Ну, хорошо, а теперь постарайся сосредоточиться. Сосредоточиться и объяснить себе, почему такие вещи происходят именно с тобой, а не с Васей и не с Машей. Объяснить своим родным, что ты не зажравшаяся сволочь, и что в Америке не все ездят на Мерседесах, и что вообще Мерседес - не показатель. Попробуй объяснить раковому больному, что ты тоже плохо себя чувствуешь. Что у тебя каждый день болит голова, и ломит все тело, и жизнь похожа на металлический привкус во рту. Ведь это же чистая правда! Но эта правда - не для разговоров с безнадежным больным. Он станет тебя презирать, да и ты сама себя запрезираешь окончательно. Ну, тогда попробуй ему сказать, что у тебя все прекрасно, здоровье в порядке, в жизни везет, денег вагон, соседи тебя уважают и завидуют, и все хотят с тобой дружить. Допустим, что это было бы правдой. Так попробуй ее, эту правду, сказать. Больной будет тебя тихо ненавидеть. Даже если любил до этого. Даже если свое благосостояние ты выскребла у судьбы кровью, пОтом и потерями. Потому что нужно быть просто самодовольной свиньей, чтобы хвастаться своими успехами перед несчастным. Слава Богу, маме можно ничего не говорить, ей достаточно услышать, что все здоровы и все в порядке. Такая укороченная до предела, почти телеграфная информация, может, и не позволит ей спать спокойно, но хоть не добавит слез. Но мама - это мама. А сестра? А брат? А сестры мужа и свекровь? А выросшие племянники, которые тебя, в лучшем случае, смутно помнят?.. Обиды. Обиды. Вы послали двести долларов Тамарке, почему вам не послать мне три тысячи, которых не хватает на покупку квартиры? Да потому что мы не печатаем их, эти деньги! Ну, и все. Больше мы с тобой не знакомы, бывший братец. Нет, не оправдывай себя. Ты же знаешь людей, которые регулярно, несмотря ни на какие проблемы, писали длинные письма всем родственникам. Которые поднимали на ноги сенаторов и конгрессменов для того, чтобы вывезти в Америку своих родных. Которые тоже бились и колотились, срывали ногти, обдирали колени, но умудрялись одновременно оставаться для близких неизменными, верными, преданными - своими. Ну, и что, что они, эти люди, приехали в Америку совсем иначе, что они получили помощь, так необходимую на первых порах, потому и сами могли помогать оставшимся там, за чертой. Ну, и что, что постоянный процесс захлебывания в чужой стране не оставлял времени для сохранения настоящего, тесного контакта. Ты все равно виновата, виновата, тысячу раз виновата - и знаешь об этом. Но как объяснить своим визави, что процесс изменений в любой душе происходит помимо границ, просто с возрастом, что - да, конечно, Америка усугубляет этот процесс, но что и они-то, они-то тоже изменились!.. Визави... ах, если бы - визави. Если бы - рядом, глаза в глаза, если бы можно было объяснить на пальцах, показать на живых примерах, почему мы перестаем понимать друг друга... Моя сестра сказала ужасную фразу: "Мы разговариваем с тобой, как из могилы". Это дико звучит, но это похоже на правду. Причем, мы обе находимся в могиле, только не в одной, а в разных. Но сестра этого не понимает. Она хотела объяснить кошмар своего существования, а объяснила - невольно - кошмар нашего непонимания друг друга. Мы так давно не виделись и так по-разному пропадали, каждая по свою сторону океана, что как бы умерли друг для друга. А образ умершего неизбежно претерпевает изменения в нашем сознании. Мы перестаем помнить друг друга в жизни, и носим в душе какой-то прозрачный облик, фантом, мираж, часто давно уже не имеющий ничего общего с действительностью. "Здравствуйте, тетечка! - говорит племянница, которую я никак не могу представить взрослой барышней с накрашенными ресницами. - Я вас помню!" В детстве она называла меня на ты, и никогда не звала тетей. Но хоть помнит... Вторая - она еще маленькая - старательно, по-школьному, говорит со мной по-английски. Наверное, она думает, что тетка в Америке по-русски уже не понимает. Ну, а, собственно, что она может сказать мне по-русски? Что она меня помнит? Но она родилась уже после нашего отъезда. Господи, какой кошмар!.. Почему в поисках лучшей жизни люди неизбежно должны разрывать родственные связи? Ведь ощущение своего гнезда - это едва ли не самое трепетное из ощущений, данных человеку Богом. Даже попытка спасти собственную жизнь и жизнь детей все равно не может служить оправданием. То есть может - поначалу, когда связи еще крепки и не порвутся, кажется, никогда. Но потом, когда приходит это чувство ледяного одиночества после каждого звонка... Да, для этого должны пройти годы. Так ведь они только и делают, что проходят. И относят родных и милых все дальше и дальше. "Забери Витьку, ему уже пятнадцать, он тут сопьется или попадет в тюрьму"... Куда я его заберу? Где и как устрою? "Ничего, даже если он в Америке будет жить на помойке, все равно ваши помойки лучше наших". Да с чего вы это взяли? Где вы видели американские помойки? В кино?.. Ну, да, я их понимаю: они помнят меня молодой и энергичной, которую обожали и слушались все трудные подростки в округе, которую матери, уставшие бороться с детками, просили поговорить с отбившимся от рук балбесом или маленькой негодяйкой. И ведь говорила! И ведь помогала! Но