РАТЬЕР ОТ ДЖЕСС


ОРЛАНДО (с)

Канатоходец

Раскати, бородатый гром,
Свои кегельные шары,
Ивняком нас укрой, не тронь,
Размалеванные шатры!

И с горы шагай на гору,
Руки в брюки, макушкой в синь.
А сгоришь - станешь радугой
Нам, сжимающим балансир.

Выводи, хор на клиросе,
Шмель, гуди в росе луговин!
Вырасти! Жажду вырасти!
Выше собственной головы!

Не для паруса, не для виселиц,
Но меж башнями на весу,
Сколь не виться веревке: истинно,
Я - конец ее, я - плясун.

С площади или с пажити,
Смотрят нищие и паши,
Падай же! - молят - Падай же!
Против физики не греши!

На плече - плащ малиновый,
С башен льются, шурща плющи,
Упаду, так лови, лови меня!
Удержусь, так - рукоплещи!

Вейся, пыль, серебристым обручем,
Утро быстрое, обогрей
Темный флигель, рябину, облако,
Грубость скул моих и бровей.

Скажут мне: шутовство позорное,
Что зонтом машу, не мечом.
Мне ночами не снится золото,
Битвы, пьянки и сверху черт!

Не по проволоке мне б идти,
Как ощипанный воробей,
Подстелить что ли под пяты,
Не приморский ли парапет?

Слева чтобы - волна с волной,
Справа - белый от солнца порт,
Руки вскинув, по воле ног!
Так, чтоб небо кидало в пот!

Но опять, 
Балансирую наискось рынку!
Я - открытая книга,
Где каждая пядь
Листа: о паденьях и крыльях!

Приближенье площадки убавит и стати и роста...
Шест отбросив, ловлю: флягу, локон и розу.


MAXXX (с)

Запомни

Запомни туманную полночь.
Запомни пустые ладони.
Запомни тягучую горечь
последней разлуки, запомни.

Запомни меня без рубахи
столь близкого к краю земному,
что можно без боли и страха
последний удар метронома

любви воспринять за прощальный
удар молотка. И за первый
стук кома земли о дощатый
кораблик - подземный, надземный,

летящий в последнюю полночь,
в её пустоту и безбрежность
уже без надежды на помощь -
на долгую память в надежде.

***

Память почти неподвижна осенью
в ломких ветвях на прозрачных улицах.
Дунет декабрь - вот тогда набросятся
воспоминанья, как пёс на курицу.

Станут трепать и густыми перьями
землю засыплют. И нам останется
водку надежд заедать потерями
и потихоньку бояться старости. 

Будем и мы холодны и сдержанны,
профильтровав через сито веточек
память, а что в решете задержится,
то понесём без остатка Вечности.

Сбросив песок, мы отмоем золото.
Колкое золото поздней осени.
Память нас, как сосуд, заполнила
и на висках проступает проседью.

***

Я - сборник провалов в памяти
мне даже не вспомнить имени
мы с вами встречались? С вами ли?
Встречались... И с вами именно?

Легко сомневаться искренне - 
всё дело в непрочной памяти
откуда чумными крысами
сбежали воспоминания.

На ощупь ищу тропиночку
беседы, пытаясь светскостью
загладить незнанье имени
и скрыть недостаток честности.

Измученная одиночеством,
бездушной тоской безглазою
ты хочешь - а мне не хочется.
Мы разные, детка, разные.

Я - сборник провалов в памяти,
ты - сборник потерь и горестей.
Мы оба, конечно, падаем,
но падаем с разной скоростью.

И жизнь завершим по-разному:
ты в прошлом, а я в беспамятстве.
Я - в будущем, ты - в безрадостной
изглоданной болью памяти.



ЯШКА КАZАНОВА (с)

прошлые влеченья-2

а до смерти четыре холма
и дымящая дама, и кофе.
побелело. болело. зима.
старый пушкин грустит в петергофе.

старый бродский крадет у птенцов
крохи ласки и белую булку
побелело. болело. лицом
утыкаюсь. я больше не буду

плакать, в горло втыкать имена.
я не буду страдать аллергией.
побелело. болело. стена
облупилась и тени другие,

и целуют иначе. и ты
далеко, но по-прежнему остро
побелело. болело. "остынь! -
говорят - не иначе замёрзла.

выпей водки. ей нужно налить!"
мой ботинок скользит по перрону
побелело. болело. болит.
завтра выболит шрамиком ровным

а до смерти четыре холма.
улыбаюсь в окно и немею.
побелело. болело. зима.
старый бунин мне крикнет: "левее...

жми!" и нервные руки МЦы
мне рассеянно темя погладят.
побелело. одни мертвецы,
будто клеточки в новой тетради.



PINKDEEP (с)

САД

Так наползают гусеницы лет
в рябой кувшин за простоквашей смерти.
И шут нагой кривые стрелки вертит,
и стынет приготовленный обед.

В хрустальных рюмках налито вино,
дымится пар над горкою гарнира,
салат проложен ломтиками сыра,
травой шуршит столовое сукно.

Пустые лавки, аромат сосны...
Здесь ждут кого-то и под самый вечер
здесь будет при, здесь розовые свечи
в подсвешниках витых припасены.

Но гости появиться не спешат.
Должно быть, на развилке у дороги
застряли неподатливые дроги
и дочери папашку матерят.

А может быть, легли в кювет лицом,
зияя шахтами ранений пулевыми, –
гашеткой лязгнув, пролетел над ними
младой пилот, насмешник и пижон.

Или угар иных еще пиров
кружит сейчас им головы седые?
и грог остыл, и небеса пустые
густеют покрывалами столов.

Вино мутнеет, комары гудят,
в тарелках – жира хлопковые клочья...
Там ветер поднимается к полночи
и рвет руками яблоневый сад,

стекло звенит, и шут картонный смят,
трещит листва, ломаются куртины –
и жизнь проходит, и на дне кувшина,
как палочки зеленые, лежат.

***

Я жизнь прожил не там и не о том.
Наверно, дьявол за своим хвостом
меня водил, как тигра племенного
ведут на бойню по упадку сил:
дорогою, утерянной немного,
меж зарослей причудливых светил,
между холмов, где в кущах вечноголых
неспешно зреют чинные слова
и девушек пугливая айва
растит, еще бескрылых и бесполых.

...Он тяжело проходит вдоль реки,
качает осуждающе рогами,
смотря, как чернокудрые жуки
шевелят с хрустом длинными корнями.
Заходит солнце. Медленно река
над ним смыкает сумрачные воды.
В их глубине лежать ему века,
как семени - до нового восхода.
Пока иной не народится тигр,
чтоб отразить в глазах его сиянье
и замешать иное мирозданье
в айвовой роще, где положен мир.

Все так, все правильно... Но что же
меня тревожит свист червя
и перестук змеиных ножек?..
Как будто жизнь я судорожно прожил
не там. И не о том. Или не я.