Возможно, ты действительно испытываешь к хозяину живописи дружеские чувства. Но дружба дружбой, а спички спичками. Не веди себя, как ебун косоголовый и прежде чем что-то сказать, взвесь и рассуди мое предложение. Если то, что ты говорил на прошлой игре правда хотя бы наполовину, я дам тебе за десять рисунков, как только ты принесешь их, двести тысяч долларов. По двадцать тысяч за рисунок. Принесешь меньше, получишь соответственно. Больше десяти не неси. Я располагаю ограниченной суммой наличности. Единственное, насколько я понимаю, что тебе надо решить, стоит ли дружба с этим малым двести кусков или нет? До конца сегодняшней игры решай, а когда будешь уходить, я выйду проводить тебя, и ты скажешь, что надумал. Можешь считать, что сегодняшняя игра устроена в твою честь. Нам пора. Ты идешь?

- Иди, меня ждать не надо. Я покурю и поднимусь к тебе.

- Ты правильно делаешь, что не пытаешься сейчас говорить со мной о деле. Мне кажется, я в тебе не ошибаюсь, - он потрепал меня за плечо, встал с лавочки и, отойдя уже к подъезду, обернулся и крикнул, - не задерживайся. Сегодня твой день. Ты ведь фартовый, Бог Солнца.

Я остался один.

-

Разводы, идущие по воде от моста немного поблекли. Через час-полтора где-то неизвестно где нажмут на кнопку или опустят рычаг, или черт его знает что сделают еще, и мост погаснет. Начнет светать. К утру всегда делается прохладней, особенно у воды. Я так загнался, что совсем упустил время. А ведь прошло уже порядком. Спать не хотелось, но и ловить здесь тоже было нечего. "Винт" еще вовсю колбасил. Ребята исчезли напрочь, словно вообще забыли о моем существовании. На них это было непохоже. На короткое время мною овладело легкое беспокойство - как бы с ними чего не случилось. Но, подумав, я решил, что они просто дали мне побыть одному. Я иногда смертельно уставал от постоянной движухи, и поэтому мой отрыв вперед они, скорее всего, расценили, как желание отделаться от них.

Я встал с лавочки и пошел обратно, загребая ногами песок и оставляя после себя на безлюдном пляже пунктирную черту своего недавнего присутствия.

2

-

"Я не люблю тебя. И Бог тебя тоже не любит. Тебя не любит никто. Тебя не за что любить. Да кто ты такой вообще, чтобы с тобой говорить о какой-то там любви? Сходи в пиротехнический магазин, купи взрывчатку и разнеси к такой-то матери этот долбанный мир! Он не для тебя. Не твой. Он тебя имел. Он топтал и твой нюх и тебя самого. Мне наплевать, кто ты, как тебя зовут и чего тебе надо от жизни. Единственное, что я знаю на верочку - тебя никто не любит. А я так просто тебя ненавижу. Когда тебя похоронят, я разрою твою могилу, сброшу крышку с твоего "последнего пристанища" и помочусь на твои бренные останки. Мне станет очень хорошо. Я буду счастлив. Я уже сейчас счастлив от одной мысли о том, как я надругаюсь над твоим трупом. Я унижу в твоем лице самое святое и почитаемое, что есть у мира со дней его творения - смерть. И да здравствует жизнь! Да здравствует струя моей вонючей мочи, заливающая всемирным потопом целые города и страны. Жаль, умер Виан, некогда заплевавший все, что смог. Он бы меня понял. Я пошел еще дальше, и вот пришел все обоссать. Жизнь не стоит на месте. Прогресс коснулся даже этой весьма пикантной области человеческих взаимоотношений. Не будем мягкотелы. Посмотрим в глаза Истине - в зеркало. Что мы там видим? Откровение святого Иоанна - верблюжий помет по сравнению с тем, что таит в себе отражающая поверхность чудо-стекла. Омерзительное зрелище, особенно если встать перед зеркалом голым. Что это за висячка у меня между ног? Нет, позвольте, это не просто нечто бездействующее. Напротив, это ключ ко всем тайнам мироздания. Эта штука, безвольно болтающаяся ниже пояса - и есть причина всех войн, переворотов, революций и умопомрачительных карьер. Именно этот хвостик, обтянутый нежной кожей, заставляет ненавидеть, жадничать, лгать, кривляться и предавать. Хуже всего, если эта странная вещь безропотна настолько, что не дает мужчине уверенности в своей полноценности. Тогда-то он и начинает брать силой то, что считает принадлежащим себе по праву. Тогда-то и появляются низкорослые сироты - Наполеоны, Гитлеры и Ленины. Не знаю, но даю рубль за сто, что Чингисхан был тоже от горшка два вершка. Диктаторы плоти всегда выкорчевывают духовность, как единственную альтернативу своей плебейской диктатуре. Диктаторы плоти всегда ниже к земле, потому что растут от земли, а не к небу, и всегда смотрят на мир, пряча глаза от Солнца под козырьками высоких лбов".

