Вечерний Гондольер
РАФИЕВ (c)
навеяно Брагиным
„Сидел Ильич и ел гуся,
Храня в душе такую веру…“
Анатолий Брагин
Если звезды – значит ясно.
Если выпил – жди беды.
Ежедневно, ежечасно
спьяну Ленин до манды.
Толку много ль или мало
от заветов Ильича?
Эк вчерась меня примяло –
чуть не до паралича.
В пальцах – дрожь, в глазах – истома,
мысль идет издалека.
Ленин мается без дома.
Закопайте старика.
Вдруг и мне такая участь
уготована судьбой?
Потому теперь и мучусь.
(Неспроста ушел в запой…)
Мертвый – даже не калека.
Он святой или подлец –
пожалейте человека
и заройте, наконец.
свирепый стих
Как не стыдно сидеть без дела,
если столько вокруг уродов,
у которых душа от тела
отлетела еще до родов
их мамаш?.. Я брожу по скверам,
спотыкаясь везде о корни.
До чего же мне нынче скверно
свое горе топить в поп-корне.
Я бы мог прилипать к прохожим
по ночам на подходе к дому.
И тогда – холодок по коже.
А иначе – как по другому?
ремикс
Жарким июньским днем
еду в пустом метро.
не вспоминай о нем -
милом своем Пьеро.
Где он - твой Арлекин?
Где он - твой Карабас?
От головы - анальгин.
В плеере - мега бас.
Люди ушли на пляж
спрятаться от жары.
Утром - душ, макияж.
Вечером - комары.
Эта жара уже
напрочь свела с ума.
Лето, метро - сюжет
разве что для Дюма.
Что написать? - скажи.
Что-нибудь говори.
Ночь. Тротуар. Витражи.
Битые фонари.
Память моей страны
Крепко и долго спит.
Привкус моей слюны
Напоминает „винт“.
идиллия
На окне цветут фиалки,
под окном растут рябины.
Все так просто, елки-палки! –
прожил меньше половины,
в умывальнике посуда,
в голове неразбериха.
Подбирается простуда –
еле-еле, тихо-тихо.
Ну и пусть. Она едва ли
мне испортит настроенье.
Тили-тили, трали-вали –
вот и все стихотворенье.
почти коммунистическое
Перееду жить в Красный пояс –
надоели мне демократы.
Нынче воздух в Москве заборист
и ужасно большие траты.
Постоянно хочется водки.
На страницах любой газеты –
не статьи, а дурные сводки,
и все бабы зачем-то раздеты.
От такого избытка фальши
расплодилось вокруг онанистов…
Все же, надо валить подальше –
становлюсь я слишком неистов
***
Испытывая дискомфорт,
запутываясь в перегрузках,
я вылезаю из-под –
бабочка, белая блузка,
запонки на рукавах,
пластмассовая улыбка,
уравнен в своих правах,
ходить тяжело и липко…
…в окне моросит вода,
хочется теплого чаю.
Я не причиню вреда –
я это вам обещаю.
***
О, Боже, сколько сил! – хоть снова реки вспять,
хоть с шашкой на войну, хоть в шапке на мятеж,
и отдать врагу всю жизнь – за пядью пядь,
отодвигая вдаль родительный падеж.
Что ж – видимо, нас нет, и не было досель –
как тени в облаках прошли над головой,
оставив за спиной помятую постель
и грязный тротуар с пожухлою листвой.
А мысли все гудят – я вторю им во след:
„О, Боже, я Тебя об этом не просил!..“
…………………………………………….
И будет впереди еще немало лет,
и будет много слов, но не достанет сил.
***
Сквозь лесть заверений в нетленности призрачных дружб
порой пробежит сквознячок неумелых гримас.
За мной не следили агенты небесных спецслужб –
ими не был получен соответствующий приказ.
Я оставался сторонником сдержанных мер –
веревочных петель и палок в умелых руках.
Когда после смерти проходят контрольный замер
и, как минимум, каждый четвертый остается в дураках –
мне было приятно себя сознавать не вполне
уверенным в том, что я делаю что-то всерьез.
Еще некоторое количество лет – и вы вспомните вновь обо мне,
меня представляя друг другу, как некий курьез.
Нигилизм (очень матерное)
Я не привык с рождения
прятаться в ворот ватника.
По жизни одни падения.
Такая вот, блядь, математика.
Под вечер ни-ни на улицу
без ножичка и кастетика.
Я не люблю Кустурицу.
Мне до манды эстетика.
Жить без цветного телека –
как на борту „Титаника“.
Сегодня со мной истерика.
И похую мне ботаника.
Мир по наклонной катится –
весь в синяках от гравия.
Девочки носят платьица.
Пиздатая география.
Уже не хватает усталости
ходить вдоль кривого лезвия.
Я ненавижу сладости.
Вот, епты, и вся поэзия.
Поверьте на слово, братцы, - я,
в натуре, припух от писательства.
Как вам моя дефлорация?
Нужны еще доказательства?
соседская девочка в лифте
(импрессионистская зарисовка)
Помолчу, пожалуй, - авось, покажусь умней.
И насуплюсь, что ли, - подумает: воин, страж.
Хороша шалава – и ноги, и все при ней.
Мне на пятый ехать. Ей на седьмой этаж.
Она очень быстро – буквально за год-другой
повзрослела как-то. Или взрослей на вид?
Поправляет челку нервной худой рукой.
(О таких, как она, писал когда-то Джон Рид.)
Так и еду, зренье осями потупив в пол,
сам не свой почему-то, витающий где-то там…
Она носит мини, - глядите какая, мол,
у меня походка и выправка не по годам.
Я, как Гумберт, похоже, попался на этот крючок.
Самого от себя воротит. Ну что за бред?..
Толи лифт приехал, толи в башке щелчок –
прокурор запросит, как минимум, десять лет.
„До свидания“, - я выхожу, извлекаю ключ.
„До свиданья“, - дрожью бьет по моей спине.
…и колючий голос вплетается в лунный луч,
и горит пятном на знакомой с детства стене.
/Илье Григорьеву/
Город ложится спать –
ему приснится роса.
Перебираю вспять
мертвые адреса.
Третьего дня к утру
встала моя Земля –
девочкой omen.ru
с мальчиком „буду бля“.
Так-то оно, дружок.
Больно уж не торопись.
Как тебе порошок?
Знаю, что заебись.
Что-то со мной опять –
мастью под образа.
Перебираю вспять
мертвые адреса.
***
Я иду не спеша –
Темнота, тишина,
за спиной ППШ,
дома мать и жена.
Тишина, темнота,
фонари не горят.
Ни врага, ни мента
больше часа подряд.
За спиной ППШ,
а округа пуста…
И тоскливо душа
озирает места –
ни врага, ни мента…
(Что за жизнь? Как назло!)
Пустота, немота –
нынче не повезло.
Высказаться?
|