Первый куплет (баритон средних лет). Офелия, проходной персонаж драмы, тёмная ахалтекинская лошадка, шарахающаяся от нахальной головы, которую норовят положить на её лоно. Правильно, деушка: мнимо невинные жесты - самые опасные. Её так мало в пьесе… на что она вообще? Только чтоб сойти с ума и умереть, только чтобы спеть шизовую песню, только чтобы отозваться пост фактум в мыслях и поступках главных героев, придав им основательную, диагностируемую умалишённость. Она курит искусственными жестами и переглядывается без нужды, кося глазами и приоткрывая рот, как при аденоидах - это похоже на улыбку, но не улыбка. Тут она совсем юная, но не похожа на девственницу - однажды все ужасно удивляются, но потом перестают. Особенно удивляется тот, кому её сплавили, чтобы не мешала малодуховным развлечениям. Припев (едва слышное головное сопрано, даже дышать не учили). Шлык паломника на нём, странника клюка, дон Хенаро плавал по земле, аки по воде, от всех болезней можно вылечиться, если набрать в рот подсолнечного масла и держать, пока оно не станет густой белой субстанцией, сова была раньше дочкой пекаря, отяготившей свою карму, аура её была коричневой, как густо заваренный чай, а настоящий чай, на самом деле, - блюдо из зелёных сочных листьев типа салата с тем же растительным маслом. Второй куплет. Унизительная сцена, повторяющаяся не раз и не два: красивой молодой женщине в конце концов предлагают пойти спать "в ту комнату" - необъяснимый феномен, "покойной ночи, леди, покойной ночи, покойной ночи". Она приходит в гости год за годом в самое неподходящее время, всё чаще - в двенадцатом часу, хорошо что жена ещё помнит законы прежней жизни и стелит ей где попало, но это не помогает: выслушивать её приходится до двух, до трёх, она встретила в темноте на улице незнакомого мужчину, абсолютно похожего на неё, он объяснил ей всё про одиноких людей, но без всякой практической пользы для себя. Она курит одну за другой четыре штуки, старательно, до кромочки фильтра, потом можно обмануть её на полчаса, долго ища сигареты в темноте. Говорит она всё тише, делая вас навсегда воображаемым собеседником, сначала это заставляет напрягаться и раздражаться, потом, с некоторой привычкой - помогает расслабиться и думать о своём, кивая. "Набор слов почище иного смысла". Её непрерывной речи не разобрать даже тогда, когда она благодарно и тоскливо курит рядом в постели. У неё всё больше болит голова. Однажды тётка говорит: а твоя знакомая еврейка… Тётя, это её спутник - еврей, а она русская. Нет, молодой человек-то как раз - русский, а вот она - еврейка. Иногда просто удивительно. Припев. Вот анютины глазки, чтоб думать, вот укроп для окрошки, вот гвоздика для глинтвейна - дай-ка, я посмотрю твою ауру. Фиалки завяли, когда умер мой отец: долго и мучительно, это наследственное. Третий куплет. Этот автобус едет по специальному маршруту, на окраину, в микрорайон, выстроенный для лечения психбольных, роскошь бытия. Мы сидим в нём вчетвером: двое мужчин, настроенных на армянский три звёздочки, кипят на заднем сиденье, третий, успевший в последний момент, слушает её впереди, да ещё и слышит, да ещё и говорит, и держит её за запястья, которые она долго пилила кухонным ножом, он её любит, но у него не тот характер, чтобы любить от семьи. Мы чуть не плюёмся, но вот мы проводили её до места, долго покурили, и - "поворачивай, моя карета" - едем к трём звёздочкам, она лечится там уже регулярно, периодически, ну и что. Когда она живёт дома, её надо навещать - по внезапному звонку или с остатков совести, вдобавок успокаивать её мать, которой этот, знаете, её знакомый вообще нахально объяснил про "вашей дочери необходима регулярная половая жизнь". Нет, это другой знакомый. А того я нахожу уже спустя дюжину лет в Европе, ходим по немецкому городу, отстроенному когда-то заново после американских бомбардировок и через то сегодня напоминающему Барнаул, он завиднейший мужчина, десятилетний иммигрант с синим паспортом и контактными линзами, он не спрашивает, чтобы не превращать наш сериал уж совсем в мыло, и я креплюсь. Оба - не так долго: да, а… - не знаю, по-моему, она умерла… последний раз её видели с "белыми братьями" (шлык паломницы на ней, странницы клюка)… самое большое мыло, как потом выясняется, в том, что как раз в этот момент она и умирала. "Учись молиться. Горла не дави." О нимфа, разгляди наши ауры. Кода. "Вот розмарин, это для памятливости: возьмите, дружок, и помните". Да? (эхо с реверберацией) |