Приблизительно такими мыслями я встречал каждый новый день, сидя в Бутырском централе. Да и о чем другом разве можно думать, ежесекундно видя перед собой лошадиные морды вроде бы людей. С такими мыслями меня этапировали на Пресню - центральную московскую пересылку. Примерно так думал я, когда несся в столыпинском вагоне к Нижнему Новгороду. Вот уже много месяцев кряду перед глазами стояла одна и та же картинка: огромное скопление недоумков, с которыми не хотелось иметь ничего общего. Со многими западло было даже разговаривать. Довольно редко встречался нормальный, настоящий человек, думающий о чем-нибудь, кроме жратвы, баб и наркотиков. В подавляющем большинстве сидели за бытовуху. Их так и называли - кухонные боксеры. Совершенно тупые, несуразные, больше походящие на тени, в конец запуганные мусорами и такими же недолюдьми, они были стадом баранов, легко удерживаемым в подчинении горсткой блатных.

Антикварщик сдал меня мусорам. Продал, сучара! Пусть и не за тридцать серебренников, но все равно поступил, как Иуда. По всем понятиям воровской жизни он был теперь гадом и конченной блядью. Как я хотел встретиться с ним в камере! Тогда бы эта тварь заверещала по другому. Всю спесь сбил бы с гондона. Сделал бы из него полотенце для ног. Ну да, такие не садятся. Такие выходят чистенькими отовсюду. А ведь какие мне пел дифирамбы, козел криворогий. Нет, верить вообще никому нельзя. Любой и каждый продаст тебя при первом подходящем случае. И еще вывернет так, что ты окажешься виноват, на тебя будут показывать пальцем и говорить, что стукач ты. Дереволаз задрюченный! Как он меня поимел, мать его! Я так хорошо отработал делюгу. Мусора не смогли установить даже день, когда была выставлена Колина хата. Ни одного пальчика им не оставил.

Но полученный срок - это только полбеды. Два года промелькнули незаметно, словно их и не было. Время тянулось бесконечно, пока оно шло. Казалось, что это никогда не закончится - шконки, проверки, стремы, локалки, бараки, камеры. Но вот я выхожу за зону свободным человеком, вижу встречающую меня мать и готовых прослезиться друзей, и понимаю, что ничего плохого со мной вообще никогда не было. Странное чувство. Ни одуряющего запаха свободы, ни страха перед грядущим, ни хрена. Наоборот, переполняет уверенность в том, что теперь-то уж точно весь мир лежит перед ногами победителя. Чувствуешь себя чуть ли не Александром Македонским, расстроенным по поводу того, что больше нечего завоевывать.

Коля и его семья - единственное, что по настоящему мучило меня. Антикварщик не просто отдал меня на растерзание следствию. Он сделал очевидной подлость, которую я совершил. На суде я не мог поворачивать голову в сторону Коли и его матери, которые приходили на каждое заседание. Хуже всего было то, что Коля всякий раз подходил к решетке и тихо говорил мне: "Не волнуйся. Все будет в порядке. Я все понимаю. Тебя шантажировали. Тебя заставили. Мы с мамой забрали иск, когда узнали, что это ты к нам залез. Ты, главное, береги себя". Он постоянно слал мне письма, в которых ужасался моим положением и обещал сделать все, что в его силах, чтобы меня отпустили.

Я был потрясен его благородством. Он не только простил меня. Он сделал нечто большее - он объяснил мне, как надо относиться к чужой жизни. Я не отвечал на его письма не из какого-нибудь там плебейского чувства вины или нирванического мазохизма. Нет. Ничего подобного со мной не происходило. На самом деле, я не мог понять, что писать ему. Извиняться? Каяться? В жопу все раскаяния! Подобного я не позволял себе никогда. Единственное, что я знал твердо, пока мотал срок, так это то, что обязательно пришью антикварщика. И первое, что я увидел в глазах Дена и Гая, приехавших к лагерным воротам встретить меня, - это немой вопрос: "Когда, братан, мы его прикопаем"?

