Сова понизил голос чуть ли не до шепота, но интонации брезгливости и глухой обиды из-за этого стали только слышней и отчетливей.

- Я вас больше не знаю. Я даже кивком головы с вами теперь здороваться при встрече не буду.

Он стоял в дверном проеме кухни к нам спиной. Я был крепко пьян и особенно сказать ничего не мог, но меня жутко взбесило, что он стоит к нам спиной. Я поднялся со стула и мимо сидящего Гая, совершенно безучастно уставившегося в стол, подошел сзади к Сове и со всей дури, какую когда-нибудь себе позволял, ударил его по затылку. Когда кулак уже приближался к выбранной цели, я потерял равновесие и вся моя масса обрушилась на ничего не подозревающего человека. Он оторвался на несколько сантиметров от земли, уже в воздухе выгнул назад спину так, что, мне показалось, я услышал треск позвоночника, и рухнул на пол, успев по дороге перегруппироваться в позу зародыша. Кулак свело дикой болью. Я заорал и с размаху шарахнул подергивавшегося Сову ногой по голове. После этого он перестал шевелиться и по полу потекла струйка крови.

- Тебе что, Бог Солнца, по кайфу друзей ногами лупить? - голос Гая доносился издалека.

Я молча подошел к столу, взял из-под скатерти стопку фотографий и, согнув их, как колоду карт, по одной выпустил в лежащего. Потом я сел на прежнее место, налил рюмку водки и выплеснул ее себе в лицо. Глазам стало больно. Я зажмурил их и откинулся на спинку стула. Стул был старый, а откинулся я слишком резко. Спинка не выдержала и отвалилась, и я с грохотом кувырнулся на пол, крепко ударившись затылком о батарею.

- Я пил трое суток, - меланхолично говорил очень далеко Гай. - А до такого не добрал. Ты за полдня побил все рекорды.

-

Почему мы не умеем спокойно жить на свете, как все эти простые, обыкновенные люди? Почему мы не способны пять раз в неделю просыпаться рано утром и одной и той же дорогой ехать на работу, крутить баранку казенной брички, сверлить отверстия в железных болванках, торговать пылесосами или швейными машинками? Мы не можем ухаживать за хорошенькими девчонками, которых надо встречать из институтов и каждый вечер еще до полуночи провожать домой, иначе будет ругаться мама. Нам нужны бары, наполненные двуличными тварями, и торговцы кайфом, сажающие на дозу малолеток, льстивые улыбки проституток и ожиревшие порочные рожи бизнесменов. Мы ведь не пытаемся выйти из этого круга. Нам ништяк размахивать волынами в кабинетах респектабельных чиновников и заходить в любые двери, как к себе домой. Нас пора перечеркивать. Нас необходимо уничтожить, истребить, выродить, на худой конец хотя бы согнать в резервации. Иначе, не успеете обернуться, как мы окажемся всюду и все себе подчиним.

На смену ворам идем мы - волки. Нас очень много, и единственное чувство, которое нас не оставляет никогда - голод, ставший нам теткой, бабкой и мамкой. Мы так долго голодали, что никогда уже не насытимся. Нельзя наесться впрок. Чем мы, в сущности, отличаемся от ментов? Если как следует раскинуть мозгами, ничем. Мы просто другая сторона медали. Мы неотъемлемая часть Системы, которую называют государством. Чем решительнее мы сопротивляемся, тем сильнее становится Система.

Это все напоминает бесконечную игру в покер. Только расплата производится не овечьими, а человеческими шкурками. Пока женщины рожают, крупье банкует. Крупье всегда находится за кадром трагедии, а казино всегда в плюсе. Если одному сегодня повезло, то сотня других в избытке оплатит непредвиденные расходы. Миром правит азарт.

Дело не в деньгах, не во власти. Дело в том, что мы - люди, нас очень много и мы слишком давно живем. Даже убийство со временем приобрело неестественно пушистый вид. Можно кинуть в случайное окно гранату и уйти домой есть. В новостях скажут, что произошел террористический акт и погибло столько-то человек. Если каждый день кидать хотя бы по две гранаты, то меньше чем через неделю в городе начнется паника. Через две недели паника охватит всю страну. Через месяц безликий убийца станет всемирно известным героем. Появится еще одна поп-звезда, временно затмившая Дракулу и Гитлера - причем, обоих разом. Но самое замечательное в том, что ты вроде бы никого никогда не убивал, а просто забрасывал в случайные окна камушки - хулиганил, невинно шкодничал. Если не смотреть телевизор, не читать газет и ни с кем особенно не общаться, то так никогда и не узнаешь, погиб кто-нибудь из-за тебя или нет?

