ВОСТОРГ

Омерзительнее всего в ресторане были шторы. Грязнолиловые, набрякшие пыльными складками, насквозь пропитанные сигаретным дымом, кухонным чадом и чем-то еще, непередаваемым.

Хорошо, столик на шестерых. Мы с Вовкой уселись у прохода, а наши дамы на средние стулья, оставив между собой и драпрями полосу отчуждения.

Ресторан при гостинице назывался просто: “Центральный”. Без изыска, но с претензией. Дизайном он напоминал скорее рабочую столовую, каковой, в сущности, и являлся для командированных и местных крутомесов. Мы в своих костюмах при галстуках несколько выбивались из общего спортивного стиля одежды. Что уж говорить о наших дамах в вечерних платьях и туфельках.

Зря, всё-таки,мы променяли уютные кухонные посиделки на красивый вечер в ресторане. Порадовало только одно. Официант в должной степени оценил наши наряды и ,внимательно выслушав заказ, предупредительно заменил приборы и очень скоро подал вазу с фруктами и стеклянную пулю “Белого аиста”. Некто в “адидасе” за соседним столиком при этом сунул сигарету в недоеденный бефстроганов и возмутился: “А че ты сказал, что коньяку и яблоков нету!” Официант молча мазнул по нему презрительным взглядом.

Примерно месяцем позже я срезал угол задами гостиницы. Днем была оттепель, дело близилось к весне, и в воздухе чувствовалась стылая сырость. Оскальзываясь на подмерзшей грязи и пряча лицо от порывов ветра с колючими льдинками, я пробирался меж каких-то мусорных баков и клял себя за попытку сэкономить на времени в пути.

Окна ресторана были ярко освещены. Облагороженные шторами и стеклами, доносились приглушенные звуки музыки. Я заметил трех девчонок-малолеток, завороженно стоявших между квадратами света. Неожиданно одна из них протяжно вздохнула и с какой-то неизбывной бабьей тоской простонала: “Во жизнь...писец!”

Я негромко фыркнул и поднял глаза. В окнах плавали тени. Вот скользнул силует, замер на миг в полупоклоне, в сторону изломилась рука и мягкий призрак бокала качнулся в извивах штор.

Все -то врет память. Ведь знаю прекрасно, что оконные проемы плотно убраны изнутри пакостью лилового цвета. Однако, в тот момент, снаружи, с обледеневшей кучи отбросов, мне показалось, что там колышутся легкие шелковые занавеси. Бледно-розовые.

ЕЩЕ ОДИН МИР, ПОТЕРЯВШИЙ ИМЯ

И ничего не изменилось. Не вздрогнула земля, не колыхнулись травы, не зазмеились трещины по глинистым холмам. Только истерично застрекотала тощая сорока , презрительно дернула маслянисто блеснувшим хвостом, сорвалась с ветки яблони-дичка и по дуге скользнула вниз, к реке. Я проводил сороку взглядом и упрямо повторил: “Индейская тропа!” Выдохнул, как заклинание, как “сим-сим, открой дверь”... Увы, я не Али-Баба, и кустарник сим-сим не растет в окрестностях Алма-Аты. Заклинание не сработало, и дорога, полого, в два поворота, ползущая на холм к дачам и горнолыжной базе спортобщества “Динамо”, осталась все той же: унылой, узкой и пыльной.

Как же все-таки мы называли ее в детстве? Точно, не “индейская тропа”. “Индейская тропа” проходит выше, возле ржавых облупленных рогулек опор заброшенной канатки. А ведь когда-то было чрезвычайно важно помнить имена всех клочков и закоулочков окружающего пространства. Емкие, точные, яркие и звучные названия. Заключавшие в себе бездну информации, определявшие не только основные тактико-технические характеристики, но и особенности эмоционального восприятия.

Так ближний к дачному забору склон холма, просматриваемый и простреливаемый вдоль и поперек заботливыми бабушкиными глазами, мы называли “простое поле”. Слишком оно на виду, совершенно незапретно и обыденно: невысокая жухлая трава, истерзанная тракторами дорога с пятнами солярки, припорошенные пылью редкие коровьи лепешки - даже не поймешь, где находишься.

Зато противоположный склон этого же холма - “дальнее поле”. Там летает кузнечик с фиолетово-алыми крыльями, там в колючем кусте барбариса притаился страшный богомол и ящерица мелькает в шершавой тени валунов. Там ничто не препятствует взору и можно часами разглядывать сверкающие вдали ледники, высматривая альпинистов, похожих отсюда на черных букашек ( а может то и не альпинисты вовсе, а снежный человек алмасты вывел свою семью на прогулку в погожий день).

