Ратьер №15.

1. Лабас.

Так, поднявшись на гору, глядишь с изумлением вниз:
там смешные людишки мельканием заняты мелким,
их избушки и пушки, их кролики, белки и стрелки,
поцелуи под утро и татуировки «вернись».

Так не веришь, что был там, что жил там, что пережил там
смерть, бессмертье, любовь, евхаристию, пару безумий...
Грешник прячется в печке, а праведник в проруби; зуммер
дребезжит, уж и осень лежит на пейзаже, желта

от цирроза и курева. Здесь, на вершине, вдвоём
с личным Deus ex machina думаешь гордо: «Смогли же,
чёрт, смогли же...» Смотри же, светило всё ближе и ближе,
аж воняет горелою кожей и грязным бельём,

жарко, дышишь огнём, так земля начинает пылать,
тянет вниз - не пойду, гонит вниз - ни за что, только пеплом...

А с утра выпьешь кофе, потрепешься в баре с констеблем,
видишь гору в окне и смеёшься: приснится же, блядь.



2. Павел Гончар.

Там багульник, там морошка
и цветы: «пушки’», «жарки’»;
крыса там кусает кошку,
а иголки там мягки

на деревьях. Редко зелень -
вечный холод, вечный снег,
там и время по полгода
оставляет вечный бег…

Вечно свет и - вечно темень,
вечный лемминг, вечно - лень,
не отбрасывает тени
там в полярный день олень.

Там Барто и там - Чуковский
(замалеван Мойдодыр),
бесконечный «теплоящик»…

Детство не из преходящих,
категорий не таковских -
вечно, словно мой Таймыр.



3. Ишмаэль.

ВЕСЬ МИР НАЧИНАЕТСЯ С ВЕШАЛКИ.

На сцену вытолкнут, не хочешь, а играй,
на сцене, вытолкнут, не хочешь, а играешь.
Досуг в оковах, и работа macht nicht frei,
и вырываешься, и кожу обдираешь,
и флейта Марсия тоскует по тебе,
и тонко чувствуешь, как провод оголённый…
В любви высокой признаётся раб рабе,
любови низкой предаётся раб влюблённый,
и всё при третьих чьих-то лицах, напоказ,
при наблюдении наружном - держат свечку,
и кукловода безразличный третий глаз
не отпускает в сновидение овечку…

Я ненавижу подниматься по звонку,
в театре слов предпочитаю кассу с краю.
Но не уйти в кусты. не спрятаться. Ку-ку -
повсюду сцена, и пока дышу - играю.

Высказаться?