Она сидела на подоконнике у распахнутого окна и вслушивалась в теплое дыхание летней ночи. День успокаивался, тихо отходя ко сну: тяжко вздыхал ароматом душной сирени; изредка шелестел среди черной листвы застенчивым ветерком и осторожно гасил поздние голоса и звуки - они, как ночные бабочки, вспархивали с карнизов открытых настежь окон, и, полетав во тьме, утыкались в теплые кирпичные стены - чтоб, потрепетав, упасть вниз, в гулкий колодец двора. Она сидела у окна и слушала: вот где-то в кустах вкрадчиво мяукнула кошка; трелью пропел и тут же смолк резвый звонок телефона; звякнула посуда; деликатно прошелестел по асфальту шинами легкий иностранный автомобиль. Дробно рассыпавшись по тротуару, простучали и сгинули в тишине двора яркие насмешливые каблучки... Лето обнимало мир покоем, баюкало его сонной тишиной... Она отчего-то вспомнила бывшего мужа, вспомнила и подумала, что у них так и не было настоящего лета, как-то ни разу не случилось... Первое их лето было праздничными, но бестолковым: самонадеянным, безмятежным, с частыми ссорами и бурными примирениями, с капризами, ревностью и безудержной неуемной страстью. Второе оказалось неожиданно трудным, вместившим в себя и диплом, и изматывающие болезни, и безденежье, и рождение ребенка... А третьего лета не оказалось вообще - они расстались весной, когда сыну не исполнилось еще и года. Сейчас было трудно вспомнить, кто же кого бросил: то ли он ушёл, решив искать счастье в новой независимой жизни, то ли она выгнала его из дома, который так и не успел стать для них общим... Она прерывисто вздохнула и, почувствовав сладкий, резкий, как дешевое мыло, запах дикой сирени, вспомнила, что такая же точно сирень росла под окнами их первого с мужем пристанища - тесной однокомнатной квартирки, хозяином которой был вечно отсутствующий родственник кого-то из их студенческой компании. Поначалу квартиру снимали для всей группы - вскладчину, прикрываясь благородной целью невинных дружеских вечеринок, но очень скоро стали использовать дефицитную площадь строго индивидуально. По этой причине оба спальных места, имевшихся в обстановке, вечно истязали слух протяжными, раздирающими душу звуками, доводя особо трепетных представительниц студенчества до абсолютного нервного расстройства... Она улыбнулась, вспоминая: когда они впервые оказались вдвоем на кухне, умостившись на видавшем виды старом раздолбанном диванчике, за стеной в соседней комнате всё еще жил еле слышной музыкой затихающий первомайский праздник... И она, пропадая под его руками и поцелуями, все думала, как это ужасно... ужасно... ужасно... Как же ужасно скрипит этот несносный диванчик... Она докурила сигарету и замерла, прислушиваясь к волнующей ночной тишине. Внезапно в ней поднялась неясная тревога, и она поняла, что нервничает - так странно, беспричинно и глупо, что ей стало не по себе: как девочка... Человек, которого она ждала, позвонил час назад и сказал, что приедет - это было так неожиданно, что на мгновенье она растерялась, хотя то, что рано или поздно должно было непременно случиться, назвать уж совсем неожиданным было трудно. Их отношения складывались непросто: нежданно-негаданно он выплыл из небытия семь лет назад; потом снова пропал и снова появился, став объявляться постоянно. Долгое время, встречаясь в одной компании, они были насторожены и словно примеривались друг к другу: она старалась быть радушной и великосветски интересовалась его делами; он, в свою очередь, был немногословен, ироничен, и с ней - безукоризненно вежлив. Он никогда не рассказывал о своей семье и, если она спрашивала его о детях, отмалчивался или говорил, что почти не бывает дома. О своем сыне она тоже говорила кратко и почему-то слегка насмешливо. Они старались не обижать друг друга, но случалось, что он, демонстрируя ей показное равнодушие, был подчеркнуто внимателен к ее подруге, а она, не сдержавшись, отвечала на это вроде бы случайной, но изящно-болезненой колкостью. Потом они расходились и не виделись по полгода, но всякий раз, когда она слышала о нем от общих знакомых, внутри на секунду больно сжималось сердце. Потом на его глазах у неё случился головокружительный роман, который, как ни странно, привнес в их отношения покой и ровную доброжелательность. Он стал необычайно нежен, а она, освободившись от обычной своей неловкости, была с ним особенно сердечна и мила. Они общались друг с другом с легкостью, непринужденно болтая о приятных мелочах, при встречах дружески целовались, а на прощанье непременно говорили:"Звони!" А когда роман ее тихо угас и она между делом сообщила, что окончательно простилась со своим другом, он ничего не сказал, но, заметно разволновавшись, отправился на балкон покурить... Всё надольше стали затягиваться их разговоры в машине, когда