- Я думаю, что Москва один из самых красных городов мира. Столько ментов, сколько в нашем городе, нет нигде больше. Ты что, осел, забыл, где живешь? Тебе выпала честь быть гражданином государства стукачей и наушников. На стрелку он собрался, бляха муха. Пройтись ему охота. Проветриться захотел? А как насчет булавки в здоровом колене? Тебе мало? Тебе сейчас надо спрятаться. Пока кришнаит числится за тобой, тебя самого быть не должно. Тебя нет, словно никогда и не было.

-

Как же он мог сделать такое? Чувствовалась явная несрастуха. Мусора это тоже понимали. В ином случае чего ради они прессовали Дена столько времени? Неизвестно чем бы для него эта история закончилась, если бы он не сломился. Красавец! По водосточной трубе с четвертого этажа в наручниках долезть до земли. После трех суток пресса! На такое способен не каждый. Разумом он, правда, слегка повредился, но ничего, через недельку будет, как новенький. Да и грешно требовать от человека стопудовой стойкости. Два здоровенных детины заводят тебя в серую комнату с низким потолком, а потом берут за руки и за ноги и враскачку бьют то об потолок, то об пол, проделывая это с такой легкостью и уверенностью, словно вытряхивают простынь. Позвоночник хрустит, суставы скрипят, башка безвольно болтается на готовой в любую секунду порваться нитке шейных позвонков. На десятом ударе даже герою покажется, что он вонючая лужа блевни. Лица пидорасов, проделавших с тобой такое, запоминаются потом на всю жизнь. Если, конечно, наглухо не отшибает память. Они засовывали Дену в коленную чашечку швейные иглы и уходили, заставляя его таким образом вытаскивать орудия пыток самому. О том, что Дена приняли, не знал никто. Мы решили, что он завис с какой-нибудь девицей. Над ним могли бы издеваться столько, сколько было надо для того, чтобы он сломался и подписал все бумаги.

Не понимаю, чем думал тот мудозвон, который написал в одной из своих книжек - "вор должен сидеть в тюрьме"? Ведь сейчас не тридцатые годы. Политики вопят о том, что у нас правовое государство. Лживые гавноеды! В этой стране никогда ничего не поменяется. Попав к мусорам, у тебя нет даже права хранить молчание, даже права говорить правду. Ты должен заискивающе улыбаясь и всем своим видом показывая, что тебе страшно, повторять то, что скажут тебе они - красноперые выродки, халдеи украденной власти. Иначе тебя ждет дыба, каленое железо, котел с кипящей водой, одиночная камера, в которую время от времени будет заходить пара слуг отечества и насиловать тебя или избивать до обморочного состояния. На завтрак, обед и ужин на тебя могут мочиться целой ротой подвыпившие менты, рассказывая при этом тупые анекдоты про партию и правительство. И все потому, что они считают, будто вор должен сидеть в тюрьме?

В этой стране никогда ничего не поменяется. В этой стране невозможно ничего поменять. Перемены несут страх, а люди и без того зашуганы до кошмарных снов. Из поколения в поколение рабы плодили рабов. Но даже после того, как рабы забрали по беспределу власть, они все равно остались рабами. С того момента, как во главе страны встал сын сапожника, начался не просто упадок. Упадок начался давно. Еще задолго до Крещения Руси. Я думаю, рабами были уже первые славяне, пришедшие на эти земли. "Мы не рабы, рабы не мы". Зачем свободному человеку напоминать о том, что он свободен? Зачем маленькому ребенку, впервые открывшему Букварь, рассказывать о том, что он не раб, если его родители вольные люди? Зачем?

Я шел на стрелку с Сиплым, который хотел открыть на нашей территории торговую точку, но думал совершенно не о том, о чем было надо. Меня сейчас не интересовал предстоящий базар о разделе предполагаемых барышей. С Сиплым нетрудно будет договориться. Он варится в этой каше, как и мы, с детства. Вести дела с такими людьми милое дело. Ден хотел пойти со мной, но я чуть ли не насильно оставил его дома. Нечего светиться. В его положении лучше всего залечь на брюхо и не высовываться, пока страсти не улягутся.

