РАТЬЕР ОТ JESS


АРКАДИЙ БРЯЗГИН (с)

Входите, сэр!

                     "...Я вышел на подмостки."
                                             Б.Пастернак

"Входите, сэр Исаак. Побудемте вдвоем.
Поведайте, милорд, что за день приключилось.
Не будем украшать, мой друг, дверной проем.
Я приглашаю Вас, входите, Ваша милость.
Приятно то, что Вы точнее, чем часы -
поужинать без Вас ни разу не случилось.
Но, извините сэр, облизывать усы
джентльменам не к лицу, простите Ваша милость.
Сказал - не помню кто, - что наша жизнь - игра.
Вы отыграли так, как многим и не снилось.
От нашего и до Мадридского двора
О Вас идет молва, не правда ль, Ваша милость?"
Но сэр Исаак с утра сегодня очень зол.
Возможно, что бифштекс попал ему не с кровью,
и он на венский стул, где мой висит камзол,
мостится и в глаза мне смотрит с нелюбовью.
Потом моих речей почувствовав изъян,
сэр Исаак встает и что-то буркнув глухо,
решительно весьма уходит на диван,
при этом на ходу подергивая ухом.
Тогда и я, устав в пространство говорить,
в театре для двоих сменить решаю лица -
со сцены ухожу, не столько покурить,
но больше - к косяку дверному прислониться!
И сэр Исаак идет за мною по пятам
при том, что запах он не терпит папиросы.

"Куда ты, милый мой?" Спросить? Но я котам
не буду задавать дурацкие вопросы.


КОНСТАНТИН ЛЕБЕДЕВ (с)

Сможешь ли ты уйти... 

Сможешь ли ты уйти 
В море, в пустыню, в лес? 
Видишь - у края рва 
Не удержать коней? 
Та, что могла спасти 
Ангел чужих небес, 
Пепел - ее слова. 
Кудри - сто тысяч змей. 

Сколько ни умирай, 
Ни покидай поста, 
Певчие не поют - 
Каркает воронье. 
Глупо стремиться в рай 
Тем, чья душа чиста: 
Это напрасный труд, 
Чтобы забыть ее, 

Выключить светлячка, 
Остановить кино 
Пыльная благодать, 
Каменная стена. 
Спрятаться в облака. 
Или уйти на дно.
Только не увидать 
Ни облаков, ни дна, 

Не разглядеть лица 
В треснувших зеркалах. 
В сердце идут дожди, 
Камень скулит в руке. 
Где-то на дне ларца 
Прячет седой Аллах 
Страшные бигуди 
В старом смешном носке. 


АЛИСА ДАЛЬ (с)

из цикла "Столпотворение"

Как холодно... 
и все еще метет. 
С утра метет. 
И - словно время кружит. 
И тянется уже не первый год 
все тот же день. И ночь. И первый ужин. 

Тaк тянутся, как стрелки на часах 
за кругом круг - 
и новое вращенье. 
И, кажется, вот-вот на простынях 
умрешь, как есть, 
как был, 
как в день рожденья. 

Что всякому движению руки, 
так кажется, был замысел в начале, 
и больше нет другой такой тоски, 
которой никогда не тосковали. 

И что никто... 
никто уже ничьей, 
ничьей души тем будущим не тронет, 
где все мы, доходя до мелочей, 
до мелочей видны, как на ладони. 

И станет страшно в сердце заглянуть, 
где стрелки на часах опять сойдутся. 
Где изнутри ударит полночь в грудь, -
пружины рукоплещут и смеются.


РАФИЕВ (с)

бабье лето 

Долго манили ввысь огненных дней ряды, 
перемещая сны в горизонтальный вид. 
Город убого жил с пятницы до среды, 
сдавленный по бокам силой бетонных плит. 

Кованым колесом Солнце катило вспять 
отзвуки сонных пар, млеющих на песке. 
Город уныло ждал осени, но опять 
вспыхнули поезда в утреннем марш-броске. 

Пудра - твой кокаин, стимул идти вразрез 
с мнением большинства скотоподобных жен. 
Душные провода сделали в небе крест, 
и загорелся крест, осенью устрашен. 

Если когда-нибудь в город придут дожди, 
чтобы поить в золу перерожденный грунт, 
лучше не торопись и осторожно жди, 
слушая по ночам шепот пустых секунд. 

Окна раскрыты так, что не понять, куда 
делась покатость слов, отданных под прицел, 
и неизвестно как выжили города, 
и неизвестно кто в этом безлюдье цел. 

Ты бы легла поспать, ангел железных труб, 
пифия детских слез, жертвенная краса. 
Жаль, что пустынный мир даже уже не глуп, 
и не сулят добра ясные небеса. 



СОМОВ (с)

Трагический сонет

Я взял у неба пригоршню огня - 
а на ладони горстка звездной пыли... 
А вы, взахлеб бранившие меня, 
умнее тех, что вперебой хвалили. 

На все лады склоняя и кляня 
мой пьяный пыл, вы дальновидней - или 
злопамятней (о да!) всех прочих были, 
и поделом. Такая вот фигня. 

Пойду работать в морг иль шапито, 
оттягиваться на кошту казенном, 
а вечерами, будто конь в пальто - 
простецком, вытертом, демисезонном - 
бродить, дыша бензином и озоном, 
и думать мысль про это и про то.



SNOWNAT (с)

козлята

С нежностью со слезами
С белым тюльпаном в пальцах
Бреду босиком по мрамору
Подземными галереями
Я пришлю тебе ящерку
Двух голубей и маленьких 
Кузнечиков - тонких косточек
С оберткой от шоколадки
Где навесу нацарапаю
Что я королева козлят
Бегущих по краю пропасти

А когда все мои козлята 
Разобьются о камни красные
Голубь жареным крылышком
Помашет тебе с тарелки



ВАЛРЕС (с)

несезонное

немолода,
в в нахально-рыжей кофте,
гоняет осень сонных голубей,
и, поперхнувшись холодом на вдохе,
я потихоньку привыкаю к ней
в тридцатый раз,
у нашего романа
наивный календарный ритуал,
синоптик бабье лето нагадал,
сосед напротив утепляет рамы.
курю.
на подоконнике цветок
едва живой от зависти к осинам,
жует под стулом новенький ботинок
собака чарли, а верней – щенок.

и каждый шаг знаком,
и неба дрожь,
кленовый жар, затасканный стихами,
прожита вместе, пережита врозь,
от ожиданья совпадений до
тошноты мельчайших узнаваний.



PINKDEEP (с)

* * *

...Но настанет ли время благое
отреченья от воли людской?..
Я стою в опустевшем вагоне
электрички серпуховской.
Я один. Разбрелись чемоданы,
узелки, кошельки, портфеля.
Только ветер страны балаганной,
как фосген, продувает меня.
Только ветер хрипит и рыгает,
и колеса, как время, стучат,
только кровь егозит и рыдает,
да вагонные стекла молчат.
Так лети же, железная птица,
обескрылевший, сонный дракон,
узаконенный путь до столицы
промелькнет, как один перегон.
Не сойти, не свернуть, не объехать...
А свернешь – на пролете моста
будут долго чернеть, как помеха,
двадцать строк на обрывке листа.