Может быть, пора кончать с этим? Займусь политикой или начну проповедовать, нести любовь в массы. А почему и нет? Посмотрите, какой я хороший. Да, был плохим. Но это вовсе не потому, что я действительно такой. Я болел. Теперь поправился, осознал, раскаялся, помолился, примирился, очистился - и готов поделиться своим опытом с остальными грешниками. Мне ничего ни от кого не надо. Вы только читайте меня. Чем проводить пятую часть жизни у телевизора, лучше ознакомьтесь с ходом моих мыслей. Потом мы вместе построим церковь, назовем ее Храмом Бога Солнца, и станем биться в экстазе при появлении моего кота Сфинкса.

Оно когда-нибудь так и будет. Ведь не мне одному обрыдли малогабаритные квартиры в шатающихся при порывистом ветре инкубаторах и оскорбительные подачки от сильных мира сего. Меня не устраивают крошки с чужого стола. У меня есть Богом данное право на нечто большее. У всех есть право на большее, чем труд. Приходите в Храм Бога Солнца. Здесь вам откроют глаза. Ваши уши научатся слышать. Ваши мозги начнут думать. Тем, у кого нет мозгов тоже найдется место. Если вдруг вы думаете, что я вру, то зря так делаете. Спросите Сфинкса. Он ведь прямой потомок того самого Сфинкса, изваяние которого по сию пору высится в Долине Царей. В этом-то вы не сомневаетесь? А теперь посмотрите, кого любит Сфинкс больше всех? Очевидно, что меня. Из этого автоматически вытекает, что я - избранник. Никакого принуждения. Если не хотите, то пошли прочь. Я и мои соратники строим свободное общество. Не путайте только с демократическим. О какой демократии можно вести разговор, если избранный Я? И только Я! Высшее благо - по доброй воле делать то, что Я скажу. Я понимаю язык Сфинкса, который доносит через Меня до вас Волю Дневного Неба.

Можно гнать и гнать на этой тройке. Куда-то да вывезет. На крайняк, прокачусь с ветерком. Главное, вовремя слинять со сцены. Мучеником быть не хочу. Мне ведь нужны не последователи, а обычные зеленые деньги, имеющие характерный сладковатый запах чужого пота.

На такой весьма актуальной и далеко не новой мысли я открыл глаза и вспомнил весь позор прошедшего вечера. Мне стало так плохо, что я зарылся головой под подушку. Я помнил все, кроме того, как попал в кровать. Правая рука болела и раздулась. Башка тупо ныла, и в ней тупо выло.

-

Гай был на кухне один. Я попил прямо из-под крана воды, протер мокрыми пальцами глаза и ушел обратно в комнату спать. Я не понимал, что нужно сказать. Чувствовал, что сказать что-то надо, но слова не получались, не выходили. Гай тоже ждал от меня объяснений. Через короткое время он сам пришел в комнату и сел на край кровати.

- Ты собираешься, Всевышний, всю оставшуюся жизнь провести вот так?

- Я долго спал?

- Слишком долго. Сова - и тот уже оправился после твоего зехера.

- Он сильно на меня зол?

- Нет. Он понял тебя и даже решил, что сам не прав.

- Крепко я его?

- Бывало и хуже. Ты особенно в голову все это не бери. Мы потому и не хотели тебе показывать фотографии. Знаем мы тебя.

- Сова, значит, был по курсам?

- Да.

- Вот что, Гай, мне бы хотелось посоветоваться с тобой на одну тему.

- Валяй.

- Не знаю только, поймешь ли ты правильно?

- Ты делай музыку, а я уж решу, стоит мне под нее дергаться или нет.

- Как ты считаешь, из меня получится духовный наставник?

- Ты, братуха, потек мозгами. Какой из тебя на хер батюшка?

- Я за батюшку ничего не говорил. Не торопись, дослушай.

- Хрен с тобой.

- Разумом я не повредился, не беспокойся. Я сразу дело скажу.

- И я тебе про то же говорю. Не кружи.

- Гай, ты будешь моим жрецом?

- Чего?

- Я предлагаю построить храм.

- Тебе, Бог Солнца, надо было в свое время поменьше читать всякое дерьмо. Ты что, не доспал? Или не допил? Или тебе, может, опохмел соорудить. Могу сгонять до ларька. Не западло. Откуда только у вас берется это? Ты мне предлагаешь строить, а Сова, пока строитель спал, агитировал взорвать памятник какого-то грузина.

- Во дает. Чем ему грузин не угодил? И что за грузин? Не припомню я сразу в Москве ни одного памятника грузину.