он подвозил ее из гостей до дома, и всё чаще задерживалась в его в ладонях ее рука при прощальном рукопожатии... Он зачастил отчего-то в дом их общих знакомых; она тоже находила массу причин, чтобы появляться там не реже раза в неделю. Друзья смотрели на них с изумлением, а они открыто радовались каждой встрече, но отчего-то боялись сделать последний шаг навстречу друг другу и, избегая конкретности отношений, общались обычно, как в трамвае: обо всем и ни о чем. Казалось, каждый боялся проявить к другому большую заинтересованность... Близкая ее подруга недоумевала: "Ведь взрослые же люди, а как пионеры, честное слово! Уж вам-то чего стесняться?", но она не хотела торопить событий, решив: пусть будет как будет... ...Под окнами, взвизгнув тормозами, остановилась машина. Она вздрогнула и посмотрела на часы - стрелка понемногу подбиралась к двенадцати. "А если опять что-то случилось?" - подумала она, и невнятная злая тоска заскреблась в ней острыми коготками. В последнее время постоянно что-то случалось... То он напивался и, неловко оправдываясь, предлагал отправить ее домой на такси, потому что не хотел рисковать, неминуемо выезжая от ее дома через постоянный пост ГАИ. То являлся к друзьям необъяснимо веселый и, поздоровавшись от дверей, не протискивался к ней, чтобы по обыкновению поцеловать в щеку, а усаживался напротив, на далеком конце стола - она тут же начинала оживленно беседовать с соседом и не прерывала своей беседы даже тогда, когда он произносил тост. Он шутил, а она демонстративно не смотрела в его сторону, пока не замечала, что он уже стих и сидит одинокий и мрачный - лишь тогда она начинала ему улыбаться, и он оттаивал, и на все уходило так много драгоценного времени... В последнюю их встречу, когда после традиционного застолья и необязательных разговоров, они, наконец, оказались рядом, неожиданно разыгралась страшная гроза. Они стояли у распахнутого окна и смотрели на улицу, а с улицы в темноту комнаты врывались тугие капли сумасшедшего злого дождя. Дождь свивался в причудливые жгуты и, подхваченнный ветром, плясал в свете уличных фонарей, кидаясь из стороны в сторону; он заливал мостовые и превращал их в бурлящие черные потоки - по ним скакали, неиствуя, дикие злобные пузыри. Деревья стонали под буйством ветра, и, не выдержав надругательств, с треском рушились - распадались надвое, теряя могучие сучья, заламывая тонкие ветви-руки и разбрасывая вокруг беспомощные мокрые листья... Они стояли у открытого окна и смотрели на разгул стихии; он держал ее за плечи, и она знала, чувствовала кожей, что сегодня им точно не избежать друг друга... Но тут зазвонил его сотовый телефон. Помрачнев лицом, он выслушал, что на службе нет света, потому что бурей повреждены провода; к тому же упавшая старая липа искорежила иномарку одного из клиентов... В общем, его ждали. "Что ж... значит, не судьба," - подумала она и, вздохнув, проводила его до двери, так ничего и не сказав напоследок, не попросив даже, чтобы он позвонил. ...Стрелка часов уже перевалила за двенадцать, когда она услышала, как во двор бесшумно въезжает автомобиль. Она выглянула из окна: внизу, как майский жук в песке, ворочался, поблескивая боками, тяжелый квадратный джип. Аккуратно пристроившись в ряду уснувших машин, которые, набегавшись за день, отдыхали, помигивая в ночь красными светлячками охранной сигнализации, джип тонко пискнул и моргнул фарами. Она легла на подоконник и смотрела сверху, как пересекает двор, направляясь к подъезду, высокий плечистый человек - большой, неспешный, сдержанный в движениях и скупой на слова. "Надо же, - подумалось ей, - ведь совсем не мой тип". Она всегда любила других: озорных, подвижных, скорых на поступки и фонтанирующих веселыми историями. "Угораздило же," - подумала она с нежностью и, подойдя к двери, замерла: притихла, вслушаваясь в родные шаги, которые поднимались ей навстречу, мягко ступая по пустой заснувшей лестнице... ...Ночь уже начала бледнеть, когда, затуманясь от взглядов и алкоголя, утопая в страсти и проглатывая слова любви, они опустились на старую потрепанную тахту - она застонала от возмущения, откликнувшись натруженными пружинами на тяжесть их тел. "Боже мой, как это ужасно... - в полубреду подумала она, - опять этот ужасный скрип..." - Господи, и тут скрипит, - словно услышав ее мысли, сказал он и тихо засмеялся. Потом приподнялся на локте и заглянул ей в лицо. - Ты помнишь наш диванчик? Тот, на кухне, двадцать лет назад? Как он ужасно скрипел... - В общем, нашла себе любовничка, - неодобрительно заметила подруга, со временем узнав о случившимся. - Ну, и как это у вас называется: ренессанс? Тайный роман с бывшим мужем? - Не знаю, - ответила она и неловко пожала плечами, - наверное, просто превратности судьбы... |