Ратьер №18.

Осса (c).

Стихотворение,
Навеянное мотивом Скитальца
«Оловянные солдатики»

У осиного сюжета полосатое движенье,
Уголь-солнце, угол юга, жжется ломкая слюда,
Перепутав дни и ночи, губы ловят отраженье,
Горькой солью кисло-летий сладко тянется слюна.

Мы постимся насекомо, обжираемся шакальи
Рвем с урчаньем чье-то мясо и обгладываем кость,
Пусть бежит по медным трубам шум отбросов и фекалий,
Но зато в огонь и воду мы вобьем себя как гвоздь.

Вот алоэ, вот столетник, вот лощеный холодильник,
Крокодиловые слезки канареечка прольет,
В рифму просится будильник, потому что понедельник,
Но Пегас по слишком торной тропке тропа не пойдет.

Мегаполис липнет к пальцам, жирно мажет отпечаток,
Сажа в легких оседает миллионом байт и бит,
От макушки и до пяток рай микробов непочатый,
Спирохета как Джульетта, где ж Ромео-паразит?

Мне мигают светофоры, всполох фосфора и серы,
«Дом фарфора», «Мир посуды», касса страшного суда,
Нос, измученный простудой, выдает фиоритуры,
В парке девушка (с веслом ли?) встала раком навсегда.

Окопаюсь в Подмосковье, мой паек - морковь и редька,
Грядки, ландыши, капуста, розы, лук, чертополох,
Паучок в углу читает мне Петрарку для порядка,
Если ж гость придет с портвейном, значит, скит не так уж плох.



Рыба Акулина (c).

Восьмомартовское железнодорожное.

Что может быть мягче, теплей и влажнее,
Чем нежной ж/д извиванье и жженье,
О, шпалы меж рельсами цвета маренг! -
Не хуже, чем зубы мурен и сиренг!!
эпиграф

1.
Я пью не кровь, а каркадэ,
И в мартовской ночи
Мне снится ржавый вкус ж/д
И кассы Каланчи,
Я пухну Серпуховым и
Щербинкою щерблюсь,
И горлом Чехова сухим
Над Перервой плююсь,
Подольск и Гривна, Ясногорск,
Бараны и Бобры,
Подол и грива, ясный мозг
И бранный бор игры,
Таруса шарит как рука,
Забравшись под Оку,
И март с восьмеркой как река
С акулой на боку.

2.
Слезы марта по железу,
Лезет шкура словно краска,
Надо в губы вжечь аскезу,
Плоский профиль скрыть под маской;
Рыбьи ребра - это шпалы,
Кисте-перья – это рельсы,
Пасть на протвинь – это мало,
Хоть ты сам в желе залейся,
Будут требовать от Сартра,
Чтоб писал он как Лаура
В честь петрарковского марта
Сам себе же строил куры,
Пальцем в кровь – чертить восьмерку,
Клаву пьяно обнимая,
Мы натрем себя на терке,
Чтоб дожить хотя б до мая.

3.
Если «да» ответишь сразу,
приглашу тебя в пакгауз,
чтобы розами украсить
сердца серое депо.
Если ж, хоть это прискорбно,
«Нет» ответишь в полдень черный,
То придется розу скрасть мне
И воткнуть себе в кашпо.

4.
Ты мой клавир,
Я – полонез,
Ты – пассажир,
Я – МПС,
Если ты Реймс,
Я – Растиньяк,
Если ты рельс,
Я – товарняк.


Алекс Попович (c).

СКЕЛЕТЫ

Я призрак того, о котором забыла давно
та спокойная девушка с медленными волосами -
но бывает, частенько невидяще смотрит в окно,
где парень со взмокшим букетом торчит под часами,
и дождь... но не праздничный, так, бытовой
по черным зонтам неприятными пальцами водит,
и волосы гладит прохладной обвисшей рукой -
подобная ласка мила разве что моей рыбьей природе.
Я устал навсегда, я не в силах уже отдыхать -
вампирами будней я до маленькой крапочки выпит,
и поэтому лучше еще постоять, подождать,
не пытаться бежать ни за Лету, ни даже за Припять,
между ней и собой торопливо не ставить гранит,
не захлопывать створки моллюска, не вешать гардины
никому на глаза - пусть не видит, а просто глядит
и всем про меня объясняет:"Приятель старинный".
Я сам себя вижу все чаще глазами нее,
но с тех пор, признаюсь, не могу себя видеть иначе,
как лежащее праздно нечистое чье-то белье,
которое даже никто по-мещански не спрячет.
"Глядите, соседушки, нет у меня ни черта,
ни сучка, ни задоринки, даже и мысли про Это!
Ревизоры, проверьте, какая в шкафах чистота,
я готова принять на постой батальоны скелетов!".
Я видеть хочу, как пируют они по ночам,
как пугают соседей их пьяные вольные крики.
На гульбище их председатель бессменный - я сам,
их кастетом учу и пою своим голосом диким.
Мы съели продукты, мы выпили весь этанол,
почему-то в квартире пропали горючие смеси.
Под пляшущей нашей пятой прогибается пол
и по внешним симптомам, хозяина это не бесит.
И хозяйке по нраву такая веселая жуть,
она с нами пирует, пока ее сон не охватит.
Поэтому я, развалившись, частенько сижу
в новых тапочках мужа и старом его же халате...

