Вся описанная ниже круговерть началась, как ни странно, с мухи. Она оказалась аккурат на пересечении невидимых глазу, но столь ощущаемых во всем мире, причинно-следственных нитей, хотя со стороны могло показаться, будто всего лишь на крестовине окна коммунальной кухни. Эта муха была в своем роде великолепным экземпляром: жирная и волосатая, с бронзовым отливом волосатого брюшка, называемая в народе "навозной", крупна и басовита настолько, что кот Софьи Кузьминичны счел ее куда более привлекательным объектом охоты, нежели скворчащие на сковороде котлеты Антонины Карлович. Он сжался в тугую пружину и бросился на стекло. То ли кот оказался чересчур мощен (а телосложением он не уступал бультерьеру среднего размера), то ли окошко хлипко, только оно громко лопнуло и с веселым звоном обрушилось во двор. Кот чудом не вылетел следом, а муха, деловито жужжа, взмыла в небо и отправилась по своим мушиным делам.

Вечером из разбитого окна потянуло прохладой. Антонина, ругая кота-скота на чем свет, завесила проем байковым одеяльцем и вызвала стекольщика. Стекольщик появился на следующий же день, управился достаточно споро и, напрасно промаявшись в прихожей лишние десять минут с намеками Антонине на чаевые, которые булькают, ушел не солоно хлебавши. Вот, казалось бы, и все.

Да не совсем.

На следующее утро Софья Кузьминична вышла на кухню разогреть клейкий овсяный суп. Чиркнула спичкой, зажгла газ, поставила мятую алюминиевую кастрюльку, рассеянно посмотрела в окно и обмерла. Привычный колодезный пейзаж вдруг заиграл давно забытой новизной. Небо горело какой-то чрезмерной синью, стены дома светились свежей краской, каждое окно отражало ослепительное солнце. По булыжному дворику, раздувая радужный зоб, осанисто топтался красноногий голубь вокруг серенькой голубки. И пересекая двор, стремительно шла, почти летела, не касаясь ногами земли, молоденькая девушка в белом платье и туфлях-лодочках, гулко постукивая каблучками. В ее завитых коротких волосах, гордой головке на грациозной шее и стремительной походке Софья Кузьминична вдруг узнала себя молодую, такую же легкую, уверенную в себе и счастливую всего лишь тем, что солнечное утро, что семнадцать лет, и впереди целая жизнь, в которой каждый новый день – шкатулка с сюрпризом. Наваждение длилось несколько секунд. Девушка скрылась в подъезде напротив, хлопнув тяжелой дверью. Софья Кузьминична распахнула раму и выглянула во двор. Никакой он не булыжный, просто старый асфальт растрескался, как верхняя корка на черством хлебе. И стены также облуплены, как и вчера, а окна как всегда пыльны. Но пережитое волнение не отпускало, перерастая в такую неизбывную тоску, что Софья Кузьминична, бывшая когда-то просто Софочкой, позабыв про булькающий на плите суп, как была в тапочках и домашнем стареньком платье вышла из дома, свернула под арку и скрылась в неизвестном направлении.

Надо ли говорить, что суп сгорел дотла. На дым и запах гари вышла заспанная Антонина и ликвидировала пожар, сунув кастрюльку под струю воды. "Безобразие!" – справедливо возмущалась она, закручивая кран. "Совсем все распоясались: сперва кот этот, чтоб он пропал, теперь хозяйка его", - шипела она, двигаясь по коридору в сторону комнаты Софьи Кузьминичны.

– Софья Кузьминична, вы про плиту забыли! – зычно прокричала Антонина, сопровождая обращение ударами кулака в дверь комнаты. Но дверь сама собой отворилась и старушки в комнате не оказалось. Это уж совсем на Софью Кузьминичну не походило. "Видать, в маразм впадает", - сделала выводы Антонина и поплыла восвояси досматривать субботние сны.

