно кормила и, приходя домой раньше Хозяина, сразу выводила гулять. К Хозяину она также относилась с должным почтением: никогда не кричала, кормила его вовремя и слушалась беспрекословно - Хозяин был ею доволен. Он тоже постепенно проникся к ней благосклонностью и стал позволять даже некоторые вольности - например, разрешал потрепать себя за ухом или почесать шею. Хозяин звал Малыша Наташей, хотя было совершенно ясно, что настоящее ее имя просто Малыш. Он умел быстро разбирался в истинных именах, угадывая их по интонации: их произносили по-особому: тихо и ласково. Так обращался к нему Хозяин, называя Гришей - Хозяин говорил "Гриша" и "Малыш" одним голосом, так что хотелось тут же завилять хвостом и повалится на спину, оставив открытым для верных рук теплое беззащитное брюхо. Малыш, кстати, сразу угадала его настоящее имя и стала звать его именно Гришей, что еще больше укрепило их взаимную симпатию. Она вообще оказалась славной: часто угощала его кефиром - он мог продать за кефир душу, а она выливала в его плошку целый пакет - а еще украдкой давала ему мясо. Он знал, что с брать чужих рук ничего нельзя, что есть можно лишь из миски и в четко отведенное время, но Малыш была уже не совсем чужой, и к тому же он понимал: она кормит его мясом потихоньку, с опаской оглядываясь на дверь, не потому, что обманывает Хозяина, а потому, что не хочет его огорчать. Он тоже не хотел огорчать Хозяина, и потому аккуратно брал из ее рук аппетитные куски и глотал их немедленно, так, что через секунду от мяса не оставалось и следа. Оба знали, что нарушают некие правила, но доверяли друг другу и были уверены, что никто никого не выдаст - это тоже сближало. Он подружился с Малышом и перестал обижаться на Хозяина, когда тот, не в силах оторваться от телевизора, кричащего на всю комнату громкое слово "ГО-О-ОЛ!!", говорил между делом: "Малыш, выведи Грима". Малыш надевала свитер и черные вельветовые брючки, а он, понимая, что предстоит прогулка, радостно лупил себя по бокам хвостом. Он полюбил эти вельветовые брючки и часто, оставаясь один, погружал в их теплоту свой влажный чувствительный нос, вдыхая заманчивые запахи, вмещавшие и саму Малыша, и взрыхленную землю картофельного поля вдоль железнодорожного полотна, и просмоленные, словно обугленные шпалы, и склоны у путей, заросшие розовой кашкой вперемешку с мать-и-мачехой, и прочие ароматные особенности жаркого срединного лета. Он полюбил вечерние прогулки с Малышом. Обычно она неторопливо шла по заросшей аллее, а он шнырял по окрестным кустам, успевая стремительной молнией вылететь к ней на дорожку, чуть заслышав подозрительный шорох или условный звук легкого хлопка в ладони. Грозной тенью вставал он около ее ног и, ощерившись, морщил нос в предупредительном оскале: не подходи, будет хуже. Он полюбил их недолгие выходы к картофельному полю, когда утро еще только просыпалось и солнышко чуть слышно грело нежным теплом его спину. Малыш сонно брела по тропинке среди блестящих росой картофельных грядок, а он носился по мокрым кустам, зарываясь носом в упоительную свежесть раннего утра, и оставлял за собой фонтанчики вскинутой лапами взрыхленной земли. Он полюбил Малыша, хоть продолжал относиться к ней с нежной снисходительностью. Он не считал ее вровень Хозяину, но она и не претендовала на хозяйские полномочия, отлично понимая, что все её команды: "Грим, рядом! Грим, к ноге!" останутся без малейшего внимания. Однако оба знали, что стоит ей негромко позвать: "Гриша, мальчик, пора, дружочек, домой"- и он тут же окажется рядом, даст прицепить к ошейнику поводок и послушно пойдет с ней через детскую площадку к дому, даже если очень не хочется покидать волю и возвращаться в жаркую тесную квартиру... ...