***
 Вся боль Земли сошлась во мне одной
 И обошла всех прочих стороной.
 Кто даст мне душу - выжить в этот бой?
 Вся боль Земли сошлась во мне одной.
 И, вжавшись лбом в оконное стекло,
 Я все твержу, что - Боже! - мне тепло;
 Я говорю: "Мне на душе светло,
 Ведь весь мой мир - оконное стекло!"
 
 ***
 Я думаю... я думаю, у Бога
 усталый, хрипловатый тихий голос,
 и мы его не слышим: звон в ушах,
 стук сердца заглушает все молитвы,
 а он - он просто смотрит сверху вниз,
 обиженно немного, как ребенок,
 и взглядом близоруким и уставшим
 скользит по тонкой нитке всех времен, 
 считая узелки: второй, десятый,
 двенадцатый, пятьсот сорок девятый,
 Три миллиарда восемь миллионов
 сто сорок тысяч восемьсот четвертый
 и снова первый, потому что нить
 запутана неимоверно кем-то,
 так что узлы встречаются по десять
 и двадцать раз, и начинать сначала
 всегда он принужден, и потому
 никак не может досчитать до цифры 
 неведомой какой-то и такой
 огромной, что ее произносить 
 двенадцать нужно вечностей, и после 
 ее произнесенья круг замкнется
 и время кончится.
 Я думаю, что Бог
 не возглашает - просто говорит,
 не зрит, а видит, потому что видеть
 сложней намного, чем взирать и зрить
 и громовые совершать раскаты, - 
 как, например, сложнее не ударить
 любимого, а руку удержать.
 Мне кажется, что он сидит спокойно
 в невероятно мягком и уютном
 небесном кресле с грелкою у ног
 и пледом, так как у него подагра
 стовековая. Долгим, долгим вздохом
 он провожает каждое столетье,
 как чью-то молодость (конечно, не свою,
 а чью-нибудь чужую). Он вздыхает
 и думает о том, какое время
 уж проползло, и как его осталось
 неимоверно много за спиною,
 и еще больше видно впереди...
 И в сумраке неярких мягких молний
 он нежит старость долгую свою
 и смотрит вниз.
 А мы его шагами
 обмериваем мир без всяких мер,
 и без громов и острых белых молний 
 нам рай не рай, и кажется, что даже
 и ад не ад. Но знаете, когда 
 мне грустно и ужасно одиноко
 и в голове не слышно умной мысли,
 чтоб ею мне утешиться, а только 
 сплошная какофония загадок
 (как тех узлов), которых мне вовек
 не разгадать, - тогда иду я просто
 куда-нибудь в его уютный мир:
 под мягкий ворс лесов, или под плед -
 зеленый, вытертый и старенький - полей,
 под одеяло неба. И когда 
 моих волос коснется тихо ветка
 и пару капель звонких дождевых
 с ее листов почувствую на шее;
 когда спокойный, тихий, чуть усталый,
 такой обычный, хрипловатый голос
 (ужасно рядом, над моей щекою)
 прохожего мне просто скажет вдруг:
 "Не плачь," - тогда - не верите? - я знаю,
 что это Бог меня рукой погладил 
 по рыжим волосам, по-стариковски
 тихонечко всплакнул, и это я
 услышала его святое слово,
 Его Завет: "Не плачь".
 
 ***
 Два человека спят. Спокоен мир ночной.
 Над праздничной тщетой и суетой воздушной
 Царит один мотив, подсказанный луной:
 Подглядывать в окно и целовать уснувших.
 
 Над миром тишина. Ее ночной венец
 И торжество ее святой епитрахили
 Единство возвестит биения сердец
 В постели, в кабаке, на фронте и в могиле.
 
 Два человека спят, и миру все равно -
 Вдвоем ли, или врозь, иль по краям столетий:
 Сон обещает то, что людям не дано
 Увидеть без луны и пережить при свете.
 
 Так что же в этом сне, скрывающем мосты,
 Как пропасти, и ложь - как и любую верность?
 Два человека спят, и их берет на "ты"
 Необязательность и необыкновенность.
 
 НЕОБЯЗАТЕЛЬНОЕ
 На пороге моего ухода
 ветрено. Легко и безрассудно
 льется солнце сквозь глаза. У входа
 в вечность и на кладбище - безлюдно,
 только сторож в решете нечетких,
 как ресницы, колышков ограды
 собирает порванные четки
 птичьего крестового парада
 по ладони утреннего снега.
 Завернувшись в плащ, свалившись в кому,
 выйду и вернусь, за пивом сбегав - 
 хочешь так? А выйдет по-другому:
 две огромных пустоты, два смежных
 воздуха, для солнца слишком светлых -
 комната и улица. И между - 
 форточка, дрожащая от ветра.
 
 СТРАСТНОЕ
 Беру губами ямку в твоей ладони -
 так жеребенок пробует все на ощупь, 
 надеясь -сахар. Завтра вдвоем потонем 
 (ты - на моей спине) в океане ночи.
 Будем плыть, задыхаясь; шрапнелью звезды
 вспенят поверхность мрака слева и справа.
 По всхлипам-вздохам будем считать мы версты,
 и взрывом полной луны загудит переправа.
 Быстрей, быстрей! - подгоняемы тихим скрипом
 мышц и коже на хрупкой костистой раме,
 нырнем под сумрак. Ты захлебнешься криком,
 и я подумаю: ранен. Конечно, ранен!
 Уронишь лицо в мои волосы, и отпустишь
 поводья рук; я, этому знаку внемля,
 рванусь - и вынесу разом тебя на пустошь
 нового утра; и опущу на землю.
 
