Антон Баргель (c).


МАРТОВСКИЕ ЗАРИСОВКИ: ТИШИНА.

…звали Тишина. И она обожала романы Генри Миллера. Особенно те места, и это совершенно не вязалось с ее, мягко говоря, экстравагантным именем. Я, наверное, сотню раз спрашивал, кому принадлежит этот перл, и она, ту же сотню раз, улыбалась, и тихонько, едва слышно отвечала: «Я сама выбрала себе имя…». Особенно нелепо, это выглядело на фоне ее привычки орать из комнаты в комнату что-нибудь вроде: «Ты газету не купил сегодня?!» или «Ты не видел, куда я положила свои очки?!». Да, она носила очки - чудовищная близорукость - и сняв их, становилась беспомощной, как ребенок. Эти огромные зрачки, сквозь муть выступивших слез. Она казалась такой беззащитной и, в то же время, не от мира сего… Нет, не так, она словно пребывала в двух мирах одновременно, и разумом, скорее, где-то там, а не здесь, на вылинявшем ковре, в солнечной комнате. В мансарде. У меня дома.
Мой дом - это слишком громко сказано. Две комнатушки и кухонька. Я называю свое жилище мансардой потому, что над моей головой жестяная крыша шестиэтажного дома. И еще, у меня потолок, плавно переходящий в стену (или стена, плавно переходящая в потолок?). Я не силен в архитектуре вообще и в терминах в частности. Я не художник, хотя всегда хотелось им быть, и поэтому я ношу берет и хожу в длинном черном пальто. И живу в мансарде. Мне так нравится.
Однажды я задумался о причинах одиночества. Перелистывая страницы истрепанного томика Миллера, я пытался проанализировать природу этого чувства. Я сидел несколько часов, изображая из себя книгочитательный конвейер, пока до меня не дошло, что в мире нет никакого одиночества. Нет, по одной простой причине - оно не имеет противоположности. Все в нашем мире имеет антитезу и тьма, и добро, и голод, и радость… А одиночество? Поняв что это естественное, перманентное состояние человека, я раз и навсегда перестал о нем думать.
Тишина всегда ходила в туфлях на шпильках. Даже по квартире, по моему старому ковру, даже без очков, рискуя сломать себе шею, и я, помнится, еще удивлялся, что она снимала их, эти туфли то белые, то бежевые, то вызывающе красные, ложась в постель. И самое поразительное - не было в этом даже оттенка сумасшествия, лишь какая-то извращенная утонченность, на грани пошлости. Один политик расхаживал дома в семейных трусах, в плаще и в шляпе. Эксцентричность? Единственное чего я не мог понять, это как у нее не уставали ноги? Целый день на шпильках. Или это было шоу? Шоу, рассчитанное на меня одного? Да, не важно, просто именно из этих туфель, потерянных очков и прочих мелочей складывался образ женщины, словно вырастая из ниоткуда, рождаясь из кусочков мозаики, и отпечатываясь в мозгу странным именем - Тишина.
Она не любила говорить о любви, и если вдруг этому слову удавалось просочиться в ее речь, она выплевывала его как жевательную резинку, давно потерявшую вкус - с безразличной брезгливостью. И еще она ревновала. Ревновала меня ко всему - к работе, где я задерживался порой до поздней ночи, к друзьям, которые приходили ко мне с дешевым портвейном, к женщинам за соседним столиком в бистро, к моим книгам, к моим собственным мыслям, к себе. Ей казалось, что она меняется в худшую сторону, и она вчерашняя мне нравится больше. «Любишь ее...?» Это было забавно и трогательно.
Она не любила яркого света, и терпеть не могла темноту. Здоровенный клен, лет ста наверное, а вообще, черт его знает! он этажа на два выше дома… Затеняет одну из комнат, и Тишина живет там. Она ненавидела, если я называл ее Тиш - бросалась на меня с кулаками, и, словно лисица, молотила по груди. Я улыбался.
Нет, я не был с ней жесток. Отнюдь! Я всего лишь был безразличен, и в этом заключалась самая большая жестокость. Я привязался к ней. По-настоящему привязался. Это говорят и есть любовь? Когда ей было больно - было больно мне, когда ей было скучно, я не находил себе места, когда она радовалась, я даже с похмелья улыбался, и головная боль проходила вместе с тошнотой. Это называют любовью, да?
Я любил ее. Но никогда, ни единым жестом не показывал этого. Я ничего не требовал, но ничего и не давал взамен, и однажды она подошла ко мне, сняла очки, поцеловала в нос.. я помню, у меня еще мелькнула дурацкая мысль: а зачем очки снимать?… повернулась и ушла. Она часто так уходила - вдруг. Появится. Исчезнет…
А я прихожу домой, не важно, один или нет, и здороваюсь шепотом «Тишина». Это моя тайна.
тишина.

(14.03.2000)

Высказаться?