не сейчас, как вы не понимаете, я устала, я больше не могу, прошло столько лет, у меня кончилось здоровье, молодость, душа, у меня кончилась любовь к людям... Моей любви, которой я когда-то готова была согреть весь мир, хватает сейчас только на детей и мужа. Да и им-то я не всегда в состоянии помочь. Лена, прости, я не могу взять к себе Витьку. Нет, дело не в деньгах. И не в документах. Дело во мне, да, ты права. Да, я зажралась. Да, мне наплевать на родных. Хотя Витька мне не родной, строго говоря. Да, раньше я на такие мелочи не обращала внимания. Теперь обращаю. Да, я черствая. Да, да, да. Ну, попробуй, попробуй, объясни своей сестре, с которой когда-то понимали друг друга даже не с полуслова - с полу мысли! Объясни свою страшную усталость и свое отчаянье. Да, мне больше не приходится штопать носки. Но процесс штопки носков когда-то приносил успокоение и служил отличным умиротворяющим средством. Подумать только: лампа, сын, составляющий домик из кубиков, муж с приступом раннего радикулита в бабушкиной шали на пояснице, бабушка перед телевизором, где рабыня Изаура, драный носок, надетый на лампочку, иголка, нитка... Ровная сеточка штопки. Какое счастье, Лена... Какое счастье... Бабушка умерла и похоронена в России - я не видела ее могилы. Муж носит американский согревающий корсет для поясницы. Сын женился и живет отдельно, редко звонит. Драные носки я выбрасываю. Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?.. Когда-то мы с тобой говорили эту фразу в шутку, вертясь перед зеркалом, демонстрируя хрупкость ключиц и выпирающие тазовые кости. Теперь я все с большей опаской гляжу по утрам в глаза своему отражению. А ты?.. Да, я знаю, ты тоже. В этом наша постепенно наступившая разность не проявляется - каждая женщина, хоть в России, хоть в Америке, хоть в Африке с годами, рано или поздно, начинает вглядываться в зеркало со страхом и тоской. Но все остальное у нас с тобой теперь разнесено по разным полюсам. И я с ужасом думаю о том, что, возможно, - и не просто возможно, а, скорее всего, так оно и есть, - именно мой полюс имеет знак минус. Именно мой называется полюсом холода, именно в моей душе произошли необратимые изменения, именно я - бесчувственная, злая, сухая, черствая и не помнящая родства особа. Испорченная миром чистогана, так сказать. Сытый голодного не разумеет... Лена не такая хотя бы потому, что она регулярно навещает парализованную сестру моего мужа, а я - нет. Они живут в одном городе, а я - в другой стране, но это, по большому счету, не имеет значения. Потому что я могла бы, например, писать письма. Регулярно. А я почему-то не могу... Да нет, я знаю, почему не могу. Именно по той же причине, по которой невозможно сказать раковому больному, что у тебя тоже все болит. Или - что, наоборот, не болит абсолютно ничего. Я когда-то искренне любила свою золовку, и писать ей сдержанные отписки не могла, а правду - не имела желания, сил и даже, в общем-то, права. Я и теперь ее люблю, Тамару, а вот она меня - нет. Она считает меня бездушной мерзавкой. И правильно, в общем-то, считает. Какой-то отдел моего существа, отвечавший за любовь к окружающим, засох, почернел и отвалился. Америка в этом виновата, наверное, только отчасти. И правильно Тамара не хочет с нами общаться. И правильно кричит в трубку, что наши паршивые доллары выкинет с балкона. И правильно Римма обиделась, что мы не послали ей три тысячи. Дело не в тысячах. И вообще - не в деньгах. Ну, попытайся, попытайся объяснить, в чем дело! У тебя же когда-то так хорошо получалось все объяснять! Придумай себе миллион оправданий, сошлись на конец века и, в конечном итоге, на конец света, на то, что все конфликты обостряются, а связи рвутся, на то, что в атмосфере накопилось слишком много зла... Но тебе никогда не объяснить, почему в тебе это самое абстрактное вселенское зло нашло благодатную почву. Ты будешь ходить вокруг да около, боясь признаться себе в том, что и так очевидно: вы их бросили. Предали. Ты, твой муж и тысячи вам подобных сначала много говорили, даже кричали о стране и правде, о свободе и справедливости, о принципах, о добре и зле, а потом испугались неумолимо наступавших последствий и свалили за бугор. А ваши ни в чем не повинные родные остались расхлебывать то, что вы сделали со страной. И вот это-то предательство, эта безобразная клякса в душе, с годами разрастаясь, требуя оправданий и ссылок на объективные обстоятельства, превратила тебя в то, что ты есть теперь. Дело не в возрасте и не в американском омуте, где вы барахтались, захлебываясь, беспомощные и никому не нужные, как слепые щенята. Дело в ней, этой кляксе. Дело в тебе, дорогая, - да-да, и не притворяйся, что ты этого не понимаешь! Вина перед всеми, кого вы, такие честные и прекраснодушные, обрекли на уродливое существование в подыхающей России, и не дает тебе спать ночами, а вовсе не маленькая, частная невозможность объяснить своим родным, что ты ни в чем перед ними не виновата. Виновата. И твой полюс холода - это даже не щадящая заморозка больного места. Это морозильник в морге, где твоя давным-давно рухнувшая с небес душа ждет погребения. "Алло, тетечка? Я вас помню!" Ты меня не помнишь, детка. Не обольщайся.
|