- Есть, есть они у него, это точно, - уверял Орр, после того как Йоссариан подрался с Эпплби в офицерском клубе, - хотя Эпплби, вероятно, даже сам об этом не знает. Из-за этих мушек в глазах он не может видеть вещи такими, как они есть на самом деле.

- Как же он сам о них не знает? - допытывался Йоссариан.

- Потому что у него в глазах мушки, -- подчеркнуто терпеливо объяснял Орр. - Как же он может видеть, что в глазах у него мушки, если у него мушки в глазах?

Примерно в то же время и, может быть, под влиянием ''Уловки-22'' появился один из первых психоделических анекдотов:

Кстати, второй психоделической книгой для нас оказалась ''Алиса в стране чудес.'' Я и сейчас считаю, что Льюис Кэррол - основатель всей психоделики. Потом и Битлс начиная с ''Револьвера'', начали петь психоделику. Вслед за ''Револьвером'' пошли ''Сержант Перец'' и ''Магический таинственный тур.'' И мы узнали, что ''Люси ин зе Скай виз Даймонд'', это зашифрованная аббревиатура психоделического и загадочного ЛСД.

У нас была только дурь. Хорошая дурь тоже забирала и в глубине души, мы считали, что наша дурь всем их ЛСД и героинам сто очков вперёд даст. Да и стоила она всего ничего, 20 копеек - косячок. И всегда была под рукой, прямо в другой части Бульвара поближе к Дворцу Пионеров, бывшему дворцу пушкинского героя, графа Воронцова.

Однако, я отвлёкся. Фон я вам описал подробно, и смешно было вообразить, что на этом фоне я буду читать тексты первой половины Девятнадцатого Века, который потом был назван Золотым. "А хоть Бриллиантовым, мне-то что до этого?",- так бы я среагировал, если бы меня кто-либо попрекнул отсутствием интереса к литературе давно минувших дней.

И вот, в один прекрасный осенний день, я собрался ехать на работу. Работал я во второй смене поэтому дело шло к часам трём. Путь был неблизкий, с пересадкой, и надо было в дорогу что-нибудь взять почитать.

Как назло, ничего особенного не было. За исключением обычного содержания книжных полок, которые не мною, в основном, были наполнены. Но... не читать, когда мне нечего делать, я не могу. Поэтому, я со вздохом протянул руку к полке и взял книжку, которую ни при каких других обстоятельствах, не взял бы никогда. Это был небольшой тёмнокоричневый томик. Имя, которое стояло на обложке, никак не вдохновляло. Это имя было знакомо со школы. Настолько хорошо знакомо, что иногда хотелось его забыть.

"Ну что он там мог написать, того что сейчас можно было читать?"- туго и лениво думал я. "Впрочем, любопытно посмотреть, посмеюсь хоть, что-то неуклюжее видно, типа: ''Не бздо, Манюня - я, Дубровский." В автобусе номер 134, я темно-коричневый томик не раскрывал. Потому что пришлось стоять и народу было - тьма. Не почитаешь. Но, когда возле вокзала сел на 8-й троллейбус, который шёл прямо до ''Автогенмаша'', обстоятельства резко изменились. На конечной троллейбус оказался полупустым. Можно было даже занять моё любимое место прямо за сидениями с надписью ''Для инвалидов и детей''. То есть, впереди, там где не трясёт. Читай, не хочу. Водила поставил штанги, а я раскрыл книжку наугад и... отключился:

Хорошо что мне надо было от конечной до конечной. Потому что впервые опомнился я только возле Автовокзала. Если бы мне раньше надо было выходить, то обязательно бы проехал. Потому что оторваться было невозможно. Те строчки, которые я прочёл, когда водитель поставил штанги и закрыл двери были такими:

Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего...

Почему это? Как он, тот, кого мы долбили в школе, мог на меня так подействовать? И почему написано так, как пишут сегодня, и то не все, а те, кто понимает. Ведь те, кто пришёл сразу за ним, в основном, писали не так. Все эти толстые и достоевские. Итак, имя на обложке коричневого томика было: А.С.Пушкин.

2. Одесско-белинско-пушкинская импровизация, с перемещением из конца шестидесятых в их начало и твистом эгейн.

