Антон Баргель (c).


МАРТОВСКИЕ ЗАРИСОВКИ.

ПРЕДАННЫЕ.

…сидел с этой кружкой пива уже два часа. Это была пятая или шестая кружка, и Сереге прощалось отрешенное выражение лица и двухчасовое сидение с полупустой (или с полу полной?) посудиной. С другой стороны, что может прощаться или не прощаться в маленьком подвальном баре во втором часу ночи? Он сидел на высоком табурете возле стойки и, волей не волей, слышал диалог сильно выпившего бармена с каким-то посетителем:
- …да сукой был тот полковник - и на меня постукивал и на ребят…
- И что?
- Ну и штангой я его. Трибунал, дисбат, - бармен… Костя? Да, Костя, здоровый как медведь, бывший инструктор ВДВ-шник, - И туда, - еще глоток. - Нас, бля, было сорок пять человек, нам ни спирту, ни травы не дали - смертники, сзади пулеметы, и давай через минное поле. Глаза закрыл, и пошел. Ничего не помню, только взрывы считал. Сорок три. Очнулся у духов. Повезло - американский представитель там был, я все подписал, что надо, я ж не дурак, до того как разжаловали, майором был, он меня в Израиль, а оттуда должен был в Штаты. А я из Израиля домой позвонил, жене, сын у меня тогда маленький был… Какие Штаты, в пизду?! Я в девяностом вернулся… Жена, понятно, развелась, но сын-то со мной остался. Я его поднял… Ты какого года?
- Семьдесят четвертого…
- Вот, а он тебя на год младше. Уже выучился, диплом получил…
Сергей поднял кружку, посмотрел на нее и поставил на место. Пива не хотелось. Вспомнилась жара, когда пить было нечего, да и нельзя. Ритуал акклиматизации в Африке - тебя заворачивают в шинель и закапывают в песок, часов на несколько. Потеешь страшно - жарко до обморока, зато потом вся эта парилка, ни то пустыня, ни то полупустыня, на тебя никакого впечатления не производит… Ни о чем не жалел. Жалел себя. За то, что предали, за то, что даже памятки из армии привезти не дали - кто-то спрятал пленку с негативами в задницу, и то нашли. За то что мыкался без дела и без денег, за то что жить с людьми не может… Себя жалел, а о выборе своем - нет. Да и был ли выбор?
- Братан, давай выпьем, - бармен положил свою медвежью лапу на плечо, и кажется, что под тяжестью этой руки Серега должен сломаться. Что, скажешь - пацан? Пока свет не включат, и седые волосы в глаза не бросятся. Пока взглядом не встретишься.
- Выпьем.
- Завтра Володька играть будет, придешь?
- Приду, - приходить совсем не обязательно, но идти-то все равно некуда. Володька хорошо поет, душевно. - Костя, сделай мне чай с лимоном. Да не смотри ты так, я ж родину продал духам за чай, а неграм за лимоны, но они ж, суки, кинули - и вот тебе ни родины, ни чаю, ни лимонов… А что Томка?
- Что Томка…! Пьет. Мелкий мой прибегал… Да ты видел… И в баре выручки - хуй, да ни хуя…
За окном проехал трамвай. Отсюда видны только его колеса, и странно наблюдать за бесшумным движением этой железной коробки… Удаляется стук колес - кто-то открыл дверь. Зашел? Вышел? И снова полная оторванность от внешнего мира…

(14.03. - 15.03.2000)

ГЕДОНИСТКА?

…не спешила домой. Она никогда не спешила домой, потому что дома делать было нечего… Тоже неправильно. Дома всегда было что делать, но делать, почему-то, не хотелось. Хотелось лежать… Нет. Хотелось парить, в невесомости собственных мыслей, качаться на волнах самолюбования и самоуничижения…
«Зачем?» Это единственный вопрос, который она боялась услышать. Возможно, иррациональный страх не найти на него ответа, заставлял ее прятаться в себя, задергивать шторы, сворачиваться клубочком… все, что угодно, только не признаваться себе в этом страхе. Ее имя Марина. Ее цвет - синий. Так ей хочется, несмотря на то, что жизнь постоянно окрашивает ее разными оттенками красного… розового… цвета разбавленной водой крови. Ее имя - Марина, и она любит себя. Она любит женщин и мужчин через призму чувственного «Я». Она читает Ницше и цитирует Заратустру. Она уверена в собственной непогрешимости и при этом безнадежно несчастна. Она совершает ошибки и не хочет на них учиться - ей просто слишком больно, и держится она слишком гордо, и проще обмануть себя, чем признаться в поражении, когда тело твое молодо, а между ног становится влажно, после первого же прикосновения ладони. Мужской, женской, собственной…
- Я ценю эротику в жизни…
Она тонка и груба одновременно. Она вызывает отвращение и притягивает вас. Может быть, именно тем и притягивает, что вызывает отвращение?
- Ты не спишь?
Ее рука многое позволяет себе. Да и тебе тоже.
- Не спишь?
Она меняет мужчин как перчатки, но это не цель, и это не поиск. Она наслаждается. Посасывает длинную тонкую ментоловую сигарету, лежа на развороченной постели, чуть прикрывшись краем одеяла, и смотрит. Она не грациозна, но, если смотрит на вас, привлекательна. Словно змея - гипнотизирует взглядом, и вы идете, идете, идете… Лишь для того, чтобы растворится на дне ее глаз, выпасть осадком воспоминаний на дно ее черепной коробки.
Она высасывает наслаждение даже из собственной боли: она будет извиваться в оргазме, пока вы топчете ее ногами. Только делайте это с душой. Эстетично.
Она любит женщин - у них нужно учиться недостаткам. Марина - идеальна. Она - Лилит. Глядя на нее, понимаешь бога, который поспешил выдрать у Адама ребро… Женщина - разрушение. Она словно несчастный монстр - пытается уничтожить себя самое, бессмертную сущность, наделенную чудовищным даром.
Она курит марихуану и ей становится страшно, дымные демоны не хотят ее отпускать, и лишь слово «анаша» вызывает спасительную тошноту. Здесь пусто, в ее жилище. Здесь - неубранная постель, и грязная посуда на столе, на полу книги, а на кресле - белье. Здесь ее нора.
- Привет.
Шаткий стол на кухне, и удивительно новый, аккуратненький магнитофон. Музыка - Ванесса Май «Сторм». За окном моросит дождь. Марина ставит чайник на плиту - ждать долго, конфорки электрические. На кухне только один стул и одна шаткая табуретка - Марина садится на колени. Она говорит, но это не важно, ее руки что-то ищут на чужом теле.
- Я закурю?
На другую это подействовало бы как удар тока, но Марина не останавливается, она качается на собственных волнах… Некто встает и идет ванную - пепел рассыпан по полу, и, что еще хуже, по одежде.
Чайник закипел.
- Сахара нет…
Она вытирает пол и тоже уходит. Зачем возвращаться, если нет дома? Нет ничего, лишь плавное течение ее мыслей. Она будет беречь себя, и в то же время никогда себя не жалеть. Она знает, что жалость - великое благо, и преподносить его можно только с ненавистью…
Там, в лабиринте своих мыслей, она ищет дорогу к дому, но пока не понимает, что лишь отказавшись от себя, сможет стать понастоящему несчастной…

(15.03.2000)

Высказаться?