Когда вдруг закончился новый дом и его вновь привели туда, где жили Отец, Мать и Бабушка, он даже обрадовался, потому что давно не видел домашних и соскучился по своему старому удобному креслу. Его встретили ласково, Бабушка потихоньку угостила его на кухне оладьями, и жизнь потекла по-прежнему, размеренно и тихо. Теперь он редко оставался дома один, только Хозяин снова стал надолго исчезать, а Малыш и вовсе не приходила. Он не видел ее долго и сильно скучал. Иногда Хозяин говорил: "Грим, Наташа! Где Наташа?", и он начинал искать: прислушивался к звукам на лестнице, метался по квартире, прибегал на кухню и, взгромоздив передние лапы на подоконник, старался выглянуть во двор: не идет ли? куда пропала? Во дворе уже поселилась зима: навалила сугробов и часто посыпала землю чистым пушистым снегом - в нем приятно было кататься, купаясь шерстью в прохладной снежной пыли. Они снова стали ходить на площадку, где он брал барьер, ходил по бревну и выполнял другие команды. А однажды, выйдя во двор, Хозяин сказал: "Ну-ка, посмотри, кто там нас ждет?" и, отстегнув поводок, добавил: "Вон Наташа! Беги к Наташе!" Он не поверил ушам и замер в нерешительности, ожидая подвоха: по расчищенной дорожке к нему приближалась незнакомая фигура в серой лохматой шубе. Но вдруг до него донесся чуть слышный знакомый запах - и будто током ударили по нервам родные вельветовые брючки, а с ними - розовая кашка, и шпалы, и перепаханное его лапами летнее картофельное поле... И он взвизгнул, подпрыгнул, взвился в воздух всеми четырьмя лапами и вихрем понесся к незнакомой шубе, поверив: она! Хозяин не обманывает, это она! Это действительно была Малыш, ее родные руки и добрый голос, повторявший: "Гриша, Гришенька, собачка моя любимая! Соскучился? Соскучился, мальчик!" Он не помнил себя от счастья: неистовал, кидался ей в ноги, хлестал хвостом и, поднимась на задние лапы, норовил лизнуть в лицо - она едва держалась на ногах, стараясь устоять под его натиском, а Хозяин оттаскивал его за ошейник, приговаривая: "Осторожнее, обалдуй, без наследника нас оставишь!" И долго еще потом он не мог успокоиться - повизгивал, припадая к ее ногам, и боялся отлучаться слишком надолго. С тех пор они стали видиться каждый вечер. Каждый вечер Малыш ждала их в скверике напротив дома, и они, встречаясь, долго гуляли по заснеженным зимним аллеям. Иногда Хозяин брал с собой санки - тогда он впрягался в специальные лямки и с удовольствием возил Малыша по накатанным дорожкам; она смеялась и весело погоняла его: "Быстрее, Гришка, быстрей!" Лишь однажды случилось то, что встревожило его чуткую собачью душу. Как-то вечером Малыш и Хозяин много разговаривали - когда он подбежал к ним разузнать, все ли в порядке, Хозяин был непривычно мрачен, а Малыш как-то странно хлюпала носом. Он разволновался, почуяв недоброе, но тут же отвлекся, заметив знакомую колли и отправившись к ней поздороваться. Когда процедура обнюхивания была завершена, он повернулся к Хозяину и вдруг увидел, что Малыш уходит, а Хозяин молча смотрит ей вслед - было ясно, что следовать за ней он не собирается. Он тут же бросился вслед за Малышом и, догнав ее в три прыжка, постарался задержать, виляя хвостом и умильно заглядывая ей в глаза. Однако Малыш обошла его стороной и, не улыбнувшись, продолжала уходить от Хозяина. Тогда он кинулся к Хозяину и стал тянуть за поводок, равнодушно свисавший с его локтя - Хозяин чуть подался вперед, но так и не сдвинулся с места. Отчаявшись, он снова нагнал Малыша и, гавкнув, дурашливо прыгнул в сторону, стараясь привлечь ее внимание. Малыш задержалась - он ткнулся лбом ей в колени и отпрыгнул, припав на передние лапы. Но Малыш не захотела играть и снова молча пошла вперед. Он поспешил вернуться к Хозяину и зашелся в заливистом лае: ну, что же ты, скорей! или не видишь - она уходит! Но Хозяин не стал торопиться и, вынув сигарету, неспешно закурил. Тогда, занервничав, он стал метаться между ними, то догоняя Малыша, то возвращаясь к Хозяину: тонко повизгивал и оглушительно лаял, тянул за рукава и лизал руки - но ничего не мог с ними поделать. И наконец, совсем выбившись из сил, вывалив язык и тяжело вздымая бока, в растерянности сел в снег где-то посредине. Беспомощно вглядываясь в их лица, он будто спрашивал: если вы разойдетесь совсем, если пойдете в разные стороны, что будет со мной? За кем следовать? Как поделить между вами свое сердце? Потом, когда все обошлось, когда Хозяин, догнал Малыша и обнял ее за