Вот и добрел. Сейчас над гребнем холма покажется низкая плоская крыша лыжной базы, и навстречу выкатится, захлебываясь демонстративным, нарочито-злобным лаем, встрепанная дворняга. Если от реки подниматься короткой дорогой, по крутой самодельной тропинке, то Шарик (или его папа?) появлялся гораздо эффектнее, выскакивая на фоне неба словно чертик из коробки. Тьфу-ты, елки-палки! Дорога называлась просто “длинной”! Два пути вели от Весновки к дачам : “короткая дорога” и “длинная дорога”. И все. А я-то развел турусы на колесах. Имя мира, имя мира!.. Отстань, псина, я блохастый!

ГОРОД ,КОТОРЫЙ МОЖНО ДАРИТЬ

Раньше в самолетах “Москва - Алма-Ата” включали по бортовой трансляции одну и ту же запись: “Вы подлетаете к столице Казахской Советской Социалистической Республики... в живописных предгорьях Алатау... вдоль улиц текут прохладные арыки... крупный научный и культурный центр...”

А когда пилот после посадки выруливал на стоянку, сквозь гул моторов прорывалась щемящая песня Аллы Пугачевой: “Сто часов счастья, разве этого мало?”

Ее я бы оставил. А вместо прочей тягомотины просто говорил: “Алма-Ата - это город, который можно дарить”.

Как дарят звезду любимой.

Как дарят фотографию на долгую добрую память.

Как дарят себя. Нежно и с любовью, не выпуская, однако, подарок из цепких рук: “Я тебе дарю, но пусть пока побудет у меня”.

***

Я уехал из Алма-Аты в августе 1986 года по причинам, казавшимся мне тогда серьезными и закономерными.

Но в глубине дорожного чемодана остался маленький клубок воспоминаний. И когда я вдруг начинаю сомневаться: “А тот ли я?” - и пугаюсь этого сомнения; я открываю чемодан, достаю клубок, вытягиваю из него нитку и перебираю узелки.

***

Это местоуказания “выше” и “ниже”, имеющие измеряемый смысл. Потому что на юге улицы карабкаются по отрогам Тянь-Шаня, а на севере тают в степи.

Это улица Дехканская. Она начинается от “Ташкентской, где могилки” (центральное кладбище или, сокращенно, ЦК), а заканчивается у самых прилавков - зеленых холмов на избеге гор - отделенная от них великолепным Ботаническим садом. Я живу там, где улицу Дехканскую разрывает проспект Абая. В месте разрыва образовался непроезжий жалообразный треугольник. Его засыпали землей, засадили цветами и нарекли “Тещиным языком”. Все таксисты и частники города знали: “Мне до тещина языка. У соков-водов остановите”.

Это магазинчик “Соки-воды” в торце четырехэтажки. Салпаном я покупал там на 10 копеек стакан газировки с сиропом и рогалик с хрусткой коркой, а мокрую сдачную копейку забирал, если давали “орлом”, или выхлебывал газировку без сиропа, когда “решка”. В “Соки-воды” я ходил в школе, в институте и сейчас в редкие наезды, в первый же день. Это ритуал. Люди должны соблюдать обряды.

Это мой “биокомбинатский” дом с садиками для каждой из двенадцати квартир. В нашем растут черешни, груша, кусты китайской вишни и апорт - яблоки на нем подгнивают от городского воздуха. Весной распускаются тюльпаны, летом - розы, а осенью - хризантемы и астры. Сосед сверху превратил свой надел в картофельно-помидорно-малиновый огород. И забор у него настоящий, из сетки-рабицы, а не сухие ветки, переплетенные между кустами сирени; и фамилия у него какая-то ильфо-петровская, вроде Лифшица.

Это “сушеный абрикос” толкового словаря. У ехидных Ильфа и Петрова он цветет на склоне дней, а в Алма-Ате он цветет на склонах гор. Огромными розовато-белыми цветами на черных корявых колючих ветвях. Листья появляются позже. И мы с отцом ходим весной в ущелья, чтобы полюбоваться сказочным зрелищем - дикоцветущим урюком на заре.

Это старая низенькая библиотека за пустырем у сквера. Однажды в читальном зале, в книжке сказок, я нашел два рубля, а сливочное мороженное с двумя вафельными пластинками стоило тринадцать копеек. Почему-то я испугался взять деньги. Взял мой младший двоюродный брат. Мы поделили добычу и куда-то истратили.

