Время странным образом не было властно над Александром Ивановичем Мирошниченко. С годами он менялся так мало, что его узнавали на улице те, кто виделся с ним последний раз в начальной школе. Когда-то старообразный, теперь - моложавый, лысеющий, но так и не сумевший окончательно облысеть, он был самой известной и одновременно самой незаметной фигурой в доме. Маленькая Верочка, которую в детстве пугали: "Вот будешь себя плохо вести, позовем дядю Сашу, он тебя в милицию заберет", выросла, написала популярную книгу по детской психологии и вот уже два года как окончательно рассорилась с дочерью и зятем, а Александр Иванович все так же каждое воскресенье возился во дворе с машиной. Больше своей "копейки" Александр Иванович любил только осень. В октябре он почти переставал чувствовать себя неудачником. Досадные, неуловимые, рождающиеся где-то на физиологическом уровне мысли почти испарялись - вместе с застарелым гастритом. А если в это время ему удавалось куда-нибудь отправить свое семейство, он был совершенно счастлив. Сварливость недурной, в общем-то, женской половины семьи Мирошниченко с каждым следующим поколением определенно усиливалась. Жена по сравнению с дочерью была просто ангелом небесным, а уж внучка Машенька... Свою повсеместно известную сдержанность он приобрел именно в борьбе за роль хозяина в этом бабьем царстве. Ему понадобилось всего пять лет брака, чтобы научиться справляться со всеми истериками и упреками. Он просто садился в кресло, надевал очки и молча читал газету. Жизнь шла, менялся политический строй, Александр Иванович старел, хотя окружающие почти этого не замечали. Дочка Катя начала новую жизнь - вышла замуж и уехала в Америку. Без матери Машенька сразу распустилась, бросила институт и вместе со своим гражданским мужем стала снимать квартиру на другом конце города, и дом опустел. Александр Иванович был не настолько примитивен, чтобы полагать, что ему не хватает криков и тесноты, но без девочек стало скучно. Жена Лариса, к которой он основательно привык за долгие годы совместной жизни, вдруг стала казаться необыкновенно глупой - гораздо глупее, чем была на самом деле. И поэтому каждый год он с еще бОльшим нетерпением стал ожидать, когда она уедет на день рождения тещи. Задолго до приближения заветной даты - девятого октября - он начинал предвкушать предстоящий отпуск. И вот - мокрый осенний вокзал, быстрые бабьи поцелуи на прощание - и все. Свобода. Вечер прошел превосходно. Никаких телефонных звонков, скромный холостяцкий ужин, программа "Время" и бутылочка пива - роскошь, которую он редко позволял своему организму в последнее время. В начале этих ежегодных каникул он обычно ни с кем не общался - наслаждался тишиной, эти первые дни блаженного одиночества были неприкосновенны. Часов в одиннадцать он совсем уже было собрался спать, но, умываясь, услышал звуки ссоры, заботливо донесенные до сведения любопытствующих хрущовским водопроводом. Разговор сорвался на крик, что-то грохнуло, и наступила тишина. Один из голосов, женский, принадлежал хорошей, еще со школьных времен, Машенькиной подруге - Леночке, которая жила на третьем этаже, и Александр Иванович заволновался. Бог его знает, что могло случиться. Вмешиваться в чужие дела он ненавидел, но после некоторых колебаний все-таки спустился и позвонил в дверь. Леночка сама открыла ему, целая и невредимая. - Ой, Александр Иваныч, здравствуйте, извините, мы вам помешали? - Все в порядке? - В порядке? Да. Александр Иванович заглянул поверх ее плеча в квартиру. В коридоре, опершись на швабру, как на меч, стоял мрачный молодой человек, который, подумав, произнес: - Чем он живет? А для чего в итоге? Из-за Гекубы! Что он Гекубе? Что ему Гекуба? Леночка, взглянув на изумленного гостя, вдруг засмеялась. - Нет, правда все в порядке. Мы просто репетируем. Я - Офелия, а это - Гамлет. Не обращайте внимания, он со стула упал. - Понятно, - сказал Александр Иванович, хотя ровным счетом ничего не понял. Гамлет ему очень не понравился - своей длинной челкой, влажными, полуоткрытыми, как у идиота, губами и особенно футболкой с надписью "I hate myself and I want to die. Tell them to fuck off". Английского майор Мирошниченко, правда, не знал, но значение слова "fuck" ему в свое время популярно разъяснила Мария, а мата, тараканов и курящих женщин он, как человек брезгливый, на дух не переносил. Своей внучке он бы ничего с таким не позволил репетировать. Впрочем, чья бы корова мычала... Он вспомнил нахального Машкиного сожителя. Ладно, не дерутся - и слава богу. Успокоился он, правда, не до конца, и, вернувшись домой, еще пару раз заходил в ванную и прислушивался. Было тихо. На следующий день он встретил Леночку во дворе. Она была такая хорошенькая, складненькая, что осенняя игривость Александра Ивановича замахала хвостом и часто задышала, как веселая собака. - Леночка, садись, подвезу! - Нет, Александр Иванович, спасибо, мне далеко, на Московский. - Возражения не принимаются! - отказать себе в удовольствии покатать красивую девушку в только что вымытой машине он не смог. "Кутить так кутить!" Леночка ехала в театр со странным названием "Бегемот", которому отдавала все свое свободное время, и который уже давно стал для нее чем-то большим, чем просто хобби. Труппа была почти целиком любительской, но в определенных кругах пользовалась успехом, а режиссер, умница и интеллигент, закончил Филфак. Он сильно рискнул, отдавая эту роль Леночке, у которой почти не было опыта, и сначала она страшно боялась, но сейчас уже успела поверить в свою Офелию. Говорить о своей роли, о театре она могла часами - лишь бы нашелся слушатель. - Все, приехали. Александр Иванович, пойдемте, я вас чаем напою. Ну пойдемте. Вы ведь денег не возьмете? Ну вот видите. В небольшом полутемном зале сидело несколько людей. Один, бородатый коротышка лет тридцати пяти, что-то сердито говорил. С импровизированной сцены его внимательно слушали Гамлет и какая-то носатая девица. - Давайте снова! - скомандовал коротышка. И они начали. Девица играла мать Гамлета. Она все время прикладывала руку ко лбу, словно проверяя, не ли у нее температуры. Гамлет выглядел очень несчастным и сердитым, и у Александра Ивановича создалось странное впечатление, что он зол не на Гертруду, а на актрису, ее игравшую. Потом он вдруг без всякого перерыва обратился к режиссеру стихами, но явно не по пьесе: - Херня все это. Бородач застонал и откинулся на спинку кресла. Воспользовавшись паузой, Леночка воскликнула: - Всем привет! Перерыв! Пьем чай! Режиссер вышел покурить, мать Гамлета расцеловалась с Леной и завела светскую беседу с гостем. Кроме этой Марины-Гертруды никто не обращал на него ни малейшего внимания. "Господи Боже мой! Что я здесь делаю?!" Посидев немного из вежливости, он ушел, оставив за собой, если ему не показалось, шлейф вздохов облегчения. По дороге домой Александр Иванович пару раз усмехнулся своим мыслям. Надо же, театр, Офелия. Удивительно. Это странное помещение, обвешанное изнутри черными полотнищами, приснилось ему ночью. Сон был какой-то неприятный, но подробностей Александр Иванович вспомнить не мог, только сердце после пробуждения колотилось так, что пришлось встать и выпить корвалолу. Чернильная октябрьская ночь трепыхалась за окном, было грустно и даже немного страшно, как в детстве. Спать не хотелось. Раскопав книжные залежи в комнате дочери, он извлек на свет божий томик Шекспира, выпущенный в серии "Школьная библиотека", и стал изучать классика. Читал майор медленно, и уже начинало светать, когда несчастный принц Датский наконец умер, утащив за собой на тот свет еще уйму народу. - Вот ведь дрянь, - сказал Александр Иванович с чувством, имея в виду Гертруду. Старшее поколение вообще ему не понравилось, в отличие от молодежи, которую было жалко, особенно Офелию и Розенкранца с Гильденстерном. Призрак отца тоже ему показался очень неприятным типом - поступил как последняя сволочь, втянул сына в такой кошмар. Сам Гамлет был непонятен. То ли сумасшедший, то ли злой, то ли несчастный. Александр Иванович попытался вспомнить фильм, который когда-то видел, но ничего не получилось. Кажется, было скучно. А может, и не смотрел он ничего, а только собирался. |