Я должен положительно влиять на этого придурка. "Классная" совсем одурела со своим коммунизмом. Для нее главное - "сила коллектива". Даже учителя над ней смеются, и завуч нам сама сказала по секрету, что ее последний год держат в школе. Пришли новые времена, в стране перестройка, и таким как она пора на пенсию. Можно, конечно, пересесть, но она мстительная, будет потом лажать и поведение занизит, да и сам Быра начнет лезть - что это ты не захотел со мной сидеть, контрольную дать списать пожадился? До сих пор у меня с ним все нормально было: он никогда не приколупывался. Мы даже почти не разговаривал за полгода, что он у нас в классе. Он тихий такой двоечник, хотя, на самом деле, хулиган еще тот: за район драться ездит, в детской комнате на учете стоит. - Ну, что,- говорит он,- меня специально к тебе посадили, чтоб ты мне помогал, Дохлый. Так что, давай, не жмись. Я смотрю на него: волосы жирные, немытые, перхоть блестит, лицо все в шрамах от царапин. Отвратительный урод. Я даю ему списать домашнюю по алгебре, а сам смотрю в учебник, типа повторяю. Он не разбирает моего почерка и каждую минуту переспрашивает - а это что за цифра, Дохлый? Швабра собирает тетради, он не еще не все дописал, но я перед носом у Швабры захлопываю свою тетрадь и сдаю. Он недовольно глядит на меня и тоже сует ей свою тетрадь. На следующий день Швабра раздает тетради. Мне "пять", ему - "единица" и приписка "Если уж списывать, то хотя бы полностью". - Откуда она знает? - психует Быра. - Ты же перед носом у нее писал. - Она слепая, ничего не видит. - Ну, увидела же. - Это все ты. Он бьет меня под партой кулаком в живот, несильно, но больно. - Ты что? - Ничего. На следующем уроке, географии, никаких домашних нет. Учитель - полный дебил. Не знаю, где его нашли, в какой психбольнице, когда Иваныч попал по пьяни под машину, и ему оторвало ногу. Новый учитель все сидит за своим столом, смотрит в окно и рассказывает нам, как служил в молодости в Германии и как там было хорошо. Никто его не слушает, каждый занимается своим делом. Мы с Бырой - на последней парте, и нам все равно ни черта не слышно из того, что он говорит: все болтают между собой или играют на бумаге в футбол или морской бой. - Ты не обижайся, что я тебе ебнул на алгебре. Но ты, наверное, мне что-то не то списать дал. - Нет, все то. - А почему тогда "кол"? - Она видела, что ты списал. - Ничего она не видела, она слепая. - В футбол будешь? - спрашивает Быра. - Нет, не хочу. Мы вчера уже играли, и он все время мухлевал - неправильно отсчитывал клеточки для себя - больше, чем надо, а когда я говорил, что неправильно, делал вид, что не слышит. Ненавижу, когда мухлюют. - Если будешь мне помогать, списывать давать, будешь мой друг, говорит Быра. - Ты можешь быть нормальным пацаном, а что отличник - это все херня. Выпьем вместе, и с блядями познакомлю. Школа - говно, и учителя - козлы. Главное - будь своим пацаном, и все будет нормально. Дома мама говорит: - Ты заранее предубежденно к нему относишься. Может быть, он хороший мальчик, хоть и хулиган. Ты ведь его не знаешь совсем. А он без отца рос, в трудной семье. Попробуй сблизиться с ним, найти точки соприкосновения. Можешь домой его пригласить. С Бырой у нас одна точка соприкосновения - секс. Он знает про это гораздо больше меня и говорит, что у него уже было. - Много раз, с седьмого класса. А ты еще ни разу, я знаю. Но в классе почти все пацаны еще "мальчики", кроме меня и Кузнецова. Так что, не ссы. - Нет бабы, которая не дает, есть пацан, который не умеет попросить, - объясняет мне Быра на уроке русского. - А если целка? - А что целка? Что, она всю жизнь целкой будет? Раньше, позже - неважно. Она тебе сегодня скажет - я не буду, потому что целка, а завтра другой хорошо попросит, и все - она больше не целка.- Быра хохочет. - А ты когда-нибудь целку...