Но выспаться в тот день ей было не суждено, поскольку следующим поджигателем стал Зудин. Проснувшись от грохота и басовитых выкриков, он посмотрел на часы, лениво потянулся, задрал застиранную майку и почесал заросший курчавым волосом живот, сунул ноги в тапочки и, накинув розовый махровый халат, отправился на кухню с чайником в руке. Там не спеша закурил, выпустил ровную струйку дыма в форточку, благодушно глянул в окно и застыл. Со стороны могло показаться, будто Зудин мгновенно превратился в соляной столб или, пользуясь современными представлениями, в восковую фигуру. Челюсть у него отвалилась, зажженная сигарета повисла не надолго на нижней губе и упала на пол, чиркнув по волосатой ноге. Зудин дрыгнул опаленной конечностью и жадно приник к окну, не веря своим глазам. Снаружи, прямо перед его носом, только руку протянуть, колыхалась на ветру цветущая ветка сакуры. Изломистая, с бугорками на коре, вся в свежих розоватых цветах, точно такая, какая была изображена на японских иллюстрациях к сборнику Басе. Зудин стоял не дыша, опасаясь вспугнуть хрупкое чудо, чувствуя, как в груди зарождается упоительный восторг, разливается истомой по всему телу, подкатывается комком к горлу, наполняя Зудина до краев, так, что дышать уже невозможно и хочется по российской привычке заорать во всю мощь, дать свободу этому волшебному чувству радости и безмерного счастья. Ветер качнул ветку, оторвался от сакуры зефирно-розовый лепесток. Плавно переворачиваясь в воздухе, устремился к земле отважным корабликом и опустился на замысловатую прическу из черных волос. Женщина в шелковом кимоно, расшитом яркими цветами, разогнула спину, поднимая что-то с земли, и с трогательной неуклюжей грацией, слегка покачивая бедрами, посеменила на высоких гэта прочь. Лоб Зудина покрылся испариной, он рванул раму на себя и высунулся по пояс в окно, присмотрелся и не поверил своим глазам: это же Зинаида, продавщица мороженого, а он-то, Зудин, старый дурак, чуть не каждый вечер покупая у нее пачку пельменей к ужину, ни разу не замечал в ней женщины, и какой женщины! Которую всю жизнь искал. Сколько раз гнался за миражами, настигал, страдал, добивался взаимности и, неизменно разочаровываясь, искал снова. Наросла на душе мозоль, огрубел сам, уж и ждать перестал, и вот ведь – Зинаида-мороженщица! Теперь-то он не упустит, не потеряет больше, чай не мальчик! Через мгновение только оконная рама покачивалась там, где Зудина нашел свое счастье, а сам счастливчик уже несся, вглубь двора, туда, где только что скрылась с полным мусорным ведром известная всему дому скандалистка Зинка Ишмухаметова из тридцать шестой квартиры, прозванная за боевой нрав Чингисхамкой.

Забытый чайник погибал долго и мучительно, истерично захлебываясь свистом до тех пор, пока не выкипела вода. После чего свисток превратился в раскаленную массу и протек в носик. Эмаль, не выдержав жара, вздулась волдырями, растрескалась и почернела. Запах гари вторично поднял Антонину с теплой кровати. Ох, и побушевала же она всласть! Жаль, оценить ее артистизм было некому.

