Далee...

По-моему, филологический рассказ ( я пишу всё-таки не критику, а именно рассказ, считая написанное мною неким подвидом художественной прозы, вот у Гениса есть целый филологический роман ''Довлатов и окрестности'') сегодня может быть прочитан обычным читателем, если он написан именно так, как пытаюсь писать я. Ну, может быть, лучше чем у меня, но в том же духе. Я пишу для обычного читателя, а не для любителей и профессионалов дискурсов и интертекстуальности. Писать для обычного читателя и, при этом, писать интересно, труднее. Особенно трудно писать для тинэйджера. Ещё труднее, чем для взрослых. Если Пол Корри имел ввиду под тинэйджерским подходом такой подход, который позволяет заинтересовать даже подростков, то он мне явно льстил. Это высший уровень, мне недоступный. Наукообразные тексты, это самое простое. Они создаются по действующей в данный момент общепринятой в филологической среде методике. Со стандартным разбором и стандартной терминологией. Тут надо быть солдатом, шагающим в ногу и знающим сегодняшнюю строевую песню. Это всё. По-моему, ничего сложного. Конечно, талантливые люди и в подобных рамках умудряются сказать что-то своё. Но, большинство пишущих так, как ждёт этого Пол Корри, не талантливы. И читать это не просто невозможно: Это читать и не нужно. Никому, кроме любимой девушки или юноши автора/авторицы. Неплохо об этом сказано в ''Русском журнале'' у Агеева. Вот что он пишет о тех, кто знает как петь актуальную строевую песню:

--------------

Почему злюсь? А потому: мальчик (девочка) умненький, литературоведческую технологию усвоил, материалом владеет, источники и пособия прочитал, А меня тошнит: я вижу, что умненький мальчик в полной уверенности и радости, что "овладел методом", и радость эта застит ему все прочие смыслы работы, и завтра он с тем же аппетитом пропустит через выученные им процедуры (именно процедуры, увы, а не "метод") любого другого писателя. Но все-таки ставлю я умненькому мальчику пятерку, хотя и не рекомендую его труд к публикации, чем обижаю коллегу - его научного руководителя.

-----------------

А теперь... Эта импровизация мне помогла вернуться к прозаику Пушкину. А значит, снова:

5. Продолжение основной темы.

Именно автор "Выстрела" и "Метели" уже тогда, в начале позапрошлого века, показал будущими подробникам, как надо относиться к читателям. Правда, не в коня корм. Они до сих пор этого в упор не видят. Я у Пушкина я не нашёл разжёвываний и ненужных разъяснений. Он был уверен, что ЕГО читатель поймёт его с полуслова. Поразительно, что и сегодня, почти через 200 лет, мы действительно его понимаем с полуслова. Так что он нам не зря верил. Посмотрите, как Пушкин заканчивает "Барышню-Крестьянку":

"Ага!" сказал Муромский, "да у вас, кажется, дело совсем уже слажено..." Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку.

No comments

Теперь о другом. Я не нашёл у Пушкина длинных толстовских фраз, в которых может заблудится даже самый опытный литературный Пржевальский. Я не нашёл у него и примитивных фраз, фраз малоразвитого человека, выражающего свои чувства односложным мычанием. Такое ведь тоже есть в сегодняшней литературе. Пушкин пишет ни длинно ни коротко. Он пишет... оптимально. Он идеально чувствует, где надо поставить точку, а где - всего лишь запятую или точку с запятой. Раз уж я снова вспомнил Толстого, кроме бесконечной длины фраз, посмотрим на толстовские слова. В уже процитированной выше фразе Толстого, вспомните "влюбление". Ублюдочное отглагольное существительное. Да разве только одно. В любом абзаце этого послесловия "Крейцеровой сонаты", отглагольных существительных почти половина. А вот Пушкин первым понял, что русский язык не терпит отглагольных существительных в художественных текстах. Поэтому, у него их нет или почти нет. Прямой глагол, как и суворовский штык, всегда молодец. Впрочем, я считаю, что не в художественных текстах, отглагольным существительным тоже делать нечего. Не зря, Иосиф Сталин, в своём совершенно нехудожественном тексте, когда надо было спасать его империю, догадался сказать третьего июля 1941 года:

Дорогие братья и сёстры! К вам обращаюсь я...

И сказал он это всё совсем не таким языком, каким писались постановления съездов и пленумов его бандитской партии. Такой язык тогда бы не услышали. Зато неплохого литератора Сталина услышали. Веду основную тему дальше. А как идеально у Пушкина движется сюжет! Никогда ничего подобного "богу из машины". В любой, самый неожиданный поворот сюжета всё равно веришь. И обязательно хочешь узнать, что же дальше? Именно это было моим желанием, когда я ехал в троллейбусе номер 8 и читал всё это первый раз, перелистывая нетерпеливо страницу за страницей, иногда даже пропуская, то, что пропускать явно не стоит: пушкинские образы. Но, слава Богу, Пушкин - не Акунин. И, конечно, его можно перечитывать. Уже зная сюжет, остановиться и, впитывая слово за словом, посмотреть, какими красками он всё это описывает. Ах, что за восторг неизъяснимый, любоваться картиной, написанной словами, но написанной художником Пушкиным. Да, картиной. Потому что всё так видно, все перед твоими глазами, всё в красках. Любая из этих картин на всю жизнь врезается в память. Вот, например, эта, опять же из "Выстрела". Когда мне останется совсем немного жить на этой Земле, скажем, несколько часов, если Бог даст и умирать я буду в полном сознании, для того чтобы украсить уход, буду вспоминать лучшие моменты моей так быстро промелькнувшей жизни. И, среди них, тот момент, когда я впервые читал и видел сцену дуэли из "Выстрела".

Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже поспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближался, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. "Вам, кажется, теперь не до смерти, - сказал я ему, - вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать". - "Вы ничуть не мешаете мне, - возразил он, - извольте себе стрелять, а впрочем, как вам угодно: выстрел ваш остается за вами; я всегда готов к вашим услугам".

Кстати, эта сцена не выдумана. В "Выстреле" использован эпизод дуэли Пушкина с офицером Зубовым в Кишиневе в июне 1822 г. На поединок с Зубовым Пушкин явился с черешнями и завтракал ими, пока тот стрелял. Зубов стрелял первый и не попал.

Однако о стиле написанного, скажите мне, разве это Девятнадцатый век? Разве кто-нибудь в Девятнадцатом писал так кратко, ярко и ёмко? Разве кто-нибудь в Девятнадцатом умел так много передать таким малым числом слов? Или хотя бы хотел и мог так писать? Нет, это проза опередившая своё столетие. Это проза Двадцатого Века. Впрочем, и в Двадцатом так писали только лучшие. А остальных, в основном, худших, тянуло к Льву Николаевичу. Например, совсем неплохой поэт Константин Симонов, написал огромную дилогию: "Живые и мёртвые," Старательно подражая "Войне и миру". Совершенно жуткий графоманский сырой кирпич получился у Симонова. Мало кто вспоминает сегодня сей опус. Зато к Пушкину были ближе только те, кого судьба связала с ним, через один из пушкинских городов - Одессу. Именно писатели южнорусской школы не боялись писать точно и емко. Кратко, но ярко. Всё-таки Пушкина не зря сослали в Одессу. Он не дал никому из будущих лидеров литературной Одессы стать новым Львом Толстым. И слава Богу. Я думаю, что русская литература с трудом выдерживает существующего в ней графа Толстого. Да и не одного, есть ещё советский граф, который Алексей.

Высказаться?