На выходе из подъезда ему встретился такой же в лоскуты пьяный сосед выкинувшейся в окно женщины, который дрожа всем телом, сообщил ему о том, что теща его брата без сознания лежит на газоне. Гоша скорчил гримасу изумления и бросился к бесчувственному телу. Сосед выказал готовность помочь, и они вдвоем перетащили женщину назад в квартиру. После того как была вызвана "Скорая помощь", сосед побежал в сельпо за очередной бутылкой, оставив Гошу приглядеть за "больной" и дождаться врачей. Как только хлопнула дверь подъезда, возвестившая тем самым Гоше, что сосед уже далеко, молодой человек схватил кухонный нож и со сноровкой профессионального мясника перерезал телу горло. Решив, что этого недостаточно, он на всякий случай столовой вилкой расковырял трупу спину, и буквально забил орудие войны в сердце жертве. В довершение ко всему, он задрал мертвой старушке юбку, снял с нее панталоны и засунул в задний проход коченеющего тела электрозажигалку для газовой плиты.

- Гоша, - сказал я ему, дочитав до конца печальную повесть о том, к чему иногда приводят семейные ссоры, изложенную со всеми подробностями на семи листах. - Мне тяжело это понять, но если как следует напрячься, я думаю, у меня получится. Но скажи, зачем ты, мать твою, разворотил ей под конец задницу?

- Хотел сымитировать самоубийство, - пояснил вполне нормальный человек и кокетливо улыбнулся. - Сильно пьяный был.

- Гоша, встань, пожалуйста, с моего шконаря, и больше никогда на него не садись.

- Это почему? - он даже немного растерялся от такого моего заявления.

- Потому что твое место, Гоша, у параши. Ты ведь даже не пидор.

Через несколько дней Гоша нацепил косяк общественника и в зоне стало одним мусорским холуем больше.

Я смотрел на спящего Дена, и что-то нехорошее шевелилось у меня внутри, какая-то неясная мысль. Не верил я сентиментальным людям. Такие как раз и выплевывают свинец в кришнаитов, а потом несут всякую несвязную ересь. Ладно, пусть пока спит. По любому его жалко. Он это или не он, какая на хрен разница? Возня все равно предстоит именно с ним. В семье не без урода. Вечно он вляпывается так, что потом хер отмоешь. Хорошо еще есть, кому отмывать. Гай более спокойный, а вот Сова точно спустит на него собак, если он не сможет членораздельно и внятно все обосновать. С кем-то ведь он в ту ночь махнулся обувью, где-то ведь он вывалялся, как свинья, в грязи. Дело ясное, что дело темное.

-

Ден спал. Окно было зашкерено, но в комнате освещения вполне хватало. Сидя за письменным столом, я пытался вспомнить, куда задевал свою писанину. Я осмотрел содержимое ящиков, перерыл ворох бумаг, занимающий треть стола, поискал под столом, между столом и стеной, не отрывая зад от стула, отдернул занавеску и внимательно изучил подоконник, на котором кроме кактусов ничего не было. Прямо передо мной валялся Сфинкс, вернувшийся домой вчера вечером с разорванным ухом, но очень довольный. Его не было видно дня четыре, и теперь, от души натаскавшись и, как следует набив свой круглый живот, он в полном отрубе дрых без задних ног как раз на тех самых аккуратно собранных в пачку листках, которые я искал. Сторожил. Я нежно перенес урчащего во сне Сфинкса на кровать и вернулся к столу. Верхний лист был немного измят. Я разгладил его рукой и шепотом прочитал:

Прощай, Ямайка.

Кончилось время регги.

Баланда, фуфайка,

да глубокие реки.

Бывай, Аргентина.

Отыграло фламенко.

Плавучая льдина,

холодная стенка,

нестройные речи,

намеки, ухмылки,

проводы, встречи,

этапы да пересылки,

вагоны, бараки,

неспаные ночи,

лают злые собаки,

жизни вдвое короче,

время втрое длиннее,

тоска без печали.

Где-то там Пиренеи.

Далеко англичане.

Не бывали здесь греки,

египтяне, этруски.

В этом страхе и снеге

выживет только русский.

- Браво! - выразительным шепотом мне в унисон сказал проснувшийся Ден.

- Ты вроде спал?

- Сфинкса ты ко мне подложил? Он мне на грудь влез и когти от кайфа выпустил. Я и проснулся. Я в этом ни черта не смыслю, но звучит невъебенно красиво, - он хотел сказать что-то еще, но зевота вынудила его заткнуться.