плечи, а она, остановившись, уткнулась лицом в его шарф, он в изнеможении уселся рядом и, привалившись спиной к ногам Хозяина, время от времени лизал Малышу руку, безвольно свисавшую вдоль шубы. Сердце его колотилось, лапы подрагивали, и тревога не отпускала поскуливавшую, издерганную душу... Вскоре вечерние прогулки закончились. В доме стало тревожно: Хозяин приходил поздно, громко ругалась Мать, а иногда и Отец, а Бабушка по-обыкновению охала. Хозяин молчал - все в доме были злыми и не любили друг друга. Сам он нервничал, потому что ничего не понимал: за что бросили какой-то неизвестный ему Институт, кому грозит Армия и почему Взрослая Опытная Баба (кто такая?) пугает Хозяина, а сама никогда не родит. Малыш не приходила, Хозяин молчал, а сам он совсем растерялся в этом злобном кричащем доме. Малыш не появлялась, и он опять сильно заскучал. Только теперь тоска его сделалась жестче, потому что он отчего-то понял: на этот раз ее не будет долго. Он не знал, откуда пришла эта уверенность - просто видел, что Хозяин не разговаривает уже часами по телефону, повторяя, как раньше, знакомое имя "Малыш", что перестал возиться с ним, и не спрашивает больше, подшучивая: "Где Наташа? Ищи ее! Где твоя любовь?" В доме ждали какую-то чужую Армию, и это было так неприятно, что он всерьез подумывал, не оттрепать ли ее хорошенько сразу, как только она появиться в квартире. Армия так и не появилась, а вот они с Хозяином вдруг в одночасье собрались и поехали в далекие края, которые назывались странным словом "Граница". Там его поселили отдельно от Хозяина - в просторном вольере, усыпанном свежими стружками и пахучей хвоей. Хозяин приходил через день, а Малыш вообще не приходила. Постепенно она начала забываться - Хозяин ничего не говорил о ней; только однажды принес ему целый пакет кефира и, вылив его в миску, сказал: "Ешь, Наташа прислала". От миски не пахло ни кашкой, ни шпалами, ни черными вельветовыми брючками, поэтому он не понял, причем здесь Наташа, но кефир съел с удовольствием.... Жизнь на "Границе" длилась долго, но все же закончилась, и они вернулись в старый дом, из которого куда-то исчезла Бабушка. Первое время он пытался искать ее, но находил только старые вещи - они, если и пахли Бабушкой, то уже совсем чуть слышно. Малыша он не искал - он просто терпеливо ждал, но она всё не приходила. Он ждал долго, но Малыша не дождался. Вместо нее в доме появился новый персонаж, который все звали по-разному: Мать - "Невестка", но, в основном, "Она", Хозяин - "Вера", а чаще "Супруга". Он долго не мог угадать настоящего имени, хотя обычно это легко удавалость по интонации... Позднее, когда в одной из комнат, куда его перестали пускать, запищали маленькие комочки, из которых впоследствие получились Дети, персонаж получил еще одно имя - Мама. Вот это уже было похоже на правду, и он перестал напрягаться, решив для себя - Мама, так Мама. Тем более, что его самого почти совсем перестали звать Гришей... Но это было уже позже. А когда Вера только появилась в их доме и они умудрились сразу не понравиться друг другу, он вдруг окончательно понял: Малыш уже не придет никогда. Она просто забыла их с Хозяином, пока они жили в своей далекой "Границе", и нашла себе новых друзей, с которыми гуляет теперь по картофельному полю и ест ливерную колбасу. Она просто бросила их, и прислала вместо себя эту то ли Жену, то ли Веру - персонаж с неопределенным, трудно угадываемым именем. Он все понял и перестал ждать... Отец надел армейский полушубок и, сняв с дверной ручки поводок, позвал собаку: - Грим, пойдем гулять. Пес, медленно поднявшись, тяжело спрыгнул со старого продавленного кресла и, чуть махнув хвостом, подошел к Отцу. Тот не стал цеплять поводок, а просто открыл дверь, и они вышли из квартиры в знобкий полумрак подъезда. Отец направился было к лестнице, но пес, вопросительно глядя ему в лицо, остановился перед дверцей лифта. Во взгляде его читалось явное осуждение: зачем пешком? уж не мальчики, вызови-ка лучше лифт. - Совсем ты, братец, стал плох, - с сожалением сказал Отец, нажимая на кнопку вызова лифта. - Я