Константин Николаев (c)


ДЕНДРОФИЛ.

"Вот Ершов приличный человек, на него весь отдел равняется".
Начальник отдела диффузных и абразивных составов Ковбаса Н.Е.



Ершов очень любил женщин, однако денег на них ему не всегда хватало. Потому
что женщины теперь стали таковы, что ни в какую не соглашались запросто
прогуляться с Ершовым по улицам, как оно и бывало в его молодости. Возможно,
тут виноват сам Ершов. Он утерял юношескую свежесть, отрастил бороду,
которая к тому же росла у него местами, и давно не покупал новомодного. К
примеру, теплого кашемирового пальто у него не было. И дубленки,
соответствующей возрасту тоже. Была куртка-не куртка, а так - демисезонная
вещь. А зима, холодно по улицам прогуливаться-то, не каждая женщина захочет.
В ресторан же или в какое другое теплое место Ершов не звал - он бюджетник
был и деньги получал не всегда. Женщинам это не совсем нравилось, и они
решительно уходили с более приятными людьми: индивидуальными
предпринимателями и референтами министров.
Была, впрочем, одна чулида - долго с Ершовым носилась, как с писаной торбой.
Только она ему не нравилась отчего-то. Хотя, казалось бы, чем не пара: у
него сын - ошибка молодости - в другом городе живет, у нее - мама
престарелая обездвиженная лежит. Малина! И дома можно у любого собраться -
никто не заметит, да и интересу замечать нет. Только Ершов в ее сторону даже
не смотрел, а пойдет, бывало, прошвырнуться в обеденный, борода только на
красоток и нацеливается. Особенно, если в красном они или в желтом. Те,
разумеется, ноль внимания, а Ершову это обидно.
Как мы все знаем, человек боится отчуждения, как заяц - бубна. Вот и Ершов
разлюбил женщин. И девушек забоялся. А полюбил вовсе даже не старушек, а
свой пол. Посмотрел он как-то телевизор, а там, а там... Ничего особенного!
Мужчин, так мужчин - чего особенного-то? Но надо же и объект соответственный
для поклонения иметь.
Гуляет он однажды по улице Проектируемый проезд (на женщин, как в свое время
и они на него, конечно же, внимания - ноль целых ноль десятых) и видит
мужчину вполне симпатичного. Симпатичен он был так: без шапки, волосы
коротко стрижены, подбородок такой довольно мужественный, кирпич напоминает,
куртка кожаная черная, а под ней, ощущается, ходуном ходит мускулатура. И
вот идут они: мужчина, а за ним поодаль Ершов в своей безобразной шапке,
которую ему еще лет десять назад мать связала по журналу "Бурда". Мужчина
направо, и Ершов направо, мужчина прямо, и Ершов туда же. Человеку, вдруг, у
кафе "Акация" спутник надоел.
- Ты че, - говорит, - пирила, за мной бродишь? А? Че те неймется? Финдюлей
давно не зарабатывал? - А у самого глаза и блещут и зыркают из-под
надбровных дуг вполне недружелюбно, так что Ершов понял, что абсолютно не к
морозному воздуху относятся эти не полностью понятные слова. Пришлось
объяснить что первое в голову пришло:
- Я в посудный иду, мне горшочки для мяса купить нужно.
- Большой театр в другой стороне, чувырла, - усмехнулся соотечественник и
пошел по собственным делам другой с Ершовым дорогой.
В метро он уж, было, познакомился с одним тоже приятным человеком, но тот
близорук оказался, а когда что-то там себе уяснил, чуть не раздраконил
Ершову морду за предложение дружить до смерти. И тоже о театре упомянул,
когда выходил на станции "Крестьянская застава".
Тогда Ершов усомнился. Включил вечером опять телевизор, а там один ученый
как раз рассуждал о разных вещах. Он сказал, что это очень правильно, что
общество так либерализовалось, что вполне толерантно относится к тому, что
ему, казалось бы, когда-то казалось не совсем верным, что теперь во многих
ученых кругах склонны называть вариантом нормы.
Ершов выключил телевизор и в смутном отражении погасшего экрана стал себя
разглядывать. Ему не понравилось, но не до такой степени, чтобы тут же
сигануть с седьмого этажа или включить все конфорки на кухне. Он направился
в ванную и распечатал там свежую бритву "Восход", которую обычно
использовал, чтоб оттирать черные полосы от резиновых тапок на
линолеуме.Этой бритвой Ершов освободил лицо от растительности, и уже в
настоящее зеркало на него посмотрела какая-то ослиная рожа с оживленными
глазами кандидата химических наук. Сбрызнув щеки водкой, чтоб не щипало, она
подошла к гардеробу и произвела краткий смотр одежды. Выбрано было: черные
нитяные носки и галстук, который висел уже готовый к надеванию, так как
узлов завязывать в доме никто не умел, потому что там жил только Ершов.
Остальное же - рубашка, пиджак и брюки - на нем и так имелось.