 5. 
 Набор предметов на столе -
 как ночь, фонарь, аптека, улиц
 развал - случаен на сто лет
 вперед. Как имя. Скажем, Туллий
 или Адольф. Как время - "че"
 или "разбрасывать каменья".
 Как мальчик на большом мяче
 поверх законов притяженья.
 Случайность. С ней сойдясь в цене,
 ты сможешь спрятаться за плаху
 и, отвернувшись лбом к стене,
 заснуть. А хочется - заплакать.
 
 ПОТУСТОРОННЕЕ
 Осознать себя умершей. Где-то за час до Суда.
 Не проснувшейся утром, не выпившей сладкого чая...
 Разве может быть так - безвозвратно, навечно сыта;
 не потеряна в радости; не позабыта в отчаянье?!
 
 Истончаться и стачиваться, как скала и клинок,
 превратясь постепенно в набор разномастых молекул;
 ощущений не вспомнить, но третьего глаза клеймо
 говорит о пришествии Лекаря. Здравствуй же, Лекарь!
 
 Не прощупывай пульс - его нитка ушла в лабиринт 
 опустевших сосудов, откуда чуть тянет прохладой.
 Гулким эхом войди туда; только огня не бери -
 насладись темнотой, этим в каждом запрятанным кладом.
 
 Умирает перцепция: цвет, осязание, звук.
 Что-то новое вместо; и мир перекроен и соткан
 из разъятых событий - из Со-бытия. А вокруг -
 инфракрасные люди на ультрамариновых сопках.
 
 ЭПИГРАФИТТИ
 Мы все ушли на фронт. Состав стоял в Иркутске,
 разобранный на цепь цитат из Ни..., Че, Го.... .
 Не возвращайся, мне ведь так легко вернуться
 в пустынный дом, где печь не пахнет очагом.
 Здесь зеркало не лжет, поскольку смотрит в стену -
 две вечности стоят, друг в друга вперив лбы, -
 а между ними - я; пройду, как ходим все мы:
 чуть-чуть правей, чем Бог, налево от судьбы.
 Пройду, задев трельяж (мне помнится, Бермудский),
 в трех стульях заплутав, от памяти лечась -
 "Не возвр..." - ведь это мне так хочется вернуться,
 чтоб только было все, как в предпоследний час.
 В Конце Концов, когда умолкнет филомела,
 рассыплется кувшин и выльется вода,
 останется лишь прядь, подернутая мелом,
 и дом - и тишина, стоявшая тогда.
 Мы вышли из петли времен в рассвет. "Все в руцех
 Твоих..." - и кто прозрит глубины снов Твоих?
 Не возвращай его. А я смогу вернуться
 в провалы тишины - вернуться за двоих.
 
 ***
 Как назарейский плотник рубит днесь
 свои гробы из пальмы тонкотелой,
 зажав бровями из грядущих дней
 спустившееся указанье: "Сделай!";
 
 как будущие матери, спеша
 тропой, чей ток небрежен и извилист,
 оглядывают гроб, фасон плаща -
 чтоб заказать их сыновьям на вырост;
 
 как сыновья, играя в казнь, мечом
 пронзают бок распятой кошке, чтобы
 исход души, хихикая, мочой
 назвать, а после этот бок заштопать; -
 
 так будем мы, закутавшись в тела,
 укладываться в немоту и негу,
 чтоб по рожку подняться из тепла
 ливанской пальмы к ветреному нeбу.
 Июнь, 2001.
 
 
 АНТОНИМ
 Нотная запись (читай: наслоенье нот),
 Будучи принята внутрь, означает смерть:
 Смерть-растворенье (сахар в ручье енот),
 Смерть-растерзанье (лошадь в пустыне смерч).
 
 Нежнозависимо именем заменять
 Всю эту музыку яблок глазных и губ,
 Сомкнутых, чтоб не выронить: "...за меня?"
 Сотканных из неверия: не сбегу?
 
 На расстоянии вытянутой строки
 Имя - как соль (разумеется, минерал).
 На языке - венозные ручейки:
 Имя лижу, как бритвочку. Мы не раз
 
 Нейтралитет держали в противовес
 Нежности: прижиматься бы, чтоб в тепле.
 Именно так - мне не выживется! - во весь
 Голос охрипнуть именем вслед тебе.
 
 
 раздеваюсь
 Обостренно чувствую, как слепой -
 не на ощупь, а по-другому, как
 девственница. 
 Ей сейчас любой
 будет мукой (напрашивается: мука);
 будет явью: ваяй из меня, ваяй -
 я не глыба, ибо белее глыб 
 Галатея, но неистребима явь,
 неразменны комнатные углы.
 А под веками - все темней, темней...
 помогите мне! 
 помогите мне!!!
 
 Если тело вывернуть добела,
 додолбить до голого (днища гор),
 то окажется - господи, я была
 самым серебром
 соловьиных 
 горл!
 Это главное: раздеваясь до
 содержимого горла (воздушный столб),
 я приму в себя твой свистящий вздох,
 чтобы вылить медленный длинный стон.
 Голова твоя рамы ночной черней...
 - Не помочь, не по-...
 ...да и нечем мне.
 Август, 2001.

Высказаться?