Когда зычное соло Антонины под аккомпанемент кастрюльного звона и дверных ударов смолкло, а поднятая ею пыль осела в свои привычные коммунальные закутки, и когда через открытую форточку улетучились запахи несостоявшегося пожара, Кот Софьи Кузьминичны решился выглянуть в коридор. Сперва одним глазом, затем, вытянув шею, всей физиономией. Прислушался. Тишина. Выждал для надежности и короткими перебежками, прижимаясь к полу, припустил на кухню. Здесь его ждало разочарование: кроме оплавившегося чайника на плите решительно ничего не стояло. Кот запрыгнул на раковину, похлебал водички из обуглившейся кастрюли. Прошелся по столику Карловичей, ничего съедобного не обнаружил. Вспугнул небольшой табун тараканов из-за помойного ведра. Поскучал. Ощутил томление в кишечнике и задумчиво прошел в туалет (Антонина забыла-таки закрыть дверь на защелку). Осмотрелся. Четыре узкие стены уходили почти в бесконечность, завершаясь в неопределенной выси белым квадратом. Из-под далекого свода свисала, покачиваясь, веревочка с синим пластмассовым солдатиком на конце. Как это типично для людей: украсить висельником шнур для слива канализации! Белый корпус общественного унитаза словно остов корабля величаво наплывал на кота, презрительно подчеркивая его ничтожность. Подумать только, столько помпезности! И всего лишь для оправления большой и малой нужды. Не выходя из состояния легкой философской меланхолии, кот присел в углу и использовал туалет по назначению. Развернулся, посмотрел, понюхал. Нашел неэстетичным. Поскреб вокруг теплой кучки лапой. Снова понюхал. Фу! Увидел рулон туалетной бумаги, с заманчиво свисающим белым концом. Подходящий предмет. Достать что-либо, не закрытое на замок, для тренированного животного - дело плевое: на унитаз, затем дотянуться лапой, подцепить когтем хотя бы краешек и готово! Рулон к вашим услугам. Кот обстоятельно укутал угол бумагой и остался собой доволен. Передохнул минуточку и вернулся на кухню. Еще раз проверил плиту и раковину, так, на всякий случай. Как и следовало ожидать - ничего. Опрокинул ведро, вторично разогнав тараканов. Лениво порылся в мусоре. Тоска, ей богу. Засохшие чайные пакетики, мокрые окурки, яичная скорлупа, очистки. Какая гадость! Пятно солнечного света упало коту на спину, придавив теплом. Кот обернулся к окну и зажмурился. Вспрыгнул на подоконник. Взгляд его рассеянно скользнул по раме, зацепился за пятно засохшей краски и направился в глубь двора. Заоконная картина оказалась достаточно любопытной. Двор был виден, как на ладони, до мельчайших подробностей: вот трещины на асфальте, пробиваются через них чахлые травинки. Вот два жирных голубя идиотического вида сосредоточенно выискивают крошки, причем один из них делает вид, будто интересуется совсем иными материями. Притрусила убогая собачонка, придирчиво понюхала стену, затем гордо задрала кривую лапу и расписалась. Тотчас на нее сверху выплеснулось ведро воды. Хлопнула рама, обдав кота серией солнечных бликов, мелькнуло напротив довольное лицо Ивана Прохоровича, инвалида войны и известного борца за чистоту. Предназначенная ему бранная тирада стукнулась в закрытое окно и эхом заметалась в колодце. Обиженная собачка, поскуливая, залезла на руки своей возмущенной хозяйке и покинула двор. Из-под арки появилась баба с помойным ведром, вокруг которой комаром вился лысоватый мужичок. Присмотревшись, кот узнал в нем самого неприятного представителя человечества, своего соседа по коридору. Сосед размахивал руками, норовил встать на колени и поцеловать даме ручку. Баба рефлекторно подтягивала к груди ведро, на ее лице красовалась крайняя степень обеспокоенности. Она осторожно маневрировала вокруг бушевавшего в страсти спутника и мелкими шажками продвигалась к подъезду. Наконец ей удалось достичь двери. Зудин, угадав ее маневр, в отчаянии вцепился в полу ее цветастого халата. Баба замахнулась ведром и обрушила его на голову обожателя, ловко вывернулась и метнулась вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки сразу. Кот видел, как стремительно промелькнули розочки на халате, туго обтянутый материей зад, пухлые колени и голые лодыжки поочередно в каждом окне парадной, пока перепуганная женщина не достигла своей квартиры. А сосед с разбитым вдребезги сердцем остался стоять возле входной двери. То есть, самого сердца кот, конечно, не видел, но он немало лет прожил на белом свете бок о бок со своей старушкой, и волей-неволей пересмотрел такую уйму сериалов и старомодных мелодрам, что мог по праву считать себя неплохим экспертом в области человеческих взаимоотношений. Да это бы ладно, что в самом деле, не видал он что ли подобных сцен. Да только вот Зудин виделся коту таким неожиданно маленьким, если не сказать, крошечным, таким заманчиво доступным. Размерами он был сейчас не больше хомячка, жившего когда-то у Андрюши Карловича в трехлитровой банке. О, то было самое волнующее и блаженное время в аскетичной кошачьей жизни. Тогда кот часами мог наблюдать сквозь стекло, как копошится в белой вате мягонький и теплый грызун, как он встает столбиком на задние лапки, прижимая к пухлой груди крохотные ручки, принюхивается, шевеля тончайшими усиками и настороженно поводит прозрачными и смятыми, словно клочок пергаментной бумаги, ушами. Кот обожал это хрупкое существо до дрожи, до онемения конечностей. Правда, роман этот был недолог, хомячок слишком быстро кончился. А еще одного завести Андрюше мама не разрешила ("Не позволю, и не проси! Чтобы ты потом опять неделю рыдал? Вот когда этот блядский кот сдохнет, тогда пожалуйста!") Так вот, Зудин, стоящий с разбитым сердцем возле входной двери, был точь-в-точь Андрюшин хомячок… Маленький и беззащитный, уши, от волнения розовые, трогательно оттопырены, волоски рыжие вокруг головы разметались. Встал столбиком и тупо уперся взглядом в стену, руки вдоль тела свесил. И как прежде, смотрел на него кот сквозь обманчивую прозрачность стекла и любил соседа в тот момент до исступления, до сладостной неги, до потери обоняния и зрения, словом, до такой степени, что совершенно не заметил появившуюся за спиной Антонину Карлович. А зря. Поскольку Антонина уже успела посетить туалет, найти и оценить по достоинству кошачью икэбану, придти в тихую ярость и вооружиться сковородкой. Быть бы ему прибитым насмерть под горячей рукой разгневанной соседки, если бы не спас кота мистическим образом его ангел-хранитель. Во время замаха, Антонина зацепилась сковородкой за полочку с кастрюлями Клары Мосейковой и с грохотом обрушила ее на себя. Кот брызнул с подоконника со скоростью, опережающей звук, поскольку весь произведенный звон, крик и мат догнал его уже в самом дальнем и темном углу родной комнаты, под кроватью Софьи Ильиничны.

Высказаться?