- Где ты научился так писать? - продолжил он после недолгой паузы. - Я вот, к примеру, постоянно с тобой кручусь, а так не умею. Я не то, что стихи, письма с грехом пополам ковыряю. Для меня это всякий раз настоящая пытка. Ты когда сидел, я вроде и хочу тебе написать, а как только ручку возьму и пустой лист увижу, сразу все мысли куда-то деваются. Потому и писал тебе редко. Кажется, столько сказать хочется, столько всего произошло интересного, а начинаю буквы выводить - туплю и все тут. Хочу тебя приободрить, а вместо этого выходит наоборот кисляк, веселую историю рассказать пытаюсь, а на деле одна тоска. Сплошное гондониво выходит. Почему так?

- Все дело в опыте, - я сидел к нему спиной и он не мог видеть улыбку на моем лице.

- Ты хочешь сказать, что если я буду писать постоянно, то в конце концов научусь? - он хихикнул. - Не верю.

- Правильно делаешь. Тому, кому дано мочить кришнаитов, не дано писать стихи. И наоборот: если я пишу стихи, то мне и в голову не придет завалить кришнаита только за то, что он кришнаит, - после этих слов я резко развернулся на крутящемся стуле в его сторону. - Денис, я сейчас ничего не хочу знать. Мне по барабану что, как и зачем. Мне нужно от тебя только одно. Скажи правду, ты его или нет?

- Я тебе клянусь, Бог Солнца, это не я. Будь он хоть негром преклонных годов, хоть коранистом, хоть чертом лысым, с чего я стану его валить? Да и из чего? Я тебе голову на отсечение даю! Блядью мне быть, если вру. Попробуй узнать, из какой плетки его кончили. У меня ведь обычный "Макаров". Сейчас уже такими почти никто не работает.

Из-под пледа торчало его осунувшееся лицо, хлопающее выпученными глазами и брызгающее изо рта слюной. Сфинкс от такого эмоционального взрыва в атмосфере проснулся, переместился к Дену в ноги и поставил колом хвост.

- Потише вопи. Сфинкса напугаешь. Он к такому не привык, - я решил сменить тему. - Я пива принес. Если хочешь, возьми в холодильнике. Будешь пить, мне тоже плесни. Я, если ты не возражаешь, за столом немного посижу. И позвони Гаю. Скажи, что у моего подъезда опера в "Жигулях" торчат. Хотя, не надо. Я лучше сам чуть позже это сделаю. Вдруг телефон тоже слушают

Я вновь развернулся к нему спиной с целью погрузиться в бумаги.

- Одна только просьба к тебе, Денис: не шуми. Дай хоть минут на двадцать отвлечься от всего этого дерьма.

- А ты чего делать собираешься?

- Я, дружище, решил написать книгу.

- О чем? Про любовь? Или фантастику?

- Ну да, и про любовь, и фантастику. Про нас.

- И как, получается?

- Я об этом не думаю. Я хочу написать, Ден, такую книгу, которую невозможно было бы забыть, которую нельзя взять и выкинуть в парашу. Такую книгу, которую надо непременно сжечь, чтобы избавиться от нее. Эта книга должна вызывать не просто тошноту у всех барыг и сук тысячи раз перепроданного и миллион раз ссученного мира, не просто неприязнь, а лютую ненависть, первобытную злость, от которой они всегда старательно открещивались. Это будет настоящий катарсис. Мы спим, Денис: ты, я, Сфинкс, все. Один умный человек довольно давно сказал: "Сон разума рождает чудовищ". Я хочу, чтобы в каждой строчке, в каждой букве этой книги слышался визг тормозов и вой сирен всех реанимационных машин Земли, чтобы от этого визга и воя читателю закладывало уши, а носом у него шла кровь. Чтобы было не до сна. Я хочу написать книгу, которую невозможно написать.

- Ты хочешь нас увековечить, - торжественно и уверенно произнес Ден, понятия не имевший, что означает слово "катарсис". - За это надо выпить пива. Я мигом, глазом не успеешь моргнуть. Бухнем наскоряк по децлу, и пиши. Ты меня прямо тронул, мать твою. Блядь буду, тронул.

-

Ден спал. Мы выпили по паре чашек пива и он опять залег, а я принялся за писанину. Сфинкс, потеревшись с минуту о мои ноги, ушел на кухню есть и больше не вернулся. По непонятным причинам он обожал отдыхать рядом с кормушкой, как будто боялся, что его могут обворовать. Наверно, там и завалился.