еще понимаю: тяжело наверх, - но уж спуститься-то с третьего этажа можно... Тем не менее, они дождались лифт, который, старчески покряхтывая, доставил их на первый этаж, и вышли из темного подъезда в яркий, слепящий солнцем январский день. Пес неспеша потрусил рядом с хозяином - они миновали широкий двор и вышли на бульвар, где по обе стороны обнесенного чугунной оградой островка неслись по своим делам машины, троллейбусы, грузовики... Транспорт пугал собаку, и Грим остановился у края тротуара, нерешительно оглядываясь по сторонам. - Пойдем, пойдем, - подбодрил его Отец и, взяв за ошейник, перевел через проезжую часть. На бульваре, оказавшись в безопасности, пес неспешно побрел вдоль сугробов, изредка отмечаясь у деревьев и останавливаясь, чтобы обнюхать ножку лавочки или столб детского гриба среди засыпанной снегом зимней песочницы. Бульвар жил своей повседневной жизнью: спешили куда-то деловые прохожие, тесной кучкой, небрежно накинув на плечи дубленки, курили великовозрастные ученики из школы напротив, под неусыпными взорами мам и бабушек ковыряли лопатами снег краснощекие бутузы. Пес взирал на все равнодушно, не проявляя к жизни бульвара ни малейшего интереса: он был стар, немощен, и явно мерз, поджимая время от времени то одну, то другую лапу. Холод безжалостно пробирался к старым костям - поблекшая, вытертая временем шерсть совсем не грела. Отец сказал ему: "Гуляй, Грим, гуляй" и остановился покурить с пожилым соседом по двору, который пас своего внука - шустрого четырехлетнего мальчугана в красном комбинезоне. Пес поджал хвост и затрусил в сторону, подальше от лопатки и воинственных возгласов юного гуляльщика. Исследовав окрестности, он присел на краю утоптанной дорожки. Он отдыхал, наблюдая, как мимо проходят люди: громкоголосые студенты, двое солидных мужчин с кожаными портфелями, старушка, женщина с девочкой лет десяти.... Наконец окончательно замерзли лапы, и он поднялся со снега, собираясь направиться к Отцу, но вдруг услышал незнакомый голос, окликнувший его по имени. Он остановился и посмотрел туда, откуда его позвали: на дорожке, метрах в пятнадцати, напряженно вглядывалась в его сторону незнакомая женщина; рядом с ней нетерпеливо переминалась с ноги на ногу худенькая девочка десяти лет. Он равнодушно отвернулся и собрался было продолжить свой путь, но его остановил тот же голос. "Грим! - неуверенно позвала женщина, - Грим, это ты?" Он насторожился: что-то знакомое, интонации из давнего прошлого, почудились ему в этом голосе. Он повернулся в сторону женщины и постарался разглядеть ее единственным слезящимся глазом - она шагнула ему навстречу и снова позвала: "Грим, Гришенька! Это ты?" Он растерянно замер, вслушиваясь в ее голос. Теперь он отчетливо различал в нем знакомые нотки - они волновали и заставляли его напрягать память. Он стоял на дорожке, широко расставив лапы, и недоуменно наклонял морду то вправо, то влево - вид у него был смущенный и обескураженный. В памяти возникали смутные картины: заснеженные аллеи, санки, молодой Хозяин... Вдруг он напрягся, будто почуял след: в сознании возник слабый забытый запах... Он весь подобрался, мысленно ощутив этот запах - в нем были картофельное поле, разрытая сырая земля и обугленные шпалы... В нем был сиреневый подъезд, вельветовые брючки и... И тут он вспомнил! Вспомнил и, выпрямившись, пристально посмотрел на ту, которая бросила, бесследно исчезла из его жизни много лет назад... Малыш неуверенно двинулась ему навстречу. Он стоял и смотрел, как она идет к нему по дорожке; рядом, держась за рукав ее шубы, мелко семенила белобрысая девочка. "Гришка, Гришенька! - позвала Малыш, останавливаясь. - Гриша, собачка, ты не узнал меня?" Он тверже уперся в землю лапами и напрягся. Потом коротко рявкнул глухим, надтреснутым голосом и грозной черной тенью тяжело помчался на нее, с каждым прыжком обретая силу и стремительность... ...