-

С момента моего освобождения прошло уже больше года, а эта падаль все еще дышала со мной одним кислородом. И кислорода по этой причине мне не хватало. Колю из поля зрения я не выпускал, решив, что для него будет лучше, если такой человек, как я, присмотрит за ним. Он по-прежнему играл на скрипочке. Пока я сидел, он женился на девочке, игравшей на виолончели. Колины родители подарили им на свадьбу машинку. Одним словом, с Колей все было в порядке.

А вот со мной нет. Я даже возненавидел преферанс, потому что стоило только мне увидеть карты, как тут же вспоминался уродливый сукин сын, упрятавший меня за решетку. И вот теперь, подходя к своему подъезду в пятом часу утра, я был переполнен одним единственным желанием - трахнуть его в старческую задницу раскаленным паяльником, предварительно обработав полость рта этому фуфлогону легким рашпилем.

---

Начинался отходняк. Когда "винт" отпускает, лучше ни с кем не общаться. Можно наговорить черт знает чего. Такого нагонишь, что потом стыдно будет.

Ребятишки, наверно, цепанули каких-нибудь районных шалав. Под "винтом" секс катит, как никогда, если, конечно, встает. У меня с этим делом облом. Насколько я конь с трезвой башки, настолько же половой урод после инъекции. Но все равно это лучше, чем бухать. У меня даже есть теория на этот счет. В алкоголе заключен демон. И когда этот демон овладевает тобой, ты становишься другим человеком. Даже не человеком, а чем-то вовсе другим.

Самые паскудные моменты жизни у меня связаны именно с пьянством. Взять хотя бы последний. Ни за что, ни про что завалил человека. Не так давно, когда крепко нажрался, ухо парню одному откусил во время драки. Хрен бы с ним, но я его пережевал и проглотил. Парень после этого сознание потерял. Впервые, наверное, такой пируэт увидел. А ведь здоровее меня был во много раз.

Когда Гая, еще задолго до моей подсидки, заточкой в селезенку пырнули, я с пьяных глаз в травмопункте цветочные горшки о головы врачей перебил. Гай кровищей истекает, а доктора, вместо того, чтобы его лечит, бинтами головы себе заматывают и колеса горстями жрут. Сами, конечно, виноваты. Им приносят на руках окровавленное тело, а они чай пьют и вообще не собираются реагировать. Вот и пришлось напомнить им про клятву Гиппократа.

Ни я один бухать не умею. Ден однажды совсем недавно по ночуге нализался до состояния "кекс с изюмом" и перебил у автомобилей лобовые стекла прямо у собственного дома. Покуражился. Мы с ним выплываем из подъезда пьяненькие и видим прямо на ступеньках тяжеленную якорную цепь. Как она сюда попала - непонятно. Ден ее поднял, как пушинку, и пошло-поехало. Хорошо, никто в темноте его не узнал из окон. Хотя, может, и узнали, только стреманулись заявлять. Проще ведь новый лобовик купить, чем год в корсете выхаживаться и манную кашку через трубочку посасывать.

Нет уж, чем так квасить, лучше уж жить при сухом законе. Что не попойка - то запой, что не запой - то белая горячка. С другой стороны, по трезвяку жизнь прожить, да еще такую, не судьба явно. Вот и бахаемся время от времени "винтиком". В оздоровительных целях, можно сказать. Для разгрузки психики. Героина я, если быть честным, боюсь. Можно незаметно очень быстро подсесть. Ден с Гаем одно время крепко торчали. Гая пару раз даже в Склиф с передозом эвакуировали. А у Дена после очередного передоза участок башки полысел.

Когда они соскочить с дозы решили, то денег ухнули больше, чем за всю жизнь прокололи. Несколько раз слезали. В клиниках лежали, в пансионатах минеральными водами отпаивались, всем вокруг так головы забили своими ломками и реабилитациями, что в какой-то момент им вообще верить перестали, и даже их родители решили, что на детках пора ставить крест. В один погожий весенний денек они, никому ничего не говоря, исчезли. Бросили все замуты и пропали, словно ветром сдуло.

Появились через четыре месяца румяные, и стало ясно, что дело у них пошло наконец-то на поправку. Вот уже три с небольшим года они к героину не прикасаются. Иногда, правда, ширяются стимуляторами, к которым привыкнуть сложнее, и они теперь собаку съели в этих делах. Так что за них я относительно спокоен.

Что касается Совы, то он вообще любит только анашу, а ко всему остальному относится с презрением, полагая, что от наркотиков один только вред. То что он сегодня "винтанулся", было событием уникальным, и мы все сделали вид, что он этого вообще не совершал.