С кухни доносилась чуть слышная музыка. Это отвлекало, и я решил выключить радио. Оно играло очень тихо, и прежде я его не слышал вообще. Но когда пытаешься сосредоточиться на чем-нибудь для тебя значимом и отстраниться от сиюминутного, даже самые неуловимые звуки становятся навязчивым фоном, не оставляющим ни единого шанса спрятаться. В сердцах выматерившись, я встал из-за стола и пошел на кухню с твердой уверенностью выбросить радио в окно. Первое, что я увидел - это спящий у кормушки Сфинкс. Моя агрессивность сразу немного улеглась, и даже музыка показалась не такой уж и раздражающей. Играла скрипка, мой любимый музыкальный инструмент. Я нажал на красную кнопку и скрипка заглохла под конец взвизгнув, как давно не смазывавшаяся дверь.

Я вернулся к столу и, не желая особенно напрягаться, начал записывать подряд все, что удавалось выудить из головы. Последнее время мне не давало покоя отсутствие в моей книжке женщин. Ни одной бабы. Сколько я не пытался ввести какую-нибудь кобылу, ничего не получалось. Вот и теперь я был занят тем же. Но, как всегда, только порожняком тратил время.

После получасовой мастурбации, где-то внизу живота появилось ощущение пустоты. Это означало, что надо срочно перекурить. Пепельницу отыскать не удалось. Беда была невелика.

Высунувшись почти по пояс в окно, я глубоко затягивался и наблюдал, как с троллейбусной остановки тянулась вереница только что приехавших людей. Они шли по черной узкой ленте заасфальтированной дорожки, с одной стороны которой глухой стеной стояли коммерческие палатки, а с другой росли деревья, местами скрывающие от меня пешеходов за своими густыми кронами.

Мне вспомнился мультфильм про мальчика, игравшего на волшебной дудочке, и идущих топиться крыс. Вот они - работники всемирной корпорации "Зомби и Сын". Возвращаются после трудового дня в свои пещеры. С высоты птичьего полета люди кажутся муравьями.

Я затянулся фильтром, выкинул окурок и проследив, как он долетел до земли, вернулся в слабо освещенную комнату, отгороженную от светового дня бежевыми шторами. Ден совершенно сравнялся с кроватью. Если бы не его чернявый затылок на белой подушке, можно было бы подумать, что это Сфинкс разворошил небрежно заправленную постель, а сам спрятался где-то в складках. Ден не подавал никаких признаков жизни.

-

Он спал.

4

-

Он пробил иглой десятикубового баяна грудину и сделал себе инъекцию в сердце. Он умер еще до того, как успел полностью выдавить содержимое шприца. Его нашли Сова с Гаем, когда в очередной раз повезли в деревню, где он прятался, еду и выпивку. Ден покончил с собой. Ушел тихо, не оставив потомкам ни записки, ни хоть каких-нибудь видимых причин для подобного поступка. Мусора быстренько закрыли дело, повесив один труп на другой, и отправили его в архив. На все, про все у них ушло меньше месяца, и следак, столь блестяще справившийся с обязанностями, получил, скорее всего, премию или даже внеочередную звезду. Деновскую мать, схоронившую за год второго и последнего сына, парализовало на левую сторону. Она основательно слегла. Мы наняли ей сиделку и занялись устройством Деновского праха без нее.

В день похорон, рано утром, мы собрались втроем у меня дома, чтобы тянуть жребий, кому из нас следить за тем, чтобы все было правильно. В результате пришлось тащить нам вдвоем с Совой, потому что Гай сказал, что он один хрен нажрется. Он начал бухать прямо с того момента, как увидел Дена. Откупорил одну из бутылок, которые они привезли с собой, и понеслась нелегкая. Он пил за рулем, пил, когда вставал ночью поссать, пил натощак и после еды. По прошествии трех дней такой жизни он почти перестал есть, засыпал и просыпался по своему собственному расписанию, независящему от времени суток, иногда путал людей, иногда путал себя. У Гая был запой, и срать он хотел на наши жеребьевки. Торчащий из грудной клетки старого друга шприц, крепко стебанул его нервную систему. Бывших наркоманов не бывает. Гай был и оставался в душе торчком. В случившемся он увидел некий символизм, не доходящий до нас.

Мы с Совой разложили на кухонном столе домино и тащили по очереди фишки, пока Сова не выудил "голого". Следить за порядком на похоронах выпало ему. В мои обязанности, по нашему договору, входило следить за Гаем, который был уже готовченко. Он заявил тоном, не принимающим возражений, что ни на какие похороны не пойдет, а если станем уговаривать, то вообще сломится, и мы его больше никогда не увидим. После этого он умолк и начал сам с собой играть в домино.