Но хватит фантазий. Снежинка упала на лоб,
почему-то не тает...Мой скрюченный труп обнаружен,
но никто не придет заглянуть в мой неприбранный гроб...
И снова меня похоронят без тапочек мужа.



Х (с).


***

Зачем завоевывать Трою,
Когда Рубикон покорен?
Я новую веру открою,
Ты будешь апостол Харон.
Сруби из березы пирогу,
Покрепче ее просмоли -
Пора отправляться в дорогу
До самого края земли!
Немые в придуманном мире
Мы жили свои миражи.
Я всем пропишу харакири,
Ты миску для крови держи.
В брезентовой сказке фургона
До слез замусолю слова,
Когда ты клыками дракона
Засеешь мои острова.
Взойдут, беззаветно свирепы,
Полки осужденных на смерть...
Под флагом тотального крепа
Ты тоже сумеешь не сметь.
Тогда, забивая на фетиш
Ряды пограничных столбов,
Ты новую веру разметишь.
Я буду апостол Любовь.



ЦУН (с).


***

потом я увидел королей звука игравших цвет
так что глазам моим стало тепло дом
дом в листве веселые стекла лучей
полные горсти удерживали в себе

я подошел к реке заглянул в глубину
прозрачные копья сплетали свои узлы
это напомнило о полой луне
теряющей вниз невесомый металл

толкнул холодную дверь заходя в провал
сумрака ветер медленно открывал
занавес позволяя свету дрожать летя
легкими спицами по полу колотя

я огляделся рояля глубокий лак
солнца на стенах разломанная стрела
розовый дым букета в углу стола
эхо меня упавшее в зеркала



***

в стране потерь напоминая шпагу
глоток отъятый клевера спасибо
что не напомнил темного окна
в крови гуляла северная мерзость
протягивая скомканные руки
червивые глаза остановил

то солнце падало на бронебойный усмех
коричневых от злобы домоседок
две запятые правильнее нас
таких неслышных что гудит навстречу
до перекрестка доползая влажно
свободной будь несчастная страна

кто знал меня кто ведал как я дохну
кто смотрит пристально на холостые окна
кто вспомнит как я падал замолчав
недвижны брови удивленных пагод
в стране потерь любое шило шпага
и догорела всякая свеча



***

Синее покрывало сплетает холодный день,
вечер ползет длинной кленовой рукой.
Ночью продолжает весело подлетать
шар домашнего солнца в четвертом окне.

Вчера, отражаясь в зеркале молодым.
Завтра, войдя в него согнуто, наискось.
Глотаю дым, как щенок, разевая пасть,
терзает кость, промахиваясь иногда.

В день, когда ты приходишь ко мне на стол,
становлюсь тем, кем никогда не стал.
Утром подушка, рассыпчатая, как мел.
Утром, кажется, я никого не звал.

Ты так мил, мой бесполезный мул,
зная чужого, только меня кричи.
Я улыбнусь разнообразием скул,
прежде чем вставить в сердце тебе ключи.


Новая жизнь впотьмах, с фонарем в зубах.
Нож поднимаю, выданный на паях.
Я составляю справочник для забав.
В горле шипит взволнованная змея.

Только осталось, что говорить воде:
ты подожди, не спи еще полчаса,
ты не ходи завтра встречать людей,
если услышишь протяжные голоса.

Утром ветер разбрасывает куски.
Что-то приходит, взламывая виски.
Что-то рядом подпрыгивает упруго.
Как истрепана ветошь моей тоски.

Я привожу себя в осторожный угол.
В нем паутина мух превращает в уголь.
Ноги сковали утренние носки.
Как им сегодня не полюбить друг друга.

Пятна красные. Видимо, это мак.
Грязные шпалы рельсы в одну стянули.
Поезд торопится голой петлей впотьмах.
Стадо свиней ищет уютный улей.

Сторож моей усталости у ворот.
Ты подожди, сейчас повернет лицо нам.
Он в тулупе, галстуке и кальсонах,
только зеркало видит наоборот.

Странное дело - время меня не ждет,
а я приручал его - животное заводное.
Что будет завтра - совершенно не знаю.
Может быть, завтра начнется новая ночь.

Тогда, определенно, произнесу "тач-тач",
отчего окончательно онемею.
Вам сказали, что я в темноте летаю?
Никто не придет.

Высказаться?