Весной и осенью, как и у всех шизофреников, у него начиналось обострение, и он ложился отдохнуть в клинику неврозов. Там он в изобилии кушал всякие цветные таблетки и почти все время спал или дремал, при этом совершенно серьезно утверждая, что колеса наркотиков не содержат, а врачи - лучшие и добрейшие люди в мире. Разубеждать его в этом смысла не было. Пусть думает, что хочет, если ему хорошо так думать.

Вообще-то, я считаю, что у каждого свой кайф. И если кто-то запойно пьет, а кто-то колется - значит, так тому и быть. Пока человек сам себе не скажет "хватит!", никто ему не поможет. "Анонимные алкоголики" и "Лайфспринги" - по большому счету, говно, выкачивание денег из честных граждан в фонд голодающих детей Палестины.

Я видел многих молодых ребят, заезжающих на тюрьму в страшных ломках. Они неделями не могли ни есть, ни спать, ни ходить. Жили в бреду и судорожно бились на шконарях. Никто просто так не поделится своим раствором с незнакомым человеком только потому, что тот подыхает. Бесплатный сыр только в мышеловке. Если умрет, освободит место живым - вот и вся философия.

Но они не умирали. В конце концов их отпускало. Они постепенно приходили в себя. Оживали. Начинали ходить, разговаривать. Разговоры по началу сводились к одному - к наркотикам, к тому, как было плохо, как хорошо, что слезли. Наконец-то приходил момент осознания ущербности и беспросветности такого существования.

Но ненадолго. Через месяц, а-то и меньше, человек обживался, узнавал что к чему, и, принося со свиданки или от адвоката денег, сразу же мутил то, что было доступно. А поскольку при наличии желания и лавэ можно было вымутить все, что угодно, торчок начинал двигаться вновь, иногда еще плотнее, чем на воле. Если ты не куришь только потому, что нет сигарет - это еще не значит, что ты бросил курить. Так во всем.

-

Занимался рассвет. Солнца видно не было, но оно уже где-то взошло. Уставшие за сутки глаза слепли и приходилось щуриться, чтобы видеть дальше собственного носа. Я битых полчаса простоял у подъезда, ожидая рассвета, а как он наступил, не заметил. Прав Ден, когда говорит, что мне надо меньше думать. Пора подниматься домой. Скоро соседи поползут на работу. Придется здороваться, разговаривать. Дворника я, похоже, уже дождался.

Он вышел на меня из-за угла дома. Ослепляющие лучи делали его похожим на святого с нимбом вокруг худенького лица. Метла в руке придавала зрелищу комизм и я невольно заулыбался. Он, скорее всего, воспринял мою улыбку, как приветствие, и бодро поздоровавшись, встал напротив, приготовившись общаться. Я молча развернулся и молнией слинял в подъезд. Дворника мне только для полного счастья и не хватало.

Почтовый ящик был пуст и сломан. В лифте я вынужденно вспомнить о том, что "Спартак" чемпион, а Гай не кто иной, как "жадный блядун". Последний афоризм изобразил пару месяцев назад Сова, живущий прямо подо мной. Перед тем, как ехать домой, я решил заглянуть на этаж Совы. Вдруг они сидят там. Я нажал на цифру десять и воткнул зрение в пол. Механические двери закрылись, и негромкое жужжание потащило меня вверх.

Как всегда, воняло мочой. Валялась какая-то предвыборная листовка. Мне предлагалось голосовать за космонавта, который, как и полагалось космонавту, обещал безбедную жизнь и дешевый общественный транспорт. Поскольку общественным транспортом я пользовался редко, а в светлое будущее не верю с ранних лет, то решил за космонавта не голосовать. Да и врал он наверняка. Хочешь обмануть себя - поверь в силу космоса.

-

Пока я изучал печатную продукцию, рекламирующую выгоду космоса для транспорта, лифт благополучно распахнул двери на заказанном этаже. Передо мною стоял Ден. Мы изумленно уставились друг на друга и простояли в молчании до тех пор, пока двери не решили вновь разделить нас.

- Держи их, - провопил Ден, обеими руками и ногой ныряя ко мне. Наткнувшись на такое серьезное сопротивление, двери безвольно потрепыхались и умерли, оставив довольно широкую щель.

- Ты лифт сломал, олух! - я с горем пополам просочился в зазор. - Представляешь, если на отходняках зависнуть в шахте? Я бы тебя потом убил. Ты что здесь делаешь?

- Кайфую. Разве не видишь?

- Ты, вроде, к Наташе собирался.

- Пошла она, в натуре.

- Стало быть, не приняла. Ладушки, о грустном не будем. Здесь-то ты какими судьбами?

- Если расскажу, не поверишь, - Ден был очень странным: на бледном лице проступили синюшные пятна, а глаза приобрели неестественный зеленоватый отлив. - Ты один дома?