- Ты один справишься? - спросил я Сову, сильно уставшего за два последних дня от непрерывной возни с гранитными мастерскими, батюшками и оптовыми рынками.

- Не волнуйся, на крайняк ребята помогут.

- Позвони Женьке. Он тебе подсобит.

- Женьке звонить не надо, он и сам придет, если сочтет нужным.

- Я с ним вчера квасил, - пробурчал пропитым голосом Гай. - Он сказал, что придет. Только вряд ли он тебе помогать будет.

- Это еще почему?

- Потому что он хуже, чем я. Он за порядком там по-своему следить собрался. Морды разобьет всем, кто будет недостойно себя вести. Пусть попробует какой-нибудь гондон анекдоты травить. Он его тут же уроет.

- Только опойного Жени там не хватало, - Сова был сильно озадачен. - Я с ним не справлюсь. Не было печали.

- Он этим халявщикам даст гари, - продолжал бубнить Гай, видимо забывший о том, что он не один. - Он им все кости переломает, все суставы повывихивает. Он их всех перережет, гадов скользкобрюхих, любителей салатов и бесплатной водочки.

- Кого, Гай?! Там будут только друзья и родственники. Кому он собрался суставы выкручивать? Деновской бабке? Мать вашу! Или, может, Сове он кости переломает?

- Всем, - на Гая прямо что-то нашло. - А потом придет сюда и трахнет, Бог Солнца, твою задницу.

- Его надо уложить, - тихо сказал мне в ухо Сова.

- Как? - ответил я, глядя на стокилограммовую тушу Гая.

- Да! - провопил Гай и вскочил со стула, чуть не свернув стол. - Как? Как ты мог так подумать про меня? Ну вы и чмыри, - выговорившись видимо до конца, он рухнул обратно на стул, упал лицом на желтую скатерть и отключился.

Мы переглянулись. Даже не верилось в такой благополучный финал.

- Иди, Сова. Пора. Насчет Женьки, не волнуйся. Думаю, Гай гнал. Он когда проснется, не вспомнит ничего. Если что, сразу звони.

- Постарайся, Всевышний, не давать ему больше пить. Я помогу тебе перенести его на кровать и потом пойду.

- Я справлюсь сам. Иди.

-

Интересно, отдадим мы Курилы узкопленочным или нет? Куда подевалось все великодержавие? Остались одни корявые понты и нездоровые наклонности. А за понты, как известно, надо платить. На блатной педали в рай не въехать.

Некий умник, дай Бог ему здоровья, сказал однажды, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Зато я знаю, чем вымощена дорога в рай - камнями, которые кидали в пророков. И одному Господу известно, по какой дороге лучше идти. Совершенно ясно, что ничего не понятно. Выходит, что не сделай, тебя все равно или проклянут, или забьют до смерти.

Самое правильное при таком раскладе, оставаться в тени, ходить по серенькому, согнувшись в холке и изредка порыкивая, чтобы не совсем позабыли. А если не могу? Если не выходит, не умею и не хочу? Вот тогда точно или проклянут, или запытают.

Лучше бы, конечно, чтоб прокляли, потому как пытать они умеют куда основательнее и разнообразнее. Вековые традиции, великолепные учителя, целые библиотеки хорошо проиллюстрированной литературы. Об этом написано много романов, сняты фильмы. Вспомним хотя бы Новый Завет. Сколько же места в этой Книге книг отводится на описание страданий Христа и прочего натурализма. Но позвольте, Он ведь знал изначально, на что идет. Более того, Он знал, за что страдает. А почему страдаем мы? Кто, черт возьми, сильнее: Бог или тот мужик, который взорвал Хиросиму, указав тем самым Японии ее место под Солнцем? Почему был распят Христос, понятно. А вот почему Дену в колено загоняли иголки, непонятно. И непонятно, что они еще с ним там делали. Такой как Ден ведь никогда никому не скажет о том, что его трахнули в задницу. А ведь его трахнули. Именно потому он и всадил себе весовой грамм героина прямо в мотор.

