РАФИЕВ (с).


Репортаж со дна страны.



Репортаж со дна страны.

Ивану Зорину


Наши отцы умирали от рака легких,
не находя для дальнейшего даже причины.
Здесь не бывает близких или далеких –
здесь отличают степени мертвечины.

В этой стране каждый третий копал окопы
или траншеи. Нация орденоносцев –
тех, кто на амбразуры во имя Кобы,
тех, кто способен выжить без парадоксов.

Я иногда их вижу на остановке –
(там, где мои глаза – их слепые дырки),
татуировки, сделанные на Петровке,
рваные шрамы, полученные в Бутырке.

Вот и решай – нужна ли тебе Отчизна
или другие какие-нибудь идеи?
Скоро здесь станет стерильно – уже не чисто.
Главное – перешагивать через тени

и, подвывая ветру, утратить голос.
Если получится – можно увидеть старость.
Здесь не бывает черных и белых полос,
здесь от меня почти ничего не осталось.

А за окном наступает эпоха слухов.
Что же здесь происходит, на самом деле?
Если получится – то доживу до внуков,
коль посчастливится – сдохну на той неделе.

Не городите подогнанных слов частоколы.
Нам подвезло – мы взрослели на самом начале,
и продавались за жвачки и вкус „Пепси-колы“.
(Мало ли что эти гады тогда обещали?)

Нам оставляли тупую свободу и выбор –
быть иль не быть – с парашютом и без парашюта
гнали пинками к открытому люку. А вы бы
сами рискнули пойти по такому маршруту?

Так что – не надо ля-ля за Отчизну и Веру.
(Лучше быть мертвым, чем в качестве чьей-то подстилки.)
Как бы вы много узнали про высшую меру
где-нибудь на нижневартовской пересылке,

где-нибудь в сраном бараке на дне отреченья
от человеческих качеств и Божьего гнева…
Разница кровопусканья от кровотеченья
В том, что не сразу душа долетает до неба.



Прощание с Ленинградом


1.
Поезд. Бутылка пива. Перрон битком.
Как не крути, а все вокзалы похожи.
Радует, что хоть здесь ни с кем не знаком.
Я возвращаюсь – обычный земной прохожий.

Вот и вагон. Проводник, как назло, мужик –
очень суров и до смешного опрятен –
не доглядел: нарушен купейный шик –
на полотенце пара кофейных пятен.

Ну, и пускай. Спасибо за то, что так.
Все остальное – вполне, и даже ажурно…
Стрелки вокзальных часов – тик-так, тик-так…
…я засыпаю под матюгальник дежурной.

2.

Все это – мифы, нелепые детские сказки.
Не было здесь ни Ленина, ни „Авроры“.
После придумали – так сказать, для острастки –
мол, мы крутые: не просто финно-угоры.

Странные мысли. (Башка на причуды богата.)
Как-то не верится мне в череду восстаний
и, уж тем более, в то, что была блокада…
Все это мифы – правда осталась тайной.

3.

Владимиру Теплицкому

Разлуки, встречи. Встречи, разлуки.
Жизнь продолжается. Шпалы, рельсы.
Ровно девять часов до скуки
или, если угодно, до стресса.

Встречи, разлуки. Разлуки, встречи.
Жизнь, состоящая из многоточий.
Мы попрощались в июльский вечер…
…если угодно, в белые ночи.

4.

Кале Лавровой

Город стройных женщин и белых ночей.
Запах соблазна, и я как будто ничей.

Так не бывает, но почему-то есть –
город, в котором нет одинаковых мест.

Темпы на улицах медленнее, чем я…
Завтра опять московская толчея

вывернет наизнанку остатки жил…
Ох уж мне это чувство – „словно не жил“.

Ох уж мне эта срань в три десятка лет!
Я возвращаюсь. Поезд. Вагон. Билет.

…и ощущение приторной тошноты.
Я бы остался, но дома осталась ты.

5.

Сидя на Мойке в кафе под высоким небом
можно подумать, что некуда торопиться.
Мир вспоминается суетным и нелепым.
Чашка черного кофе, остывшая пицца,

чайки кричат, ни одного пешехода,
лодка колышется у пустого причала,
белая ночь две тысячи первого года,
переходящая в жизнь без конца и начала.

6.

Почему-то нет комаров
и куда-то девались мухи.
Будь здоров, Ленинград, будь здоров.
(Не меняй своей погремухи.)

На окошке цветет герань,
на соседнем стоит алоэ.
Я как будто лишняя грань
отразился в культурном слое.

Я не знаю – ты рад, не рад –
моей лепте в твои предания.
Будь здоров, будь здоров, Ленинград.
До свидания.

18 – 20 июля 2001г.