Одесситы почему-то гораздо более пушкинозависимы, чем даже жители Петербурга и Москвы. Этот комплекс зависимости от Пушкина в них поддерживали и литераторы. Ещё Виссарион Белинский, наверное - первый, писал:

"Пребывание А.С. Пушкина в Одессе обязывает к повышенному требывательному отношению к литературным материалам, которые печатаются в этом городе, и прежде всего, к произведениям поэтическим" О том же писали Олеша, Паустовский, Катаев и т.д. Лень цитировать. То есть, типичный литератор, как только вспомнит Пушкина и Одессу, немедленно связывает этого поэта и этот город одной бечевой. Пушкин, как репинский бурлак тянет весь город в Поэзию. Со всеми своими собственными несчастьями и плохими приметами. Особенно, с числом "тринадцать." Жил он в Одессе 13 месяцев. Это первое несчастливое число. Далее... Дом, в котором жил Пушкин имеет адрес Пушкинская. 13. Неудивительно, что его так быстро застрелили - приметы не врут. Вообще, Пушкин постоянно присутствовал в жизни любого одессита. Так же как в жизни любого одессита так или иначе присутствовал Бульвар, Бульвар, который начинался с Пушкина.

Бульваров в Одессе много, но Бульвар - только один. Если мы уже один раз помянули неистового Виссариона, процитируем и то, что он писал о нашем Бульваре:

(это из его письма к жене)

Оригинальный город. Наш трактир на берегу моря, берег высокий, вдоль его идёт бульвар, вниз к морю - каменное крыльцо с большими уступами в 200 ступеней. По этой лестнице ходят купаться в море. На море, корабли. Вид - единственный. А ночью, что за луна. Ночью, при луне над морем, поневоле становишься романтиком: грудь поёт, на душе так сладко, весело и ясно...

А в другом письме, на имя Герцена, которого не к добру разбудили декабристы, Виссарион утверждал, что Одесса лучше всех губернских городов, и ещё добавлял:

''это решительно третья столица России, очаровательный город.''

Так что, чтобы там ни писал Виссарион Григорьич в дальнейшем о лишних людях и как бы ни ругал Гоголя-Яновского, которого за его ''Тараса Бульбу'' только ругать - мало, Белинский, наш человек, мы его за эти слова, написанные об Одессе, любим и будем любить. Бульвар не требовал в наших разговорах специального уточнения, названия. Когда говорили: ''Пойдём на Бульвар.'',- или: ''Ты её на Бульваре видел?'', то все говорившие знали о каком бульваре идёт речь. Официально он назывался по разному, когда-то, в честь венценосного друга Пушкина, или, как сейчас бы сказали, спонсора - Николаевским. Некоторое время в честь партийного бонзы 30-х, бульваром Фельдмана, и наконец, после всех этих смен имён, просто Приморским. Мудрое решение не зависящее от смены власть имущих. Именно Бульвар для юных одесситов от 14 лет до женитьбы оставался главным молодёжным клубом под открытым небом.

В те годы редко у кого были отдельные квартиры, не говоря уже об отдельных комнатах для сына или дочки. В немногочисленных ресторанах почти всегда не было мест, да если и были, то денег, на то чтобы туда ходить, тоже не было. Оставался Бульвар. Надо сказать что юным одесситам очень повезло по сравнению с их сверстниками во всех других городах мира. Такого роскошного клуба не имел никто кроме нас. Потому что Бульвар был и остаётся самым красивым архитектурным ансамблем в мире. Я уже навидался на старости лет, видел и Елисейские поля и Манхэттэн и Площадь Испании и Трафальгар Сквер, а всё равно, ничего красивее Бульвара не видел. Начинается он от здания Городской думы с двумя аллегорическими древнегреческими женщинами над его колоннами, мечтательно вглядывающимися в морскую даль (...морячки плывут. Эх, погуляем! ) Зато спиной к городскому начальству стоит на Бульваре Пушкин. На памятнике написано: "Пушкину - граждане Одессы". Сам Александр Сергеевич расположился спиной к начальству, потому что начальство деньги на памятник не давало, собирали по подписке. Отсюда и надпись и поза. Памятник этот совершенно странный, если не сказать больше. Потому что на постаменте стоит бюст поэта, а с четырех сторон постамента из рыбьих ртов сверху в четыре чаши текут довольно тонкие струйки воды.

Высказаться?