Вечерний Гондольер

РАФИЕВ (c)
навеяно Брагиным „Сидел Ильич и ел гуся, Храня в душе такую веру…“ Анатолий Брагин Если звезды – значит ясно. Если выпил – жди беды. Ежедневно, ежечасно спьяну Ленин до манды. Толку много ль или мало от заветов Ильича? Эк вчерась меня примяло – чуть не до паралича. В пальцах – дрожь, в глазах – истома, мысль идет издалека. Ленин мается без дома. Закопайте старика. Вдруг и мне такая участь уготована судьбой? Потому теперь и мучусь. (Неспроста ушел в запой…) Мертвый – даже не калека. Он святой или подлец – пожалейте человека и заройте, наконец. свирепый стих Как не стыдно сидеть без дела, если столько вокруг уродов, у которых душа от тела отлетела еще до родов их мамаш?.. Я брожу по скверам, спотыкаясь везде о корни. До чего же мне нынче скверно свое горе топить в поп-корне. Я бы мог прилипать к прохожим по ночам на подходе к дому. И тогда – холодок по коже. А иначе – как по другому? ремикс Жарким июньским днем еду в пустом метро. не вспоминай о нем - милом своем Пьеро. Где он - твой Арлекин? Где он - твой Карабас? От головы - анальгин. В плеере - мега бас. Люди ушли на пляж спрятаться от жары. Утром - душ, макияж. Вечером - комары. Эта жара уже напрочь свела с ума. Лето, метро - сюжет разве что для Дюма. Что написать? - скажи. Что-нибудь говори. Ночь. Тротуар. Витражи. Битые фонари. Память моей страны Крепко и долго спит. Привкус моей слюны Напоминает „винт“. идиллия На окне цветут фиалки, под окном растут рябины. Все так просто, елки-палки! – прожил меньше половины, в умывальнике посуда, в голове неразбериха. Подбирается простуда – еле-еле, тихо-тихо. Ну и пусть. Она едва ли мне испортит настроенье. Тили-тили, трали-вали – вот и все стихотворенье. почти коммунистическое Перееду жить в Красный пояс – надоели мне демократы. Нынче воздух в Москве заборист и ужасно большие траты. Постоянно хочется водки. На страницах любой газеты – не статьи, а дурные сводки, и все бабы зачем-то раздеты. От такого избытка фальши расплодилось вокруг онанистов… Все же, надо валить подальше – становлюсь я слишком неистов *** Испытывая дискомфорт, запутываясь в перегрузках, я вылезаю из-под – бабочка, белая блузка, запонки на рукавах, пластмассовая улыбка, уравнен в своих правах, ходить тяжело и липко… …в окне моросит вода, хочется теплого чаю. Я не причиню вреда – я это вам обещаю. *** О, Боже, сколько сил! – хоть снова реки вспять, хоть с шашкой на войну, хоть в шапке на мятеж, и отдать врагу всю жизнь – за пядью пядь, отодвигая вдаль родительный падеж. Что ж – видимо, нас нет, и не было досель – как тени в облаках прошли над головой, оставив за спиной помятую постель и грязный тротуар с пожухлою листвой. А мысли все гудят – я вторю им во след: „О, Боже, я Тебя об этом не просил!..“ ……………………………………………. И будет впереди еще немало лет, и будет много слов, но не достанет сил. *** Сквозь лесть заверений в нетленности призрачных дружб порой пробежит сквознячок неумелых гримас. За мной не следили агенты небесных спецслужб – ими не был получен соответствующий приказ. Я оставался сторонником сдержанных мер – веревочных петель и палок в умелых руках. Когда после смерти проходят контрольный замер и, как минимум, каждый четвертый остается в дураках – мне было приятно себя сознавать не вполне уверенным в том, что я делаю что-то всерьез. Еще некоторое количество лет – и вы вспомните вновь обо мне, меня представляя друг другу, как некий курьез. Нигилизм (очень матерное) Я не привык с рождения прятаться в ворот ватника. По жизни одни падения. Такая вот, блядь, математика. Под вечер ни-ни на улицу без ножичка и кастетика. Я не люблю Кустурицу. Мне до манды эстетика. Жить без цветного телека – как на борту „Титаника“. Сегодня со мной истерика. И похую мне ботаника. Мир по наклонной катится – весь в синяках от гравия. Девочки носят платьица. Пиздатая география. Уже не хватает усталости ходить вдоль кривого лезвия. Я ненавижу сладости. Вот, епты, и вся поэзия. Поверьте на слово, братцы, - я, в натуре, припух от писательства. Как вам моя дефлорация? Нужны еще доказательства? соседская девочка в лифте (импрессионистская зарисовка) Помолчу, пожалуй, - авось, покажусь умней. И насуплюсь, что ли, - подумает: воин, страж. Хороша шалава – и ноги, и все при ней. Мне на пятый ехать. Ей на седьмой этаж. Она очень быстро – буквально за год-другой повзрослела как-то. Или взрослей на вид? Поправляет челку нервной худой рукой. (О таких, как она, писал когда-то Джон Рид.) Так и еду, зренье осями потупив в пол, сам не свой почему-то, витающий где-то там… Она носит мини, - глядите какая, мол, у меня походка и выправка не по годам. Я, как Гумберт, похоже, попался на этот крючок. Самого от себя воротит. Ну что за бред?.. Толи лифт приехал, толи в башке щелчок – прокурор запросит, как минимум, десять лет. „До свидания“, - я выхожу, извлекаю ключ. „До свиданья“, - дрожью бьет по моей спине. …и колючий голос вплетается в лунный луч, и горит пятном на знакомой с детства стене. /Илье Григорьеву/ Город ложится спать – ему приснится роса. Перебираю вспять мертвые адреса. Третьего дня к утру встала моя Земля – девочкой omen.ru с мальчиком „буду бля“. Так-то оно, дружок. Больно уж не торопись. Как тебе порошок? Знаю, что заебись. Что-то со мной опять – мастью под образа. Перебираю вспять мертвые адреса. *** Я иду не спеша – Темнота, тишина, за спиной ППШ, дома мать и жена. Тишина, темнота, фонари не горят. Ни врага, ни мента больше часа подряд. За спиной ППШ, а округа пуста… И тоскливо душа озирает места – ни врага, ни мента… (Что за жизнь? Как назло!) Пустота, немота – нынче не повезло.

Высказаться?