С некоторых пор Карл Андреевич стал все чаще задумываться над новым для него понятием - карма, и пришел к выводу, что она вопреки официальной религии имеет место быть, и именно ее костлявую руку он всю жизнь неотступно чувствует на своем плече. Ведь с чего все началось: вовсе не с появления в его жизни Зудина Гавриила Михайловича, и даже не с младенчества, когда он получил редкое имя Карл в сочетании с фамилией Карлович. А еще задолго до его рождения...

Карлович был пожизненной жертвой англомании. Его отец Андрей Иванович Карлoвич в бытность свою студентом-филологом заинтересовался происхождением собственной фамилии. Он подошел к вопросу скрупулезно, начал с составления Родового древа и довольно споро возвел корни к королю Карлу II, выяснив, что изначально их фамилия писалась Carl love it. Правда, здесь предок застопорился и не предал ясности кто такой Carl и что конкретно он любит. Ответы на эти вопросы Андрей Иванович предоставил искать пытливым умам потомков, наличием коих и без промедления озаботился. С того исторического момента Андрей Иванович начал требовать от окружающих первого ударного слога в своей фамилии и даже при получении паспорта пытался в графе “национальность” вписать “англичанин”, но времена были смутные и врожденная осторожность взяла верх над честолюбием. Таким образом, свою жизнь Карлoвич портить побоялся, но о судьбе сына призадуматься не удосужился и, как, впрочем, и следовало ожидать, нарек первенца Карлом. В последствии Карл Андреевич Карлович никогда не сетовал на отцовскую глупость, хотя с самого начала своей нелегкой жизни страшно переживал, что не уродился девочкой или, на крайний случай, уж пусть мальчиком, но не в этой бы семье.

Возрастные барьеры Карл Андреевич преодолевал под постоянным прицелом жизнерадостного остроумия сверстников. От пяти до семи лет его признавали как Карлушу, от семи до девяти идентифицировали Карликом, от девяти до одиннадцати - когда появилась подростковая округлость фигуры - Карлсоном, в старших классах побывал даже Карломарксом. Подобные невинные проявления детской жестокости известны каждому, а боль и обида, полученная от них, как правило, с годами имеет свойство не тускнеть. Карл Иванович исключением не был и к тридцати годам оставался по-прежнему закомплексованным и нелюдимым одиночкой. И лишь перешагнув через возрастной рубеж тридцати пяти лет, Карловичу удалось найти спутницу жизни, вернее было бы сказать - его нашла спутница жизни. Антонина обладала решительным характером, тяжелой рукой и зычным голосом, впрочем, про тяжелую руку Андрей Карлович узнал несколько позже. Она уверенной поступью вошла в жизнь убежденного холостяка, разрушила ее буквально до основания, чтобы на руинах построить семейное счастье по своему проекту. Быстро и безболезненно для Андрея Карловича остались в прошлом верные друзья-товарищи, творческие вечеринки и бурные философские дискуссии, жизнь пошла по стандартной для женатого человека колее. Каждодневная работа - Карлович преподавал русскую литературу XIX века в ЛГУ, затем обильный семейный ужин, вечер с газетой возле телевизора и раз в неделю скромные супружеские радости. Скоро семейство Карловичей пополнилось... сыном. Бедный Карл Андреевич очень переживал и не без основания, хотя мальчика и назвали весьма незамысловато - Андреем, в честь деда-англоманьяка.

Основания не замедлили сказаться. Торжественная церемония во дворце “Малютка” омрачила родительское счастье досадным недоразумением. Заранее назначили дату, со всех концов города съехалась многочисленная родня. Младенец в любящих отцовских руках был чудо как хорош: терпеливо прел в новом ватном одеяльце, туго перехваченный синей лентой по рукам и ногам, рот заткнут резиновой пробочкой с пластмассовым кольцом, тоже синим, лысую головку покрывал синий чепец, похожий на пятку от носка великана. Ко всему привыкшая Поздравляющая Дама не ожидая подвохов, начала положенную случаю стандартную речь.

“Дорогие Карл Андреевич и Антонина Борисовна! От имени мэрии Санкт-Петербурга поздравляю Вас с радостным и светлым событием вашей жизни. В нашем великом городе родился новый житель - ...