Мне не верилось, что он выпустил всю обойму в кришнаита. История была шита белыми нитками. Ден в ту ночь, когда мы "винтились", не брал с собой пистолет, а значит, ему не из чего было расстреливать иноверца. Существовало еще множество больших и малых мелочей, говоривших за то, что это не он. Настораживало, с какой решительностью и целеустремленностью мусора вешали на Дена абсолютно гиблую делюгу. У них ведь не было ни одного вещдока, ни одного свидетеля преступления. У них не было ничего против Дениса. Тем не менее, в качестве очередной жертвы они избрали именно его. Жизненный опыт подсказывал мне, что за всей этой историей кто-то стоит. Воображение рисовало размытый портрет человека, который однажды уже выпачкал мою жизнь. Но поскольку кроме ничем не оправданного подозрения у меня никаких аргументов не находилось, я решил пока не засерать себе голову. Сначала Сиплый, а потом все остальное.

---

Он уже ожидал меня. Мы забились на полдень, но я из вежливости всегда старался подходить хотя бы на пару-тройку минут пораньше. Так обстояли дела и теперь. Приходя прежде указанного времени, ты тем самым демонстрируешь свое уважение к тому, с кем встречаешься. Это один из неписаных законов улицы, да и вообще жизни. То, что Сиплый к моменту моего появления уже стоял на обговоренном месте, сулило беседу, наполненную взаимопониманием давно знавших друг друга людей, а не ругань или бестолковое словоблудие, перемешанное с затянутыми до двусмысленности паузами.

- Здравствуй, друг, - подходя к нему со спины, поприветствовал я.

- Здравствуй, - он обернулся, и мы обнялись. - Давно не виделись. Как твои дела?

- Не могу сказать, что плохо. По крайней мере, до сегодняшнего утра все было здорово.

- Утро давно прошло, Бог Солнца. Мне нассали в уши, будто из местного отдела сегодня спозаранку слинял узник. До тебя эта новость еще не докатилась? - Сиплый смотрел мне прямо в глаза.

- Я очень тебя прошу, Толик, скажи все, что ты об этом знаешь. Давай не будем валять дурака и вилять хвостами. Не путай меня, Сиплый. Колись, если что-нибудь знаешь. Я слышал, что Ден выпорхнул из клетки. Ты ведь по курсам, что он не посторонний в моей жизни. К тому же у моего подъезда стоит мусорская машина с двумя операми. Скажи все, что тебе известно. Надеюсь, ты помнишь, что я человек благодарный, - я никак не мог ожидать подобного развития нашего разговора. Кто его знает, Сиплый вполне мог располагать полезной информацией.

- Я и не собираюсь валять дурака. Одно правило: по возможности давай не будем задавать вопросы.

- Ладушки. Я только за.

- Есть у тебя один очень старый друг. Один очень древний друг. Древнее мамонта. Он опасается, что от тебя у него могут быть дети. Он не предвидел, что ты выйдешь всего через два года и так быстро после возвращения наберешь очки. Мусора хотят, чтобы Ден взял на себя труп. Тогда им официально разрешат прослушивать ваши телефоны, подсматривать за вами в бинокли, снимать вас на видео. Прокурор даст им добро относится к вам, как к организованной преступной группировке. Они хотят загнать тебя в угол. Распоряжение насчет Дена в местный отдел пришло сверху. Я точно не знаю от кого, но можно методом тыка вычислить имя и звание доброжелателя. У меня давние отношения с некоторыми мусорами. Если хочешь, попробую пробить поляну. - Сиплый по прежнему смотрел на меня прямым открытым взглядом ничего за собой не чувствующего человека. Мы были знакомы очень много лет, и я хорошо знал этот взгляд. Ему можно было верить.

- Толик, давай пока перейдем к теме, ради которой мы встретились. Ты ведь хочешь открыть магазин, если я не ошибаюсь.

- Ты ошибаешься, если думаешь, что я воспользуюсь ситуацией в свою пользу. Что бы не произошло, я буду работать под тобой. Если это сейчас невозможно, я готов ждать столько, сколько понадобится. Безо всякого там пидорской говна с моей стороны. Насчет барышей не переживай. Двадцать процентов твои, - он положил руку мне на плечо. - Может я и придурок, но хочется в тебя верить. Ты справишься?

- А как ты сам думаешь?

- Я ничего не думаю, Всевышний. Я ведь по понятиям барыга, масть не слишком уважаемая.

- По моим понятиям, ты человек, Толян. Спасибо тебе за все. Сейчас нам очень нужны бабки, но как только станет полегче, не ты будешь нам помогать жить, а мы сами начнем давать тебе деньги в оборот, чтобы у тебя побольше прилипало на карман. Я тебе это обещаю.

- Если думаешь, я откажусь, зря надеешься.

