Татьяна Калашникова (c)


Монашка (абсолютно правдивая история).

 

1. Альбом

Мы коротали вечер зимний
при свете гаснущих огней.
На полке книжной был старинный 
альбом святых монастырей.
- А что там? Может полистаем,
что было-не было вернём,
Руси по древней поблуждаем 
в воображении своём.

Страниц, от времени поблекших
с размытой кое-где строкой,
в каком-то смысле небезгрешной,
касаюсь тонкою рукой.
Здесь - неразборчиво "Владимир",
вот - "Суздаль", "Новгород" потом…
Листаю крепости, вершины
церковных куполов с крестом.

Великолепная похожесть
Уж навевает скуку…- Стоп!
Там что-то было, что-то есть -
Какой-то камень или сноп…
Верни, верни… ещё страницу…
Не здесь. Ну где же?! Вот, нашла.
- Что ты трепещешь, как синица?
Обыкновенный луг… стена.

- Да, луг вполне обыкновенный…
Развалины монастыря…
Там обитает дух священный.
Я помню. Слушай же меня.

2. Воспоминания

 На этом месте одиноко
огромный монастырь стоял.
Святым  и Матери, и Богу
молились мы у алтаря.
Мы проводили дни в блаженном
шептании священных слов.
Часами тихо с рукодельем
сидели, не подняв голов.

Шёлк прядей гладких под гребёнкой,
овалы девственных плечей,
не тронутых, как у ребёнка,
скрывала ряса от очей.
О! Если б только знать ты мог,
какая благодать - покой
души и тела без тревог,
страстей и суеты мирской.
…………………………….
……………………………

Но странный сон всему причиной
стал, посетив меня однажды.
Нет-нет, он был не про мужчину
и не про женщин был он также.
Приснилась я себе нагая, 
как в день рожденья, и дитя -
комочек тёплый - прижимаю
к груди горячей, не стыдясь.

Он крошечный, совсем младенчик,
головку держит еле-еле.
И носиком, как слабый птенчик,
в моём пригреться ищет теле.
На кожице почти прозрачной
едва заметны волоски.
Дитя, морщинясь, горько плачет
и ищет ротиком соски.

Болит и ноет грудь тугая,
как-будто просит облегченья.
Молочная струя стекает,
прорезав ход к освожденью.
Младенец голод утоляет,
припав к моей груди кормящей,
от муки нас двоих спасая
в слияньи томном и щемящем.

Нам хорошо. Мы согреваем
друг друга близости теплом.
Малютка крепко засыпает,
уткнувшись в локтевой излом.

Моё игла пронзает сердце:
"О, Боже! Где я? Монастырь.
Нагая, на руках с младенцем…
Всевышний, грешницу прости!"
Суровым взглядом распиная,
мне грубо рясу подаёт
моя наставница святая
и крошку на руки берёт.

"Куда?! Зачем?! Оставьте! Мой!"
Уносят. Рвётся из груди
протяжный стон души больной.
Всё мрак. Всё меркнет впереди.
О глыбы монастырских стен
бьюсь окровавленной рукою.
Горят глаза, опухли вены
и не даёт мне мысль покоя:

"Найти дитя. Украсть. Бежать, -
возврата нет к холодной келье.
Быть женщиной, рожать, рожать,
любить мужчин, детей и землю."
……………………………………
……………………………………

То был лишь сон. Но с той поры
я, мукой тягостной томима,
в больной душе несла надрыв.
Всё было скучно и не мило.
И зародившаяся мысль
бежать от святости унылой
приобрела вторую жизнь
в белёной келье опостылой.

Под рясой чёрной ожила
горячая волна страстей,
живот сжимала, сердце жгла
и пробирала до костей.
Всё кончено. Возврата нет.
Куда глаза глядят бежала…
…………………………….
И, дав супружеский обет,
венчалась… и детей рожала.

3. Послесловие

Престранное воспоминанье
о маностырском заточеньи
я уж давно не поминаю,
не предав этому значенья.

Но вот однажды, за столом -
отец по леву руку, мама -
салфетку заложив углом,
но не желая есть упрямо,
и поболтать предпочитая
о том, о сём, я рассказала,
слегка детали опуская,
свою историю сначала.

Отец с лукавою усмешкой:
"А знаешь, дочь моя, - сказал, -
давно, совсем ещё мальчишкой,
я много с бабушкой бывал
(знахаркою и костоправом
в деревне маленькой слыла
она, и добрым людям, право,
не раз леченьем помогла).

И помню бабушкин рассказ.
"Одна из пра-пра- матерей, -
твердила мне она не раз, -
жила в святом монастыре.
Что там да как, - никто не знал.
Но только точно, что сбежала
( Господь её не наказал )
и наше древо продолжала."

Высказаться?