И тут она растерялась, нервно сглотнула, суетливо перелистала книгу регистрации рождений, с тоской загнанного зверя оглядела толпу праздничных родственников и пролепетала: “Андрей Карлович Карлович или может, Карлович Андрей Карлович, в общем еще один Карлович, два раза...”

“Ура!!!” - закричали довольные родственники, и церемония была завершена.

Новорожденный Карлович рос бойким мальчуганом и пунктуально повторял судьбу своего отца, именуясь в дворовых и школьных кругах Карликом, Карлушей, Карманом и проч.

Жили Карловичи в большой, но малонаселенной коммунальной квартире на Малой Конюшенной. Соседи - вполне приличные и мирные люди (что, как известно, составляет добрую половину жизненного благополучия). Одну комнату занимала одинокая старушка Софья Кузьминична, единственным недостатком которой являлось круглосуточное желание помочь и поддержать любое живое существо, от президента до таракана. Во второй селился Малахитов Дмитрий Дормидонтович оперный певец на пенсии и горький пьяница. Беспокойств от него не было вовсе: он или отсыпался от запоя, или впадал в запой, не выходя за пределы своей комнаты. Правда, в редкие моменты протрезвления он пел. От густого баса вибрировали стены и осыпалась нестойкая штукатурка. Но к счастью прочих жильцов бывало это крайне редко. Маленькую комнатку с окнами во двор, бывшую горницкую, оккупировала невзрачная девица с религиозным уклоном Клара Мосейкова. Спорить и ссориться с кем-либо ей “бог не велел” и на всякие коммунальные заморочки Клара только закатывала глаза и обливала окружающих презрением. Так ведь презрение не кастрюля щей, не обжигает. Сами Карловичи занимали целых две комнаты, одна из которых была с эркером, а другая с камином, используемым в качестве буфета. Шестая комната пустовала. Антонина Карлович прекрасно справлялась с ролью главнокомандующего на коммунальной арене - ловко осаживала Клару и элегантно эксплуатировала Софью Кузьминичну: то за Андрюшей присмотреть, то в магазин за хлебом сбегать. Все шло своим чередом и было вполне безмятежно до тех пор, пока в шестую комнату не вселился новый жилец.

Он появился ранним воскресным утром. На протяжный звонок откликнулась Софья Кузьминична. Шаркая, подошла к двери и выглянула в “глазок”. Представшая ее взору научно-фантастическая картина опасений не внушила: снаружи маячила лысоватая с крупным носом и выпуклыми глазами голова мужчины средних лет, водруженная на узкие плечи в кожаной куртке и подпираемая тоненькими ножками в брюках со стрелочками (древний “глазок” искажал пропорции до неузнаваемости). Безобидная внешность не лишила бдительности Софью Кузьминичну.

- Кто там? - спросила она строго.

- Я сосед ваш новый, Зудин Гавриил Михайлович, - из-под головы образовалась рука, стремительно выросла в размерах и поднесла к “рыбьему глазу” двери ордер с синей печатью. Лязгнул замок, громыхнул засов, Софья Кузьминична приоткрыла дверь на длину цепочки:

- Попрошу документ подробнее!

В оригинале Зудин оказался плотным коротышкой с короткими волосатыми пальцами. Он протянул бумагу к носу Софьи Кузьминичну, однако ж в руки не дал: “Так смотрите”. Софья Кузьминична неспеша изучила ордер на проживание и дверь захлопнулась, чтобы тотчас отвориться настежь.

- Входите.

Зудин оглянулся назад и зычно гаркнул:

- Ребята, заходите.

К ужасу Софьи Кузьминичны по лестнице загрохали шаги и за спиной нового соседа выросли четыре молодца в робах. Новоявленный сосед посторонился, и “ребята” ворвались в квартиру. Каждый нес какую-то поклажу: чемодан, табуретку, узел из наволочки, ковер, торшер. Они сновали из квартиры на улицу и обратно, перетаскивая в “шестую” комнату невообразимое количество коробок, предметов мебели и свертков. Гавриил Михайлович бдительно руководил процессом.

- Диван вот так к окошку ставим! Вплотную к стене, вплотную. Шкафчик к этой стенке, осторожно, черти, стекло не разбейте! Коробочки сюда ложьте, потом разберу. Ты что творишь? Не видишь, “фарфор” написано?! Бережнее надо, дуболом! Свое, поди, не бросил бы.

Высказаться?