- Вы попали в хорошую школу, - доверительно сообщила мне женщина с круглой седой головой, широким ртом и громким хриплым голосом, сильно резонирующим в здешних коридорах. Я молча кивнула, заполняя формуляры за ее столом. Через три месяца мне позвонили и пригласили прийти пообщаться с педагогом на тему пары за первый же просмотр. Утра об эту пору сплошь щедрые, как небогатое семейство на праздник - и угощенье-то на столе не ахти, но дороже ласка хозяев. Я без скуки смотрела в огромные окна на монастырский дворик, на спину топорного памятника забытому деятелю искусств, чье имя носила школа, на ручеек детей и громоздкие, отягощенные фигуры взрослых. К. появился перед звонком, и, толкаемая в шею родительским долгом, я механически шагнула к нему. Мы быстро пошли наверх, проскользнули сквозь стайку детей, отперли мастерскую и нырнули в закуток за дверью справа, наполовину заполнив его собой. Тут он не то чтобы сделал паузу, но как-то взял воздух, словно певец на новый такт. - Садитесь, - разворачиваясь и уже снимая с грязного подоконника уверенным плавным жестом дорогие сигареты, уже вставляя одну в рот, склоняя лицо, закуривая и одновременно сквозь дым подчеркнуто разглядывая меня. - Вы знали, куда вы отдаете своего ребенка? Ведь вы могли отдать его в… студию при жэке? Куда отдаю своего ребенка, я знала более чем хорошо, - как и то, что, возможно, оказываю ей этим медвежью услугу. Столько уже людей говорило и про ее талант, и про ненужность, обременительность таланта, что я давно смирилась с принятым решением, как с ошибкой, которую невозможно не совершить, но может, удастся потом как-нибудь загладить: она поступила куда хотела. Что ж, будущее можно задвинуть за край сознания, как мешающий крупногабаритный предмет; настоящее уже некуда было девать. Для меня сразу сгустился туман и одно за другим стало проясняться, что эти слова К. - сильный удар, удар в лицо, т.е. оскорбительный, но удар рассчитанный и формальный, а раз так - должен пройти мимо, - и вот с уже окаменевшими мускулами я приготовилась слушать от и до. Педагог этот, по рассказам возмущенных родительниц, бил детей - а одну ученицу так с ног сбил! А на спрос сказал, - за дело, мол, халтурит. Я волновалась тогда только о том, чтобы устроить доставку платных обедов - в школе была скверная кухня - но мне подсказали, что это политически неверное приложение родительской активности, а бороться надо вот с чем. Почему-то эта сила хука справа меня не беспокоила. Теперь же драчливому учителю требовался, по его словам, союзник. - Да, конечно, я всегда… - Нет, вы не понимаете! И они не понимают! Отношение к Предмету… Вы слышите? - за стеной раздавались то смех, то неразборчивые реплики, так вода из-под крана, забитого окалиной, то брызжет, то сочится, то вдруг прорывается струей. К. обычно писал всем подряд в дневниках "легкомысленное поведение на уроке", не разбирая вины. - Дочь зашла к нам в комнатенку, попритушив сиянье серых глаз, скосив их долу и удерживая неподвижно, в одном положении. Вышло очень трогательно и натурально, я всегда верю ей, просто потому что мне нравится. "Ты же мне сказала, что лучше стала себя вести на занятиях. Значит, неправда?" Мы смотрели - она в пол, я - в потолок, мои глаза тоже уже щипало, но плакать не хотелось - на это его исполнительское мастерство пока что явно не тянуло, и я ждала, что там дальше? Асино присутствие быстро скомкалось и съехало на задний план, потом она и вовсе растаяла в воздухе, смылась, как акварель с бумаги. К. нашел на столе и поднял передо мной чьи-то рисунки, я их не видела, все внимание забирал его настойчивый и сердитый взгляд из-под очков: "Вот! Он понял! Видите! Вот сначала как. Это после. А вот здесь он уже совсем…" - "Но вы объясните?.." - Он торжествующе и сладострастно, как актер, еле дождавшийся своей коронной реплики в пьесе, замотал головой. - Они должны сами! - А если они не?