- Я сейчас тоже ничего не думаю, Толик. И знаешь что, пробей через своих ментов, что к чему. Буду очень признателен.

- Посмотри, какой день, - резко сменил тему Сиплый. - Жить прямо хочется. Я, когда срок мотал, ненавидел такие дни. Солнце светит, теплый ветер дует, люди пьют газированную воду, едят мороженое, а ты сидишь за решетками, кругом пелена табачного дыма и пожелтевшие от него лица сокамерников. Особенно осень одну запомнил. На малом спецу тогда сидел. Смотрю я, помнится, в зазор между ресничками на окне и вижу цветные листья на деревьях. Вдруг меня запахом этих листьев прямо обдало. А впереди, как минимум, четыре года пустоты. Глаза туманом заволокло, как представил. Мне там часто один и тот же сон еще приходил: я еду на троллейбусе и смотрю в окно, за которым дети с надувными шариками ходят и двери магазинов открываются со скрипом. Только в тюряге допер до всего этого. Это же кайф, Всевышний. Это даже лучше, чем героин. Это круче всего. Я тогда понял, что такое свобода. Свобода, оказывается, и есть надувные шарики, разноцветные листья и скрипучие двери. Так просто все. Странно как-то даже. Блядь буду, странно, - он убрал с моего плеча руку и встал напротив. Он ничем не выдавал озабоченности: на гладком, без единой морщинки лице светилась естественная улыбка умиротворенного человека. - Пойдем, попьем пивка?

- Только по кружке. Времени нет. - Ден, как навязчивая идея, засел у меня в голове, постоянно там ворочался и что-то бубнил, ежесекундно напоминая о себе.

- Я угощу, если ты не против.

Мы свернули за угол бойлерной, у которой разговаривали, и сквозь узкую щель между чуть ли не сросшимися постройками прошли в "квадрат". Это был четырехугольный, почти полностью заасфальтированный, совершенно квадратный двор, посреди которого сиротливо и грустно прижился пивной ларек. Со всех сторон его окружали стены четырнадцатиэтажных домов, стоящих впритык друг к другу. По причине такой остроумной застройки солнечные лучи крайне редко попадали на пятак двора. Редкие деревья здесь росли плохо, старики предпочитали прогревать свои радикулиты и прочие болезни, свойственные усталости от жизни, где-нибудь в иных местах, дети, как и положено детям, уходили играть вслед за стариками. В одном из самых неудачных дворов района кроме припаркованных автомобилей, пивного ларька и любителей пива не было ничего.

- Взбодрись, Бог Солнца, входим в сумеречную зону. Ты пьешь такое пиво?

- Конечно. У меня ведь было, как и у всех нас, алкогольное детство. Лена здесь еще работает?

- Надо же! Ты, брат, даже знаешь имя продавщицы.

- Она моя одноклассница. Я, Толик, здесь знаю всех.

-

Вместо того, чтобы выпить кружку, я вылакал не меньше пяти литров, потратив на это около двух часов. Теперь я шел домой и думал о ворчании, которым встретит меня Ден. Наверняка начнет ехидничать на тему пьянства, а когда увидит у меня в руке алкоголическую авоську родом из позапрошлой пятилетки, в которой плещется трешка разливухи, его точно тряханет. "В такой ответственный момент, - пафосно скажет он, - ты не только нализался сам, но и решил споить попавшего в беду друга. И чем? Дешевым пойлом, которое тебе бесплатно налили в "квадрате". Тебе должно быть стыдно, Всевышний, за такое свое поведение. Мне же, твоему боевому товарищу и соратнику по нелегкой борьбе, мучительно больно смотреть на твои бесцельно прожитые годы".

После этих слов я поставлю банку на пол. Мы обнимемся и пойдем на кухню бухать. Мы не будем говорить о делах, Ден не будет жаловаться на полученные побои, за окном будет светить Солнце и шуметь Ленинградка, мы изо всех сил начнем лупить об пол ногами, призывая таким образом к себе Сову. Потом придет Сова и спросит Дениса: "А куда это, друган, ты пропадал?" И начнутся заново разговоры о делах, Ден опять всплакнет, теперь уже Сове в жилетку, о своей несчастной жизни. Но все равно станет немного легче на сердце и добрее на душе. Разливное пиво иногда способно сделать человека счастливым - пускай и на мгновение.