Узел ощущался шеей как подушка для скрипки у начинающего музыканта, но Ершов
все-таки доехал до театра. Там у фонтана почти никого не было, только на
лавочке сидели двое. Ершов вынул из кармана бутылку и предложил ее
откупорить за знакомство.
- Ты что, дядя? - удивился молодой человек с серьгой в ухе.
- Папик, видно, не в курсе, - удивился и второй молодой человек с серьгой в
ухе.
- Не поздно тебе начинать? - развеселился первый.
А второй только вставил плечо в его подмышку, и больше уж они Ершову
внимания не уделяли.
Тогда он стал ждать, что кто-то пройдет мимо, и он заговорит с ним. Сидеть
было холодно. Ершов незаметно распил всю бутылку и чудесным образом очутился
в отделении уличных правоохранительных органов. Там за решеткой сидело
несколько неприлично одетых людей одинакового состояния и один прилично, но
с фингалом.
Когда симпатичный сержант, пописав в бумажках, сказал: "Ну, что, ханурики,
на выход", - и все уже отошли от отделения на безопасное расстояние,
приличный мужчина сильно рванул Ершова за ворот, а второй рукой наподдал ему
под дых. Вязаная шапка скатилась наземь и заскользила по свежему льду,
наподобие чехла, какие раньше носили в метро на лыжах, чтоб невзначай не
поранить пассажиров.
- Вы меня с кем-то путаете! - визгнул Ершов, смотря в синяк нападавшему, но
тот, знай, делал дело, иногда поплевывая, как заправский моряк.
Лишившись наличности и двух резцов, Ершов долго никого не любил, а только
исправно посещал работу. К весне же он приобрел себе несколько животных. На
крупных денег не хватило, а потому у него на подоконнике поселился
джунгарский хомяк и уж.
В первую же ночь молодое пресмыкающееся, почуяв запах съестного из рядом
стоящей клетки, проникло туда и попыталось съесть соседа. Итоги обороны
Ершов увидел наутро: посреди хомячьего жилища лежало что-то, вроде
оборванного шнурка, а сам обитатель деловито носил куски ваты из угла в
угол. Ершов поначалу осерчал на хомяка и лишил его зерна и хлеба. Хотел
потом лишить и воды, но клетка испортилась. В ней недостало трех прутьев.
- Хомя, хомя, - позвал Ершов несколько раз, а потом сел и заплакал на тему
пропажи. А еще на ту, что никто его не любит, хотя он к этому всячески
устремлен.
Ершов поискал для проформы еще и под мебелью, но ни к какому выводу, кроме
как к тому, что стоит убраться в квартире, наподобие хомяка, не пришел.
Убравшись же, он и совсем загрустил и пошел к пруду прогуляться.
Эта мрачная низина, что блистала водой под стенами монастыря, была, в
общем-то, романтичной. Самое то для парочек. Или для будущих утопленников.
Топиться Ершов пока не решил, он просто пошел по аллее меж разросшихся
древних стволов. В одной из расщелин слышался шепот и какая-то возня. Ершов
был незаметен в сером у воды, поэтому прислушался.
- :Я раз шел бухой, а там хачики:
- :Ну, беднюля ты моя:
- :Фуяк! Один в улете:
Ершов еще чуть приник. Между двух стволов, на фоне отражения фонарей того
берега покачивались рядом разнополые силуэты.
- А от динозавра ты бы меня защитил?
- Их ща уж нету.
- Ну, я серьезно!
- Спрашиваешь:
- А Наташка Коровякова недавно с композитором познакомилась. Ну, не с
композитором, с этим: со студентом еще:
Тут под полуботинком у Ершова зашелестел то ли прелый лист, то ли фантик от
"Орбита". Черные губы замерли на расстоянии миллиметра друг от друга. В их
резной просвет виднелся зубец монастыря.
- Погоди, тут есть кто-то.
- Может, мышь? Ай!
Ершов вжался в заскорузлую кору дерева и стал представлять, что он
насекомое, которое этой весной вдруг решило устраиваться зимовать.
- Пошли отсудова:
Кто-то потянул девушку за руку, и они скрылись для Ершова в голом еще кусте
сирени. А там, кто знает, может, пошли дальше.
Он по привычке обхватывал дерево руками и вдруг ощутил, что оно живое, оно
тоже побаивается Ершова: не срубил бы он ветку или не вырезал бы что на
стволе. Дерево ведь никуда не денется, не убежит. Ершов понял этот страх
всеми 35-ю кольцами своей сердцевины, успокоился и пробормотал несколько
слов. Дерево пошумело листвой, в нем чувствовался подготовительный весенний
ток.
"Оно старше меня, намного старше", - подумал Ершов и все-таки прижался к иве
ухом. Он постоял так долго и понял, что по ночам деревья тайно готовятся
выпустить листья.
Вдалеке белели стволы маленькой рощи, за которой начиналась автомобильная
дорога. Он хотел пойти и обнять березку, как пьяный сторож, но застеснялся,
что это будет слишком картинно. А возможно и не этого. Укоризна плавала в
воздухе, окружавшем его дерево:
- Не скучай, ты, - сказал Ершов, когда уже собрался уходить.

Высказаться?