Ты ничего не пишешь на себя? Не хочешь оговаривать друзей? Хорошо. Молодец. Стойкий мальчик. Ну а раз ты такой крепкий и казистый, то мы тебя поимеем. Мы любим таких, как ты, Денис, волосатых и упрямых ребят. Ну-ка, встань на коленки! Не хочешь? Опять упираешься? Ничего страшного. Нас много. У нас длинные резиновые палки. И времени у нас столько, сколько тебе никогда не прожить. Мы можем дрючить тебя всю твою жизнь. А если захочешь пойти жаловаться в газеты, то придется всему белому свету узнать, что ты теперь пидор. Ты ведь и сам знаешь, как к таким относятся в твоих кругах. К тому же, кто тебе поверит? Посмотри на нас. Мы герои, готовые отдавать жизни в борьбе с организованной преступностью. У нас верные жены, умные дети. Про нас снимают сериалы, книгами о нас завалены все магазины и латки. Мы охраняем сон простых людей. Мы - это народ. Неужели ты действительно думаешь, что народ поверит тебе, а не нам? Так что вставай на колени, Денис. Не заставляй нас лишний раз дубасить тебя. Хотя, с кровью оно, конечно, будет поинтересней, чем с вазелином. Однообразие надоедает. Если ты не против, мы сделаем несколько фотографий. Для твоего же блага. Дадим их тебе на память. Все еще не желаешь с нами сотрудничать? Тогда мы тебя просто сломаем! На колени, падло!

Первый полароидный снимок рассказывал о том, как Дениса били по пяткам. На второй фотографии он валялся абсолютно голый на кафельном полу. Хорошее освещение. Удачно выбранный ракурс. Прекрасное композиционное решение. Следующие три кадра запечатлели сцены из садомазохистской гомосексуальной программы, в которой жертву то сковывали, то связывали, то вешали к потолку за ноги. Дальнейшие несколько полотен неизвестного мастера походили на наглядное пособие по прикладному эксгибиционизму для начинающего гея. Заканчивалась подборка Деновским портретом, на котором Ден был непохож сам на себя. Зеленые глаза и лишайные пятна на неестественно бледном лице напомнили мне ту ночь, когда мы встретились у Совы на этаже. Я увидел эти фотографии, когда пытался перетащить Гая в комнату. Они выпали откуда-то из-за пазухи его пиджака. Позабытый мною Гай после этого так и остался лежать на кухонном полу.

Значит, не было никакого кришнаита. Той ночью, когда его шлепнули, Ден находился в ментуре, и мусора лучше кого-нибудь знали про это. На каждой фотографии стояло число. Значит все было подстроено с самого начала. Они сломали Дена еще до того, как он смог понять, зачем с ним это сделали. Гай первым нашел снимки и решил никому о них не говорить. Он не знал, как сказать. Вместо этого он глухо запил. Оказывается, его потрясло не столько самоубийство, сколько мотивы, толкнувшие Дена на такой шаг.

Я сидел рядом с Гаем на полу при негромко включенном телевизоре. Информационная программа о Курилах, Японии и войне в Чечне только что закончилась и пошла реклама шоколадок. Я решил преодолеть отвращение и еще раз просмотреть фотографии. Все лица, кроме Деновского отвернуты от объектива. Опознать кого-либо нереально. И вдруг на очередном снимке я увидел нечто до боли знакомое. Это был пиджак антикварщика. Это был его пиджак. Его силуэт. Его затылок. Это был он.

Я тут же начал толкать Гая, но он не просыпался. Тогда я, в буквальном смысле, стал бить его. Через несколько секунд я уже стоял и лупил его ногами. Толком непроспавшийся Гай наконец-то продрал глаза и тупо наставил на меня вертикальную ось своего зрения. Я упал перед ним на колени и, потрясая перед его повернутым к потолку лицом фотографией, просипел:

- Это он, Саша! Это опять он!

- Первый раз вижу, как ты плачешь, - глухо ответил Гай и закрыл глаза. - Знаешь, Бог Солнца, я, наверно, больше пить не буду. И если ударишь меня еще раз ногой, я тебе обе ноги сломаю. Ногами бьют блядей, а я тебе друг, - он открыл глаза и посмотрел на меня вполне осмысленно.

-

После этого запил я. Изумлению Совы не было конца, когда он к ночи ближе вернулся с похорон и обнаружил вроде бы то же, от чего ушел, но с одной принципиальной разницей. Не я следил за пьяным Гаем, а успевший протрезветь Гай пытался в меру своих сил контролировать меня. Увидев такую картину, Сова прямо взбеленился.

- Гады! - орал он. - Ну вы и гады, в натуре. Блядью мне быть, если хоть раз в жизни видел таких ублюдков! Я за трое суток спал всего несколько часов и представь себе, Всевышний, мать твою, на хрен тебя и всю твою семью, ни грамма не выпил. Ты думаешь, мне не хотелось? Я сейчас тебе черепушку проломлю. А Гая, петуха позорного, зарежу, как жирных свиней режут. Или нет... Лучше я сделаю по-другому.

Высказаться?