---

Напротив подъезда, прямо на солнцепеке стояла красная "шестерка" с госномерами. В ней сидели два усатых опера и наблюдали за тем, как я выруливаю из-за угла соседнего дома. Слегка прихрамывая на ту сторону, с которой болталась авоська, я приблизился вплотную к их автомобилю, поставил баночку на асфальт и заглянул в салон. Стекла в дверях были опущены. Я смотрел на них, облокотившись на горячую крышу и немного согнувшись в пояснице. Они растерянно уставились на меня.

- Привет, - абсолютно ровным тоном сказал я. - Господа, представьте себе такую картину: я сегодня выпил реку пива и ни разу не помочился. Позвольте мне сделать это, спрятавшись за ваш автомобиль. Я обещаю быть предельно внимательным, и не пролить содержимое мочевого пузыря на вашу собственность.

Они были в шоке. Один из них, тот, который сидел ближе ко мне, довольно забавно попытавшись изобразить на испуганном лице свирепую гримасу, хотел уже что-то продребезжать, но тот, который был дальше от меня, опередил его и резонно возразил вполне естественным тоном.

- Тебе что, парень, машин вокруг мало? Или наша особенная какая-то?

- Дело, господа, не в автомобиле, - мило улыбаясь отвечал я, глядя то на одну усатую рожу, то на другую. - Дело в вас.

- Что ты этим хочешь сказать? - неподдельно взбеленился тот, который сидел дальше, в то время как тот, который сидел ближе, заерзал и отвел в сторону перепуганный взгляд. Подобные ситуации в их инструкциях прописаны явно не были. Необходимость импровизировать ввела моих оппонентов в ступор.

- Я хочу этим сказать следующее, - продолжая улыбаться, я по-прежнему переводил глаза с одних усов на другие. Усы, сидящие от меня дальше и ведущие себя увереннее, были более пышными. Из этого следовало, что их владелец, скорее всего, командовал наблюдением, а тот, который располагался ко мне ближе, находился в его подчинении. - Вам обязательно надо сбрить со своих лиц это позорище. За вашим лобовым стеклом начинается новое тысячелетие, а вы, как средневековые невежды, украсили Богом данные вам лица какой-то безвкусной мишурой. Вы ведь наверняка женаты. После поцелуев ваши усы оставляют неизгладимые следы раздражений на нежной женской коже.

- Подвязывай, умник гребаный, - прошелестели более пышные усы. - Притомил ты меня. Не мешай отдыхать. Мы к тебе не лезем, и ты к нам не приставай. Обоссать нашу машину мы тебе все равно не дадим.

- Дело уже сделано, господа. В следующий раз будьте бдительней. - Я выпрямился и, подхватив авоську, пошел в сторону подъезда, на ходу застегивая ширинку свободной рукой.

Они мне что-то крикнули вслед, но я даже не повернул голову, делая вид, что мне в высшей степени на них начхать. Только уже открыв дверь, я обернулся и отдал им честь, дав тем самым понять, что мне известно, кто они такие и зачем целый день "отдыхают" в плавящемся от жары автомобиле в минуте ходьбы от пляжа. Пускай не думают, что вокруг одни недоумки, и им удастся скрыть свое ничтожество за кустами, которые они наплодили вокруг своих вонючих ртов. Так просто им не спрятаться. Таких видать за версту.

Чему их интересно учат в ментовских училищах и институтах? Неужели только ухаживать за усами и унижать людей? Насчет усов точно не знаю, а что до издевательств, то этому, мне кажется, научить нельзя. Это должно быть в крови, переходить по наследству вместе с цветом волос и формой черепа, вливаться с первых дней жизни в души вместе с молоком матери. Это должно быть заложено природой. Рвать ткани по вдохновению - своеобразный дар, который можно развить путем упорных тренировок, но который нельзя навязать тому, чье существо противится подобным забавам.

Почти все молодые женщины, которых я знаю, хоть раз в жизни прошли через насилие. Каким молоком они накормят своих детей? Какие сны будут сниться в утробе младенцу, чья мамаша каждый божий день думает, не сделать ли ей аборт, нервно выкуривая по две пачки сигарет? Мы сами наплодили эти усатые морды. Мы, и никто другой. Моя страна изнасиловала мой народ, после чего мой народ изнасиловал мою страну.