Отец услышал короткий, хриплый лай Грима и, обернувшись, увидел, как огромный старый пес длинными, размашистыми прыжками несется к незнакомой женщине, за которую прячется испуганная девочка в короткой шубе. Не успев что-либо понять, он кинулся за ним, крича на ходу страшным голосом: "Грим, нельзя! Ко мне! Ко мне, мерзавец!" Вскрикнула, запричитала какая-то старушка, а бабушки и мамы, прикрыв собою детей, закричали на разные голоса про бессовестных собачников. "Назад! - орал Отец, - Грим, назад!", но Грим, не обращая внимания на его крики, неудержимо и мощно летел к незнакомке. "Назад!" - отчаянным голосом крикнул Отец, но тут пес, сделав последний рывок, рухнул всей своей тяжестью на пошатнувшуюся женщину, а та, обняв его за лохматую шею, опустилась коленями в снег... ...Она обнимала его за шею, прижималась лицом к свалявшейся старческой шерсти и, держа за уши, пыталась заглянуть в умную, ослепшую, поседевшую родную морду. Она говорила: "Гришка, Гришенька, родная моя собачка! Узнал меня, мой хороший, узнал!", а он хрипло дышал и метался: трудно подскакивал, припадал на передние лапы и хрипло лаял. Он то падал на спину, подставляя ее рукам открытый беззащитный живот, то, поднимаясь, обрушивал ей на плечи всю тяжесть своего неловкого старого тела. Он обезумел от счастья и хлестал ее хвостом, издавая странные горловые звуки: то ли взвизгивал по-щенячьи, то ли скупо, по-стариковски плакал... Потом они успокоились. Малыш стояла перед ним на коленях, и он мог беспрепятственно лизать ее щеки - они были мокрые и соленые на вкус. Рядом стояла девочка. Она настороженно приглядывалась к нему, а Малыш говорила: "Погладь его, Аринка, погладь: он хороший, добрый - это же Гриша, Гришенька, любимая моя собачка, самый замечательный пес на свете!" Он потянулся к девочке мордой, втягивая носом знакомый запах, и, учуяв тонкий аромат вельветовых брючек, доверчиво ткнулся ей в колени. А девочка осторожно погладила его между ушей. Отец стоял поодаль и молча всматривался в лицо худенькой белобрысой девочки. Девочка была маленькая, смешная, с густой, падающей на глаза челкой и знакомой улыбкой, до боли кого-то напоминавшей. Она ласково гладила собаку и повторяла за матерью: "Гриша, Гришенька, хороший! Ты хороший? Ты добрый?", а старый пес щурился, ловил лбом ее руку и повизгивал от умиления. Отец стояль поодаль и не решался приблизиться. Женщина, вскинув глаза, вдруг заметила его и поспешно поднялась с колен. Она что-то сказала девочке, и та, погладив напоследок собаку, послушно протянула ей руку. Женщина наклонилась к псу, быстро поцеловала его в мокрый, почти потерявший чутье нос и легонько подтолкнула к хозяину. Оглушенный переживаниями, пес сделал несколько неуверенных шагов в сторону Отца, но остановился и замер, глядя, как Малыш и девочка уходят от него вдоль бульвара. Отец, подойдя, потрепал его по спине и прицепил к ошейнику поводок. Они направились было прочь, но вдруг остановились и застыли посреди дорожки, наблюдая, как по заснеженной аллее уходят от них постаревшая, опустившая плечи Малыш и девочка, отчаянно кого-то напоминавшая. Стояли два старика - человек и собака, - и долго глядели им вслед, думая о каждый о своем, и каждый из них, вспоминая, видел тоже свое. Потом Отец сказал: "Пойдем, Грим", и они медленно побрели с бульвара в сторону дома. Грим шел, устало передвигая ослабшие ноги, и, придя домой, свалился прямо на пол - забраться в старое продавленное кресло не было уже никаких сил. Его позвали мыть лапы, но пес не откликнулся - он лежал, вытянув морду, и бока его тяжело вздымались в такт хриплому старческому дыханию. Он не пошел есть и, задремав, остался лежать в изножии своего кресла, вытянувшись во всю длину и занимая чуть ли не треть большого, просторного коридора. И домашние, жалея зыбкий стариковский сон, осторожно переступали через него, проходя мимо... ...Он спал, тревожно подрагивая лапами, и морщил нос в неясной собачьей улыбке. Через сон бежала ему навстречу хрупкая белобрысая девочка в черных вельветовых брючках - маленькая Малыш с густой, падающей на глаза челкой и знакомой улыбкой - а вокруг буйствовало лето, и вовсю цвело дивное картофельное поле, которое пахло солнцем, счастьем, розовой мохнатой кашкой и прогретыми шпалами близкого железнодорожного полотна... |