Это глина у снесенной бани, в дебрях степной полыни. По глине можно пройти, но если остановишься, она принимается тебя поглощать; и мы с Нурликом на спор тонем по пояс. Еле выбираемся под радостный гогот старших восьмилетних товарищей. Без сандалет и трусов. Один сандалет я так и не спас. Потом над ним построили здание республиканского КГБ.

Это горы. Летом в непродуваемой ветрами Алма-Ате лучше всего они видны ранним утром, пропадают днем и вновь появляются только под вечер. Но которые ощущаешь постоянно.

Это большая политическая карта мира для прикнопливания на стену. Бабушка подарила мне ее в первом классе, чтобы ребенок изучал географию. Я отыскал Алма-Ату и страшно возмутился, что таким значком отмечены все города с населением от 600 тысяч до миллиона. Всех много. Я накорябал громадный чернильный кружок и ввел в таблицу новое условное обозначение населенного пункта. Для Алма-Аты.

***

С чего начинается город? Не знаю. Вчера отвечал на этот вопрос так, завтра - этак. Вначале Алма-Ата для меня состояла из одной улицы, нескольких домов, в которых жили друзья, скверика и десятка автобусных остановок до гор. Постепенно я обживал новые пространства: застраивал их, населял людьми, историями, ямами, лужами, арыками, флорой и фауной. Город попался хороший. На вырост.

По нему интересно было гулять. Не нужно перебегать с одного оазиса урбанистической пустыни на другой. Все кирпично-железобетонные коробки заботливо укрыты и украшены деревьями: бояркой, яблонями, кленами, дубами, акациями, голубыми тянь-шаньскими елями. Растут они в Алма-Ате где попало и как попало. Коротки руки цивилизации.

Едешь по проспекту Абая, любуясь на стриженные под бобиков липы на обочинах и вдруг за тещиным языком видишь вздыбленные комья вязов, карагачей и вздувшиеся колонны пирамидальных тополей. Эти вольно-растущие громады беззастенчиво рассекают главную транспортную артерию на два узких арыка и только через несколько километров, за улицей Баумана, дают им слиться.

Я слегка пококетничал насчет узелков на ниточке из клубка воспоминаний. Детство, отрочество, юность - это бомба с часовым механизмом. И ты внутри. Рано или поздно раздается громкое “бум”. Добро пожаловать вон. Подбирай, если хочешь, осколки и вперед, не оглядываясь.

А оглянуться иногда ой как хочется. Ностальгически улыбнуться былым комплексам и страхам; проскакать галопом по любовям; поржать (раз уж пошел такой метафорический ряд) старым хохмам и приколам. Армия подсечек снова в бою!.. М- да, порой всплывает такое, что и сейчас стыдно. Но, не будем о хорошем. Пороемся в осколках.

***

Это веселый вратарь “Кайрата” Бубенцов. Когда мяч на другой половине поля, он делал приседания, прыжки, отжимался и балагурил с фотографами, сидящими около ворот; а однажды пропустил гол из-за того, что пролетавшая над стадионом горлинка угодила ему гуаном на голову в самый ответственный момент.

Это великое множество ворон, ночующих зимой на березах около остановки “Центральный стадион”. И люди короткими перебежками под непрерывной бомбежкой прорываются к спасительным троллейбусам.

Это далекая и зловещая роща Баума. Про нее рассказывают леденящие кровь ночные истории; а днем там гуляют мамы с детьми и устраивают легкоатлетические кроссы школьников.

Это первый в жизни поцелуй весенним вечером на излучине темной аллеи, прерванный сумасшедшей пчелой. Нашла, идиотка, место и время запутаться в волосах моей любимой.

Это цветы. С базарчика, с клумбы, с куста сирени в чужом палисаднике. Первые подснежники в феврале, с джайляу, и последние - в мае, из капчагайской степи. На месте нового здания цирка был большой цветник за высоким забором. Однажды мой старший брат отменил свидание и не подарил букет, потому что пришлось вымачивать в горячей ванне соль и выковыривать кухонным ножом дробь из.. ну, вы понимаете.

Это пустырь напротив цветника, тоскующий по цирку-шапито. Там водрузили коробку театра драмы имени Ауэзова, а поскольку рядом, подныривая под тещин язык, хлюпала желтая речка Поганка, его прозвали “Театр на Поганке”, или “Броневик на Поганке” - за архитектурные достоинства.

***

Высказаться?