- Один. С кем мне быть? Сфинкс, и тот куда-то вчера соскочил. До сих пор не появился. По бабам, наверно, пошел.

Я внимательно изучал приятеля: одежда на нем была грязная, а ботинки так вообще чужие, на несколько размеров больше. Он явно побывал в передряге. От "винта" лицо пятнами не идет, глаза не зеленеют и в грязи валяться не хочется.

- Что на тебе за обувь?

- Бог Солнца, если ты мне не сумеешь объяснить то, что со мной случилось этой ночью, я сойду с ума. Только сначала дай мне чашку чая. И не спрашивай пока ни о чем. Дай дыхание перевести. Я, братан, такое сегодня пережил.

- С Наташкой что ли поругались?

- Да пошла она, в натуре. Сначала дай чаю. Потом тебе все расскажу.

Мы, не проронив ни звука, поднялись этажом выше по разукрашенной графитистами лестнице и встали напротив дверей в холл, за которыми открывался доступ к четырем малогаборитным московским квартирам. Я принялся шарить по карманам.

- Прекрати мозги канифолить. Отпоковывай ворота, иначе я прямо здесь, у тебя на руках кончусь, - Ден, может быть, и не совсем шутил. Лицо его стало еще бледнее, пятна проступили отчетливее, сбивчивое дыхание говорило о том, что сердечко шалит. - Не тяни кота за яйца. В натуре ведь труба. - Пока я рылся по карманам в поисках ключей, Ден испуганно таращился на меня выпученными зелеными глазами. - А это вообще ты, Бог Солнца? Дай-ка я тебя потрогаю.

- Потрогай. Только за жопу не мацай. Да что с тобой такое происходит, мать твою?

- Вроде ты, - Ден вцепился в мое плечо и сильно стиснул его пальцами.

- Да отпусти ты! Ключицу свернешь, боров,

Он убрал руку. Я вытащил из заднего кармана штанов ключи.

- Нашел. Только не вопи, как потерпевший, когда дверь открою. Соседей на уши поставишь. В квартиру попадем, тогда делай, что хочешь. А пока возьми себя в руки.

-

Ден пил чашку за чашкой.

- Полное обезвоживание организма, - пояснил он. - На отходняках такое бывает, сам знаешь. Чего ты так на меня уставился? Чаю жалко?

- Нет, пей на здоровье. Хочешь, пивом угощу? У меня в холодильнике есть пара бутылок. Оттянет.

- Я теперь, братан, вечность ни алкоголя, ни наркоты не попробую.

- Может, все-таки скажешь, что с тобой стряслось? Как ты у Совы на лестнице очутился вместо того, чтобы у Наташки быть? Ты ведь к ней, кажется, собирался.

- Пошла она, в натуре! Дома надо ночами сидеть, а не шалаться. Если бы она дома была, то и со мной все хорошо было бы, - Ден понемногу приходил в себя. Пятна сошли, глаза стали серыми, его глазами. Цвет лица оставлял желать лучшего, но бледность уже не казалась неестественной.

- Хочешь, прими душ. Дать тебе полотенце?

- Даже не знаю.

- Прими-прими. Получшеет.

Мы сидели на кухне. Под потолком были протянуты две бельевые веревки. На одной из них висело банное полотенце. Я снял его и протянул Денису.

- Шампунь и все такое на полочке под зеркалом. Захочешь побриться, возьми новую насадку. Это в шкафчике над стиральной машиной. Там же пена для бритья.

- Бриться я сейчас не буду. Еще вскроюсь случайно, - Ден взял полотенце и отвалил в ванную комнату.

Я подошел к окну. Из него открывался отличный вид. Прямо из-под дома выбегало Ленинградское шоссе, отсвечивающее на утреннем Солнышке матовым блеском. Параллельно дороге, только чуть правее, тек Канал имени Москвы, утопающий на дальнем от меня берегу в зелени, из которой торчали воткнутые в голубое небо скальпели башенных кранов. Ближе ко мне располагался грузовой порт. Круглосуточно оттуда доносился приглушенный гул двигателей - разгружались тяжелые баржи, приплывшие сюда с разных концов необъятной родины. Дорога и канал так и уходили вдаль двумя непересекающимися, по заявлению Евклида, прямыми. Далеко впереди они делались похожими на две реки, тщетно пытающиеся обрести одно русло и теряющиеся между многоэтажками. Стекла домов рассыпали во все стороны солнечные зайчики. Впереди лежала Москва, разрезанная пополам созданными по человеческой прихоти коммуникациями.

Высказаться?