… - А нет, значит, нет. Вам следовало знать, на что идете. Я не чувствовала интереса к плоскостям и мелким предметам на грязном листе и рассматривала дружную молчаливую работу преображения за окном: там в дальней перспективе холодела вода, желтели листья, небо в ребристых облаках поднималось выше и выше, как грудная клетка изнутри, и птицы накладывали свои черные силуэты точно в тех точках, где этого требовал глаз. Красота производилась даром, но стоило чуть перевести взгляд, чтобы вспомнить и другую ее цену. Так ты… вообразил себя Хароном, перевозящим души наших детей в край профессионального несчастья и мрака? Я поразилась слабости этого художника, раз и навсегда признавшего и сообщающего другим жестокости профессии, самой изощренной среди которых, возможно, был балл 1а в "Рейтинге российских художников". …или, может, Янушом Корчаком, ежегодно предводительствующим новеньких учеников Бог знает куда… Мысли мои путала противоречивая уверенность в том, что все, что он пытается мне тут сказать своим вымученным спектаклем - чистая правда, и что эта правда с моей дочерью никак несовместима. - Так вы решили взять на себя функции природы, которая только показывает и ничего не объясняет? ("Функции тупой, равнодушной реальности, об которую как ты ни бейся…" - думала я, уже с презрением сжимая губы). Он закивал в каком-то маниакальном восторге: - Да! Видите, вы все поняли, хотя я ничего не объяснял! Вы сердцем поняли… Это метод профессора Чистякова… В голове у меня щелкнули костяшки счетов: есть контакт! Я почувствовала, что с этих пор отношение к Асе станет попроще, на занятиях и в разговорах с коллегами К. начнет время от времени похваливать ее… - моя родительская обязанность, вроде, снова была выполнена, пусть и непонятным мне образом. Мне не очень-то нравился этот союзник, но выбора просто не было. Предыдущей зимой, в сумрачном Палаццо Мочениго, что в Венеции, мы набрели на скучающего служителя, молодого еще человека с длинными вьющимися волосами. Он спросил, не учусь ли я arte. - Я - нет: дочь, вон она там, в соседнем зале рисует статую. На это он сообщил, что сам художник. Решив по доброте душевной замять неловкость, я с трудом нашла, что ответить: "М-м-м… а вы тоже где-то учились?" Уж что он там рисовал, Бог весть, а в своеобразной пластичности парню было не отказать: он тут же весь стал высокомерие и аристократическая небрежность, на него вдруг напала зевота, и, потягиваясь, он лениво уронил "a-a-mam-ma natura!"…и я не умела представить дочь в смешной позе непрофессионала. ...- Профессия полностью бесперспективная, - устало, уже почти искренне говорил мне К. - Сейчас живописи нет… - Да, а вот за грани… Он презрительно махнул: - Но потом обязательно все будет, и тогда… Да, дорогой учитель. И пепел замученных вашим искусством снова сложится в тела, и рухнут стены бетонных мастер… душевых. Зверев, 1а, встанет из могилы и получит гонорар за свои сегодняшние 50-долларовые альбомы. Не надо ничего, я бы и копейки не дала за эти "тогда", и все, что есть, поставила бы на "сейчас", в котором не было ни малейшей логики, но все было безупречно ясно, как осенний день на улице - щербатые полы, покосившиеся шкафы и двери, древние мольберты и разрисованные стулья, рамы в широких окнах, не держащие тепло, рабство нищеты, рабство работы, огромные золотые панно Крымского моста, Фрунзенской набережной, и десятки признаков - в воздухе, в архитектуре, в освещении и колоре - близкой реки, невидимой отсюда. октябрь 2000.
|