Еще нам с братом очень нравится, как пугаются наши бабушки, когда мы отпрашиваемся играть на “дальнее поле”.

- Это куда? Далеко нельзя!

- Да это рядом! На той стороне, - снисходительно успокаиваем мы непосвященных.

- Сандали обуйте, земля еще холодная! И на речку не ходить.., - напрасно взывают они к нашим спинам.

Сколько удовольствия мы получали от тайного летнего языка. Забывшись, уносили его с собой в осень. И тогда, разглядывая гербарий, учительница возмущалась:

- Что это за “синяя колючка” такая? А “волдырница жгучая”? Ты что, не мог посмотреть, как правильно называются это растения?

А зачем? Чем название “татарник” лучше “синей колючки”? Мы были королями мира. Разве король не имеет права давать имена своим подданным?

Каждое лето мы с братом совершали географические экспедиции. Мы бродили по склонам гор, тайно проникали в колхозный яблоневый сад, собирали грибы в березой роще и сооружали запруды на страшно недовольной этим Весновке. И всем встреченным камням и тропинкам, бабочкам и птицам, деревьям и травам давали имена. Ведь мало оставить в дорожной пыли след своей босой королевской ступни - надо закрепить право владения, включить в реестр.

Имена часто давались самые незатейливые, в детстве у тебя в распоряжении не так уж много слов. Зато все они новенькие, почти не пользованные, а потому и стоят гораздо дороже. Сейчас, наверное, большинство из тех имен не вызовет в моей душе никакого отклика. Я могу просто не узнать их, даже если вспомню. Это все равно, что складывать числа, вместо того, чтобы умножать или возводить в степень.

Например, “мост”. Сколько мостов я успел увидеть, пройти и пощупать? Уйму. А тогда МОСТ был один. Узенький железный мостик с невысокими перилами, сваренными из уголков и арматурных прутков. Когда-то на листах настила было рифление, чтобы пешеходы не оскальзывались. Но постепенно рифление сшаркали, чернение стерли, и мост поблескивал на солнце большими проплешинами, окаймленными красивыми разводами ржавчины.

Был этот мост каким-то несуразным. Кривым. С обрывистых склонов лога косо тянулись похожие на толстые рельсы стальные балки, упиравшиеся в полотнище моста примерно в четверти длины от краев. Середина должна была опираться на такую же рельсу, вертикально воткнутую в дно лога. Однако, то ли рельса оказалась чересчур длинной, то ли лог пытался отторгнуть чужеродное тело, но мост получился немного горбатым и скособоченным.

До того, как через лог сделали насыпь и проложили асфальтированную дорогу, по мосту было очень удобно ходить из одного корпуса военного госпиталя в другой, но сейчас мост служил всего лишь дополнением к терренкуру, маленьким разнообразием оздоровительного прогулочного маршрута. Ветераны в больничных халатах из блеклой фланели и драных дерматиновых шлепанцах медленно и осторожно проходили по мосту, иногда останавливаясь кинуть взгляд на горы. Они почти никогда не смотрели вниз, в лог. В его вечносырую плотную тень, в мутнозеленую пену крапивы, лопухов и полыни, из которой густо всплывали пузырящиеся кроны яблонь-дичков. И чувствовалось какое-то пренебрежительное безразличие в сырой тяжелой зелени лога...

В жару, когда под ногой поддавался и плющился асфальт терренкура и душной испариной туманился лог, мост раскалялся, как сковородка. В один из таких дней мы с братом решили устроить на мосту испытания воли: кто пробежит босиком из конца в конец, тот герой.

Уже на третьем шаге в подошвы вонзились миллионмиллионов огненных гвоздей, выбив слезы из-под прищуренных век, мост удлинился и выгнулся дугой. Не выдержав пытки, брат вспрыгнул на перила, я за ним. И быстро-быстро перебирая ногами по ребристым пруткам, по-крабьи , мы поспешили к спасительной земле. Вдруг снизу раздался издевательский судорожный вопль зловещей птицы-вороны, пробравший нас внезапной дрожью “мурашиков”. А еще через несколько минут мы весело шагали в госпитальный буфет, где за шесть копеек пекли замечательные слойки с повидлом. Как хорошо, что хотя бы в детстве тебе не надо быть победителем, чтобы получить награду...

Высказаться?