это самое? - Да. Один раз. - И как? - Обыкновенно, только море крови. - А сколько ей лет было? - Пятнадцать. Или четырнадцать. Не помню. - Всего-то? - А хули ты думал? Думаешь, у нас в классе все еще целки? - Откуда я знаю? - А я тебе скажу. Колдунова уже не целка и Хмельницкая. - Откуда ты знаешь? - Пацан один сказал. Он сам их... - Кто? - Не скажу. - А ты? - Что я? - Ну, ты бы хотел Колдунову там или Хмельницкую? - Ты что, дурной? В своем классе? А если привяжется потом? Пишем контрольную по геометрии. Я уже сделал свой вариант и сейчас решаю три задания из пяти для Быры. - Мне "пять" не надо или "четыре". Все равно не поверит, сука. Но ты мне смотри: чтоб три задания - правильно. Мне надо, чтоб "тройка" железно была. На следующий день все, как надо: мне - "пять", Быре - "три". - Молодец, Дохлый. Будешь нормальный пацан - научу тебя, как бабу "раскрутить". Баб вокруг море. Знакомишься, хуе-мое - в кино там, мороженое, ну, само собой. Потом проводить домой, зайти в подъезд - позажиматься, пососаться. И узнать, когда никого нет дома. Лучше, конечно, если сама в гости позовет, чтоб не набиваться. Ну, а потом само собой. В классе мне никто не нравится, кроме Егоркиной. Она тоже отличница, но меня "не переваривает". Я уже несколько раз видел, как она разговаривает с Бырой. Какие у них могут быть общие интересы, блин? Перед историей она подходит к нашей парте: - Ну, что, как насчет этого? - Никак. Ничего не получится. - Жалко. - Ну, и что, что жалко? - Ну, ничего. Я думала, ты поможешь. - Ладно, иди, мне надо еще историю почитать. Она поворачивается, и он, сунув руку ей под платье, щипает ее за жопу. - Ай. Ты что, дурной? Она краснеет. Ей стыдно, потому что я все видел. Я размахиваюсь и бью Быру в нос. Он удивленно смотрит на меня. Остальные, кто видел, тоже. В класс входит "историца". Из Быриной ноздри вытекает струйка крови. Он встает и выходит из класса. - Тебе пиздец, Дохлый, - шепчет Змей - "шестерка" Быры - и хихикает. - Все, считай себя коммунистом. Быра возвращается минут через пять. Кровь смыта, но плохо: пятно под носом осталось. Он на меня не смотрит. Вырывает из тетрадки лист, рисует на нем могилу с надписью "Дохлый 1971-1987" и сует мне. Неправильно. Я 72-го года, а не 71-го. Это он 71-го, потому что сидел два года в первом классе. Что делать? Отпроситься с урока, типа в туалет, и побежать домой? Нельзя. Все подумают, что соссал. Да и не поможет, все равно: завтра опять идти в школу. Вот, блядь, влип. От страха хочется срать. Я поднимаю руку: можно выйти? "Историца" кивает. Все смотрят на меня, кроме Быры. Он рисует в тетради каких-то автогонщиков. Он на всех уроках рисует автогонщиков или солдат. В туалете никого. Все унитазы уже забиты говном, и я выбираю тот, который почище. Потом долго мою руки холодной водой - горячей нет, - и они почти что синеют. - Можно сесть? "Историца" кивает. Все снова смотрят на меня. Звенит звонок. Все встают, но "историца" остается сидеть. У нее, наверное, следующий урок в этом классе. Значит, не сейчас. А когда? Выхожу из класса. Подбегает Змей. - Быра ждет тебя за школой, на заднем крыльце, где забитая дверь. Если не придешь, будет хуже. Он хихикает. Кладу портфель на подоконник и спускаюсь на первый этаж. Выхожу на улицу. С крыши капает, и светит солнце. Но холодно: еще ведь только конец февраля. За углом, кроме Быры, стоят человек семь пацанов, Егоркина и еще две "бабы" из нашего класса. Быра снимает пиджак и отдает Змею. Подходит ко мне. Бьет в челюсть. В голове что-то встряхивается, и я падаю. Он ждет. Я притворяюсь, что не могу встать. Из разбитой губы на рубашку течет кровь. - Кровь за кровь, - говорит Быра. - Мы в расчете. Все уходят. Я встаю. Голова сначала кружится, потом перестает. Забираю портфель, потом одеваюсь в гардеробе и иду домой. Черт с ней, с геометрией. Дома мама