Штампы.
 
 Я бы уйти не прочь,
 только одна беда –
 всюду глухая ночь,
 дамы и господа.
 
 Всюду пустые дни –
 слякотно и темно.
 Мы на Земле одни,
 нам уже все равно.
 
 Не на что бросить взгляд.
 Как бы уйти? И куда?
 Пуст визуальный ряд.
 Вымерли города.
 
 Выгорел свет дотла,
 до гробовой доски.
 Нет в очаге тепла
 и не видать ни зги.
 
 Так мы живем давно –
 дни, месяца, года.
 Нам уже все равно,
 дамы и господа.
 
 Столько есть в мире стран!
 Мы же обречены
 в страхе листать Коран
 и ожидать войны.
 
 В страхе считать гроши,
 в страхе смотреть в окно,
 в страхе точить ножи.
 Так мы живем давно.
 
 Так мы и сгинем прочь –
 невелика беда.
 Некому нам помочь,
 дамы и господа.
 
 
 Ощущение.
 
 Прощай, Ямайка.
 Кончилось время рэгги.
 Баланда, фуфайка
 да глубокие реки.
 
 Бывай, Аргентина.
 Отыграло твое фламенко.
 Плавучая льдина,
 холодная стенка,
 
 нестройные речи,
 намеки, ухмылки,
 проводы, встречи,
 этапы да пересылки,
 
 вагоны, бараки,
 неспаные ночи,
 лают злые собаки,
 жизни вдвое короче,
 
 время втрое длиннее,
 тоска без печали.
 Где-то там Пиренеи.
 Далеко англичане.
 
 Не бывали здесь греки,
 египтяне, этруски.
 В этом страхе и снеге
 выживет только русский.
 
 
 псевдороманс - 1.
 
 Уверенность в себе есть свойство простоты,
 и кажется порой, что хватит для сюжета
 обычных двух вещей - ну скажем: я и ты,
 и пары мелочей - к примеру: пляж и лето.
 
 Уверенность в себе похожа на мечту
 преодолеть рубеж абстрактных категорий,
 ведь не случайно я давно уже не чту
 ни радости людей, ни их земное горе.
 
 Уверенность в себе, как вспышка, как испуг, -
 однажды озарив, останется надолго,
 чтобы чертить слова из незнакомых букв
 по Млечному пути кармического долга.
 
 Уверенность в себе скорее просто суть -
 пунктирная черта осмысленного смысла.
 И стынет в жилах кровь, как будто Страшный Суд
 уже назначил день по календарным числам.
 
 
 псевдороманс - 3.
 
 С обратной стороны раздробленной вселенной,
 блуждая в полутьме не слишком черных дыр,
 мне видится порой – корабль плывет с Еленой,
 стоящей на борту, как будто поводырь,
 
 как будто только ей предсказано родиться,
 чтобы остаться жить однажды и навек.
 И ветер дует вспять, и волны прячут лица,
 и завершает круг уже двадцатый век,
 
 уже в который раз Елену гонят греки
 в сиротский полумрак раздробленных миров.
 И почему-то вверх текут угрюмо реки,
 и волны издают неимоверный рев,
 
 и кажется, что все – никак не возвратиться,
 не одолеть порог посмертной нищеты.
 И ветер дует вспять, и волны прячут лица,
 корабль превознося на белые щиты.
 
 О, если б только смочь застыть в надменной позе,
 чтоб боле никогда не потревожил тлен,
 и лишь тебе одной, почившей сладко в бозе,
 сказать в который раз: «Я жду тебя, Helen».  
 
 
 псевдороманс - 6.
 
 В том, что в Зимбабве детям нечего есть
 тоже виновен я, как и во всем остальном.
 Видимо, это какая-то высшая месть -
 что-то вроде очереди в гастроном.
 
 То, что может растаять к весне ледник,
 как и все остальное, - моя вина.
 Вот от того я сегодня душой и сник,
 вот от того-то горем душа и полна.
 
 Как же на свете с этим дальше мне жить?
 Только представлю - сразу у горла ком.
 Я виноват даже в том, что повесился жид,
 жальче всего, что я не был с ним близко знаком.
 
 Не собираюсь я впредь ничего отрицать.
 Слишком много во мне накопилось вины.
 Если б вернуться назад лет этак на «дцать» -
 сколько плохого не сделал бы я для страны.
 
 Жаль, но, увы, ничего не воротится вспять.
 Время безжалостно - нет одинаковых рек.
 Я умудрился даже Кого-то распять,
 чтобы воскреснуть - и в этом мой высший грех.
 
 
 бабье лето.
 
 Долго манили ввысь огненных дней ряды,
 перемещая сны в горизонтальный вид.
 Город убого жил с пятницы до среды,
 сдавленный по бокам силой бетонных плит.
 
 Кованым колесом Солнце катило вспять
 отзвуки сонных пар, млеющих на песке.
 Город уныло ждал осени, но опять
 вспыхнули поезда в утреннем марш-броске.
 
 Пудра - твой кокаин, стимул идти вразрез
 с мнением большинства скотоподобных жен.
 Душные провода сделали в небе крест,
 и загорелся крест, осенью устрашен.
 
 Если когда-нибудь в город придут дожди,
 чтобы поить в золу перерожденный грунт,
 лучше не торопись и осторожно жди,
 слушая по ночам шепот пустых секунд.
 
 Окна раскрыты так, что не понять, куда
 делась покатость слов, отданных под прицел,
 и неизвестно как выжили города,
 и неизвестно кто в этом безлюдье цел.
 
 Ты бы легла поспать, ангел железных труб,
 пифия детских слез, жертвенная краса.
 Жаль, что пустынный мир даже уже не глуп,
 и не сулят добра ясные небеса.
 
 
 ***
 
 То ли жизнь прошла, то ли я старею.
 Не пойму – с чего? Ведь как будто рано.
 Вечерами трогаю батарею,
 удивляюсь тому, что течет из крана.
 
 Я звонил вначале – но все без толку –
 ведь тебя никогда не бывает дома.
 Вроде жить не жил, а увидел столько,
 что порой накатывает истома.
 
 Как твои дела? Ну, конечно, знаю –
 уже скоро год, как его не стало.
 До сих пор курить иногда бросаю.
 Что-то выглядишь ты через чур устало.
 
 Неприятности? Как – неужели тоже?
 Сколько трупов за год! А ты все та же.
 Мне тогда была ты всего дороже…
 …а теперь не вспомню, наверно, даже.

Высказаться?