ОЛЕГ ГОРШКОВ (c)




ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ




АЭРО
 
Скоротаю жизнь, скоротаю.
Душу пас Господь и спасал,
Но летают, но облетают,
Словно яблони небеса.
Их кружение – искушенье,
Добиблейская явь и суть.
Как мешает дышать ошейник –
Этот крест, который несу.
Что мне разум теперь, что совесть,
Что орфический склад вещей?
Жизнь уже набирает скорость,
Чтобы промельком стать вообще.
Разогнать бы её в этом спертом,
В этом затхлом пространстве дней, 
Чтоб мотор разорвало к черту
От избыточности  страстей. 
  
ГОСПИТАЛЬНОЕ РОНДО

Какой простор для умственных затей,
Пока болезнью скованное тело,
Что от земли оторванный Антей,
В геракловом захвате у сиделок!
Какую лейб-гусарскую игру
При госпитальном дворике зеленом
Выращивает разум воспаленный,
Пока так хищно дышит йодом грунт
Безвременья и впитывает дни,
Стекающие в зареве закатов,
А ты паришь, на простынях распятый,
И облаками кажутся они.
И льется белой пеною  в окно
Цветение деревьев и тумана,
И пьется и кружит меня вино
Мальчишества легко и неустанно… 
   
 
ИЗ ЕГИПЕТСКОЙ ТЕТРАДИ   АЛЕКСАНДРИЙСКИЕ ПРОГУЛКИ

 Я носил амулет. Он моим был всевидящим глазом.
На папирусах ветхих “бант жизни” меж строчек искал.
О ночах Клеопатры, как Чарский придумывал фразы,
Чтоб они рассыпались по зернышку в вечных песках.
 
Я смотрел как плывет в галабее широкой исида,
Пряча уголь кудрей в обольстительный черный хигаб,
Так что было ее потерять невозможно из вида,
Так что было ее невозможно коснуться хотя б.
 
Восемь стадий ходьбы с эпохальною сменой пейзажа,
С неизменным эскортом пушистых, усатых божеств.
Восемь стадий ходьбы от ливийской пустыни до пляжа,
Где движение волн повторяет оракулов жест.
 
Ночь мудра  и тиха, как хранилище библиотеки. 
Там где цоколь фаросский восходит над крепостью свет.
Если есть связь времен, то проходит она в человеке.
Вот и мне в эту ночь раз уж восемь по тысяче лет.
 
         АРАВИЙСКАЯ НОЧЬ
 
Сорвалась с неба ночь, и стало слышно
Как скарабей ворочает клешней.
Осирис, черной бездною явившись,
Зрит мир из желтой впадины глазной.
Так задано. В напеве аравийском,
Гортанном, древность смутная дрожит.
Рождение и смерть так равно близки,
А между ними призрачная жизнь. 
И все, что есть – извечно и двояко,
И Книгу мертвых, поперек и сплошь,
Скрепляют цепко два великих знака,
Два символа извечных – Киш и Кош. 
 
 
ЭПИТАФИЯ  ВЕКУ

Достроен век. Кроится чертом чарт.
Песнь сущая близка к речитативу.
Обрушена на душу саранча 
Индустриально-грязного мотива.
Увенчан век всевластием огня
В зрачке, в движеньи дней, на небосклоне.
Пегас копыта сбил, теперь коня
Сменил трехглавый Цербер на фронтоне.
А мы с тобой, забыв про этот век,
Исполнены высоким, страстным, плотским,
Тем, что в досужей сплетне и молве
Последним изо всех словцом зовется.
А мы с тобой, разучивая жизнь
По нескольким, одним нам слышным гаммам,
Медлительным, в такое время лжи
Так счастливы, так беззаботно прямы!