спрашивает, что случилось. - Подрался. Из-за девушки. - Молодец. Правильно. Девушка - один из немногих достойных поводов для драки. На следующий день иду в школу в поганейшем настроении. Мне стыдно. Но в классе никто не вспоминает про вчерашнее. С Бырой не сажусь, сажусь за пустую парту. На перемене иду к "классной". - Евгения Эдуардовна, я не хочу сидеть с Быркуновым. - Почему? - Ну, не хочу. - Он что, к тебе пристает, мешает учиться? - Ну... нет. - А что тогда? - Ну, не знаю... Не хочу просто. - Володя, давай попробуем еще одну неделю. Коллектив - великая сила, и я искренне в это верю. Уже есть положительные результаты. По последней контрольной по геометрии ему "три", а до этого все время были "двойки". Поворачиваюсь и ухожу. На геометрии снова сажусь один. Подходит Быра. - Слушай, Дохлый садись к мне. Это же твое место. - Не хочу. - Ну, что ты как не пацан? Ты что, со своим пацаном разосраться хочешь из-за какой-то сучки? Я, конечно, ебнул тебе, но ты же сам первый. У меня с ней свои дела, насчет пацана одного. А ты зачем лез? Я думал, ты свой пацан, думал - ты друг будешь, а ты... - Ладно. Я пересаживаюсь. На алгебре - самостоятельная работа, и я решаю за себя и за Быру. - Молодец, - говорит он. - Свой пацан. Найду тебе бабу, с которой легко добазариться. Будешь уже не "мальчик", не то, что все эти дрочилы. А ты вообще дрочить пробовал? - Нет. - Не верю. Все пацаны пробовали. Даже я, пока не начал с бабами. Прихожу домой - мамы нет. Сажусь в кресло, расстегиваю брюки и дрочу, представляя себе Егоркину. По самостоятельной мне "четыре", Быре - "три". Я сделал у себя "одну" ошибку. Лучше бы у него. Или нет? Егоркина подходит к Быре и дает ему записку. Быра читает, она ждет. - Сегодня в семь часов, - говорит он. Егоркина улыбается и уходит. Я ничего не спрашиваю. На этой неделе наш класс дежурит по школе. Нас с Бырой ставят в "хорошем" коридоре: там никаких "малых", только девятый и десятый классы. Быра все время рисует в своей тетрадке, положив ее на подоконник. Рисовать он не умеет вообще, и все получается уродливо и непохоже, но самому ему нравится, и я тоже говорю, что классно получилось, если он спрашивает. Подходят двое десятиклассников - Вова-Таракан и Гриша-Туз. - Слушай, малый, дай двадцать копеек, - говорит мне Таракан. - У меня нет. - Таракан, не лезь к нему, - Быра отрывается от своей тетрадки. - Ты что-то сказал? Повтори. - Не лезь к нему. - Это что, твой друг? - А если и друг. - Слушай, Туз, Быра давно уже нарывается. Пора ему по рылу насовать. Как ты? - Вообще, можно. Нет, давай лучше не так сделаем. Вот, ты говоришь - это твой друг. Если ты ему ебнешь, мы тебя прощаем. А если нет, то мы тебя вдвоем отработаем. Ну, как? Быра тупо смотрит на меня. Таракан хватает меня за пиджак. - Я этого держу, чтоб не съебался. - Ну, что? - спрашивает Туз у Быры. Быра идет ко мне. Я жду, что он ударит меня как будто сильно, а на самом деле тихонько, а я притворюсь, типа сильно. Я так делал классе в пятом, когда у нас учился Гриб - его потом в спецшколу забрали. Он был самый сильный и мог к любым двоим пацанам подойти и сказать "Вот ты ебни его, а то я тебя". Все боялись Гриба, и некоторые били по-настоящему, а я нет, чтобы потом, когда случится наоборот, тот, другой, тоже не ударил бы со всей силы. Быра бьет по-настоящему и прямо в "солнышко". Таракан отпускает мой воротник. Они уходят. Быра сует свою тетрадку в сумку и тоже уходит. Я сижу на корточках, потом приседаю несколько раз, как меня учили, и иду в класс. Сажусь один. На следующий день - первой марта. Все серо. Тает. Утром кладу в сумку небольшой кухонный нож. Первый урок - история. До звонка минут пять. Подхожу к Быре. Он на меня не смотрит. Достаю нож и всаживаю ему бок. Он с трудом прокалывает ткань пиджака. Быра вскрикивает. Все поворачиваются и смотрят на нас. |