Вечерний Гондольер
    | 
Ратьер №17.
 
 
 
 
1. Алекс Попович.
 
 Ум.
 Женский ум. Да что нам пользы в нем?
 Он будто может сделать губы мягче,
 стройнее ноги? иль способен он
 старуху вековечно молодухой хранить?
 иль неким чудом он умеет
 какой-нибудь забытый уголок
 или мою конкретную общагу
 преобразить во сказочный дворец?
 иль может он абстрактного меня
 своею дивной силой удержать
 от выпивки и новых приключений?
 Нет, дудки! Только легкое свеченье
 под челкою высокого чела,
 глаза чуть-чуть живее, и улыбка
 со сдавленными уголками рта,
 и с чертежами сродственные жесты.
 Ум - просто запах недоступной самки,
 которая чуть больше человек, чем ты
 и даже утром от нее
 исходит аромат какой-то гордый,
 как от горы с высокою вершиной.
 Ум - это детский прыгающий голос,
 который вмиг чарующе глубоким
 становится, и под ногами тает
 паркет, и ты летишь куда-то в бездну,
 ничуть не понимая, почему
 такие происходят перепады.
 Ум. Женский ум. Да что мне проку в нем.
 Пускай хохочет, десны обнажая,
 и этот шумный однозначный смех
 сулит неотвратимые услады;
 пускай разит дешевым табаком
 или другим растеньем огородным;
 пускай не знаешь, мыльницу грызешь
 или целуешь своего партайгеноссе;
 пускай с утра, взирая на нее,
 ты хочешь умереть или напиться,
 а мог бы, просыпаясь, улетать
 от наслажденья, что с тобою рядом
 лежит всегда желанная богиня...
 но ведь богиня под тебя не ляжет
 и утром в гастроном не побежит
 
 
 
 2. Антон Баргель.
 
 …чудовищно много людей
 которых я не люблю.
 Встречая новых блядей,
 с ними зачем-то сплю.
 Больно и все невпопад
 лупит дождик в окно,
 ему я зачем-то рад,
 зачем – уже все равно.
 Зиму зачем-то жаль.
 Зачем? Ах, ну да, за весной
 Лето накинет шаль,
 Встанет тихонько за мной…
 В небе хохочет черт,
 и с рыжего блюда луны,
 ест чей-то свадебный торт,
 пьет чьи-то вещие сны.
 Вертится шар голубой:
 улица, ночь, простатит.
 Голос – чуть-чуть злой,
 горло – чуть-чуть болит.
 В каждой стене – брешь,
 в каждом окне – свет.
 Черт, что ж ты там ешь
 столько больных лет?
 В каждой любви – роль,
 в каждом тепле – снег,
 в радостном смехе – боль.
 Капает соль с век.
 Каждый на треть бог,
 на две остальные – зверь
 Кажется – все мог.
 Кажется все.
 Теперь…
 
 
 
 3. цун.
 
 задавая не ответ отвечая не вопрос
 замечаю счастья нет есть другие времена
 где гуляли птицы жабы и медведи меховые
 и вода вливалась в озеро из молодой реки
 
 а сегодня как ни выйдешь вместо глаз изюмины
 вместо рук подвешенные крючья для ногтей
 мясо белое укрыто в черноту колготок сизых
 между них найти маркизу только снизу
 
 так пошло в России славной слабый значит нету бабы
 баба есть тогда однако одинаково лежит
 задавая не ответ подвываю как собака
 на распахнутых просторах у сиреневой межи
 
 
 
 4. Игорь Караулов.
 
 ПЕСЕНКА О ДЕЛЬВИГЕ.
 
 «Есть обычай у русской поэзии…»
 С.Гандлевский
 
 Так и хочется – снова о Дельвиге,
 По чужой, проторенной тропе,
 О мечтателе и о бездельнике,
 Квартиранте чужих канапе.
 О тусовщике и о халявщике,
 О раскрутчике ветреных фей.
 Эта песенка флюсом с утра в щеке,
 От нее не поможет шалфей.
 
 Нам традиция свыше подарена –
 Бенкендорфа словами казнить,
 Презирать борзописца Булгарина
 И Наталию нудно винить.
 Ну а Дельвига, милого Дельвига
 Кто ж не вспомнит за кружкой и так:
 От летейского правого берега,
 Мол, раненько отчалил, дурак.
 
 Нет бы жить, поправляться да стариться,
 Обретая солидную стать,
 Председательствовать, мемуариться
 И студентикам ручкой махать.
 Но судьба ему ласты заклеила,
 И легла гробовая доска
 Пятилеткою позже Рылеева
 И на столько же раньше Сверчка.
 
 А у нас тут – мороз императором,
 За окошками – труп февраля,
 За стеною – сосед с перфоратором,
 За другою – поют тру-ля-ля.
 От рекламы, увиденной в телеке -
 Мятный обморок в полости рта.
 Дел по горло, а тянет – о Дельвиге
 И о виде на Зимний с моста.
 
 Сколько тем, не освоенных лирою:
 Наркомания, спид, интернет,
 И зыряне шатаются сирые –
 До сих пор у них Тютчева нет.
 Но поди ж ты – пластинка заиграна,
 А душе не слететь с борозды:
 По тропинке, усеянной иглами,
 Только к Дельвигу чешут следы.
 
 Я усну под глухое сопение
 Кобеля и под пенье сверла,
 И кессонное в жилах кипение
 Трех веков, ошалевших от зла,
 Поведет меня новой опушкою,
 Свежей просекой жизни моей,
 И тогда, подружившись с кукушкою,
 Я забуду тебя, соловей.
 
 
  Высказаться?
 |