Стихи Олег Горшков (с) В этом яблоневом запустении Есть нежданная благодать. Белым, мягким, чистым застелено Ложе сада. И время спать. Что за дивная осень, снежная, Уготовила этот сон? Как окутала кроны бережно Тишина минувших времен. Во всезнающем, зябком шелесте Листьев съеженных, так бредов Проблеск жизни моей. Крушение Всех Империй и всех Садов - Вот извечное устремление. Вот вселенский императив. И за это сладкое тление Боже правый, меня прости. Под вибрато осенней мистики, Вдруг, к ногам моим упадет Недоступно-манящей истиной Ярко-красный, но горький плод. Плод последний былого царствия, Обреченного кротко пасть. Над велением жить и властвовать Усмиряющая есть Власть. Воздух пахнет гнильцой и миррою. Ничего во мне не болит. И мороз ночной бальзамирует Омертвевшее тело земли... ВАРИАЦИИ ВЕСЕННЕГО ДВОРА С ВЫБИВАНИЕМ КОВРОВ, СОБАКАМИ, ПИВНОЙ, ДЕВОЧКОЙ У КНИЖНОГО ЛОТКА И ДРУГИМИ ВТОРОСТЕПЕННЫМИ ДЕТАЛЯМИ. Порой небрежно выглянешь в окно И станешь изваяньем Боттичелли. Взгляд просветлен, и отвисает челюсть, Сквозь форточку тончайшим белым льном На тело воздух падает весенний. И царственны подробности двора: Ленивые, со скрипом, карусели, Луж приглушённый блеск et cetera... С заутрени на лавочки во двор Неспешно возвращаются старушки, И так легко их причащенным душам Вновь по душам затеять разговор. У выездного книжного лотка Восторженная девочка, Лолита. Её сердечко требует венка Сонетов, чтоб стихами быть разбитым. Внезапный флирт чумного пуделька С громадной черной сукой в лысых пятнах, И тот ведь схожим кажется слегка С репризой Мейнингенского театра. Светящаяся пыль поверх ковров Висит, искрится - зрелище субботы. Домохозяйки то ли за работой, А то ли за магической игрой - Синкопы извлекают. У пивной, Поблизости, веселия флюиды, Античный праздник - Мартовские Иды, Гул Палантина, гомон озорной. Там сдунешь с кружки пену, в ней глазок Вселенской, дивной камеры-обскуры. Глоток, глоток, ещё один глоток. Потом затяжка. Выплюнув окурок, Там завсегдатай, вдруг, рассмотрит Суть, Весь абрис мирозданья, скажем, что ли. Там не поймешь, базарят ли, глаголют Пророчески, пока не пуст сосуд С амброзией, разбавленной на треть Румяной, полногрудой, ушлой Машей... Глядишь в окно, и ясный день все краше. Не страшно жить. Не страшно умереть. Но в некий миг, неведомо какой, Предчувствие такое, вдруг, накатит Предательски. Так быстро и легко Взгляд безмятежность ясную утратит. Всё тот же двор, и это же окно. И, в общем, те же время и пространство, Но, Боже мой, как мерзко это пьянство, Там у пивной. Как гибельно оно. Завсегдатай был бравым молодцом, И вот он словно скот, попавший в стойло, Нужду справляет прямо рядом с пойлом, И падает в блевотину лицом. Последний наполняется баллон. Обкладывает трехэтажным Маша Своих клиентов, сумрачных и страшных, Друг другу начищающих ебло. Надравши глотки, свой смутив покой Из-за пустой бутылки у качелей, На лавку, как на пост, старухи сели Для грязных пересудов шепотком. Завеса пыли, сбитая с ковров, Как серый призрак отлетает в лужу Зловонную, и, став опять ненужной И одинокой среди всех миров, Собака злобно лает в пустоту, Хвостом сгоняя жирных мух с проплешин. Скрежещут карусели. Безутешен, Надрывен звук и слышен за версту. Ещё стоит девчонка возле книг. Она из дома вынесла поэта, Чтоб поменять стихи на сигареты. Уж больно переплет хорош. А блик Весеннего луча уже ушел В какой-то из проулков между серых, Бетонных плит, а с ним и баядера, С ним бабочка, разряженная в шёлк, Вспорхнула прочь. И в воздухе прохлада Всё злей и злей. И так печально жить. Но ты стоишь и не отводишь взгляда, Рискуя воспаленье подхватить. И ощущаешь вновь, в который раз, Условность всяких зримостей и сутей. Они лишь образ, что навеян лютней Внутри тебя. Их блеклый парафраз... |