Самое главное сейчас -- это не пытаться заглянуть в будущее. Для того чтобы что-то предсказать, мы должны сделать шаг назад. Но нам некуда возвращаться. За спиной горящие избы Новгородской ереси и колючая проволока ГУЛАГа, боль протопопа Аввакума и Александр Матросов, бросающийся на амбразуру, Петр Первый, прорубающий окно в Европу, и выдающийся селекционер Лысенко, ползущий на брюхе за монгольским ярлыком Александр Невский и голодающее Поволжье, призрак царевича Димитрия и людоедство в блокадном Ленинграде, дьявольские оргии Ивана Грозного и стукачи-священники, старательно передающие исповеди своих духовных сыновей и дочерей старшим по званию гебистам, загнанные копьями и мечами в реки обращенные в веру Христову и "Бесы" Достоевского. Позади пропасть. На дне в полумраке сидит скованный по рукам и ногам человек неопределенного пола и происхождения, до которого доносятся только отголоски происходящих наверху событий. Он так давно сидит, что уже не хочет никакого освобождения. Ему наплевать, что Земля круглая, а в году двенадцать месяцев. Он вообще не знает про Землю и время. Он всякий раз убивает того, кто хочет снять с него путы, ибо не мыслит иного существования.

-

Наконец-то приехал лифт. Из него мне навстречу вышел отец Совы.

- Здравствуйте, Александр Александрович.

- Здравствуй.

- Знаете, а вас зовут так же, как звали Блока.

- Это тот, который написал "Двенадцать"?

- Да.

- Хорошая поэма.

- Да, ничего. У него еще есть про девочку, которая пела в церковном хоре.

- Не припоминаю.

- Ну, я поеду, а-то двери закроются. До свидания, Александр Александрович.

Я вошел в кабину и уже оттуда спросил:

- Витька дома?

- Спит. Не понимаю, как можно так жить? Уже почти три часа, а он спит. Еще нет трех часов, а ты пьян.

- До свидания, Александр Александрович, - и я вдавил кнопку своего этажа.

- Уже почти три часа, а "Спартак" по-прежнему чемпион, еще нет трех часов, а Гай все еще "жадный блядун", - сказал я самому себе, изучая знакомые надписи, когда кабину легонько дернуло и знакомое жужжание возвестило мне о приближении к дому.

Опять воняло мочой, и я решил не ставить авоську на пол.

-

Ден спал. Я правильно сделал, что не позвонил. Закутавшись в шерстяной плед, так что из-под него торчали только пятки, он развалился поперек моего сексодрома и громко сопел. Дверь он все равно открывать не стал бы. Мало ли что? Мог и участковый наведаться. Вреда от него никакого - слишком он труслив и жалок, чтобы одним своим появлением причинить беспокойство. Но напакостить мог бы вполне. Пришлось бы давать ему на лапу за молчание. Интересно, что сейчас снилось Дену после трех суток, проведенных на грани безумия? Скорее всего, он теперь видел себя в образе супергероя, жестоко, но справедливо расправляющегося с красноперой нечистью. Или ему грезился пляж где-нибудь на берегу Балтийского моря, которое он очень любил. У него даже была не то что мечта, хотя и целью это тоже не назвать, в общем, идея что ли: он хотел когда-нибудь нескоро, когда ему все осточертеет до оскомины, купить там небольшой домик прямо на побережье, разбить у крылечка цветник, ловить по утрам рыбу, курить трубку, растить двух или трех детей, спрятав их подальше от цивилизации, чтобы они никогда в жизни не вознамерились заиметь много денег.

Денис вообще был человеком очень сентиментальным. Жестокие люди часто сентиментальны. В зоне я встретил молодого парня, всего на пару лет старше меня, который плакал, когда смотрел дебильные мексиканские сериалы. Позже ко мне случайно попало его обвинительное заключение (среди зеков такие документы называются объебонами), и я узнал, за что тот сидит. На воле он жил в небольшом поселке в Горьковской области. Работал забойщиком скота на колхозной мясобойне. Однажды он крепко нализался на работе и с пьяных глаз приполз домой к теще своего старшего брата. Открыв дверь и увидев перед собой совершенно невменяемого животновода, пожилая женщина попросила его в таком позорном виде к ней больше не приходить. После столь радушного приема, Гоша, (так звали этого плаксивого юношу), на ровном месте начал лупить руками и ногами свою родственницу. Колотил он ее до тех пор, пока та, доведенная, видимо, до полнейшего безумия, не сломилась от него через закрытое окно третьего этажа на улицу. И это несмотря на ее преклонные года. Гоша выглянул в разбитое окно и увидел валяющееся на траве недвижимое тело, посыпанное битым стеклом. Он спокойно разогрел еду, душевно поел и, как ни в чем не бывало, пошел прочь из негостеприимного дома.

Высказаться?