- Ты чем слушаешь, глухарь? В уши что ли долбишься? Памятник Петру Первому, а сделал его какой-то грузин. Большой такой.

- Кто?

- Памятник.

- И что ты, Гай, решил?

- Ты как будто сам не знаешь? Сначала взорвем памятник, а потом построим храм. Я буду участвовать с начала до конца во всем.

- Ну ты и псих!

- Почему псих? Делать-то что-нибудь на досуге надо. Клубы и кабаки остопиздели. На проституток уже не встает. Тебе, Всевышний, проще, ты читать любишь. А я ничего не люблю, даже лежать на спине.

- Ты в натуре псих.

- Не я плохой, жизнь такая.

- Ты, Гай, про друга моего лучшего тоже не забывай.

- Ты о пиджаке на фотографии?

- Да.

- Не крутоват он для лобовой атаки?

- Мистер Кольт, Гай, уравнял всех. Сова дома?

- Отмокает в ванной.

- Звонил?

- Чего?

- Он звонил?

- Я ему звонил. Вставай, Всевышний. Притомило тебя лежащего видеть. Может, в натуре, до ларька?

- А ты сам будешь?

- Пива можно.

- По паре или больше?

- Я подниму ящик, а там разберемся. Ты пока расчухивайся. Душ прими, зубы почисть. Я на обратном пути, когда уже с пивком буду, к Сове забегу. Скажу, что непоняток никаких нет. Пускай приходит.

- Добро. Только ты не зависни во дворе. Сколько натикало?

- Ты почти сутки валяешься. Вечер сейчас.

- У подъезда наверняка ребятишки стоят, деньги на "винт" мутят или героином уже втетенились и втыкают. Ты с ними не застревай. Я тебя жду.

- Если у них курнуть плана будет, взять?

- Конечно. Сейчас раскуриться было бы самое оно. Только они все деньги на раствор тратят. Я даже и не припомню, когда у них последний раз трава была. Все до копейки на "лекарство" изводят. Пол района уже сторчалось.

- Если так дальше пойдет, Всевышний, то скоро и поговорить не с кем станет.

- Надо строить храм. Это единственный выход.

- И ты говоришь, что я псих. А сам? Великий каменщик, мать твою.

- Не великий, Гай, а вольный.

- По мне, так будь хоть хреновым каменщиком или безногим футболистом. Наплевать. Я пошел за пивом. Какая на фиг разница?

- Один ебет, другой дразнится.

5

-

Это не тот город, который я хотел бы запомнить. Скорее, наоборот - я хочу выкинуть его в помойный контейнер. Скомкать, как промокашку, и в мусорку. Заасфальтированные озера площадей, заключенные в подземные русла реки, пелена выхлопных газов, за которой не видать по ночам звезд, рев сигнализаций, стоны сбитых пешеходов. Москва похожа на раковую опухоль. Ее пора удалять. И меня вместе с ней. С того момента, как я впервые испортил воздух своим дыханием, одной злокачественной клеткой стало больше.

Уже написана часть книги. Должен ведь быть положительный персонаж. И героиня должна быть. Впрочем, героиня есть. Вот она... Не уходите от экранов своих телевизоров. Бог Солнца еще не закончил проповедовать. В отличие от всемирно известного коллеги, попробую обойтись без зарина. Но ничего не обещаю.

Клеопатра - женщина реальная, как и все, о чем написано выше. Более того, многие женщины очень похожи на Клеопатру. Вам нужны доказательства? Вот мои доказательства. Жрите… И еще - впредь внимательнее поглядывайте на своих дочерей.

-

Она дико любила трахаться. С девственностью рассталась лет в двенадцать, если не раньше. Обычная история - грязный чердак, прыщавые подростки, желание большего и совсем иного. Вместе с получением паспорта к ней пришло прозрение истины и она, порядком устав от мужчин, сменила сексуальную ориентацию. Попытки создать устойчивые отношения с женщинами успеха, впрочем, не возымели, и через пару лет Клеопатра сняла брюки и вновь надела коротенькую юбочку, из-под которой похотливо выглядывали резинки чулок.

Она хотела буквально всех, но наибольшее удовольствие ей доставляли настоящие, изысканные извращенцы. Вовсе не те, кто любил, когда их стегают плеткой или мочатся им на голову. Такие вещи в чистом виде ее никогда не возбуждали. Ей нравилось, когда с ней обращались, как с последней шлюхой, трахая чем попало куда ни попадя.

Но и это было далеко от предела желаний. Клеопатра западала на групповухи. Для полноты ощущений в оргиях с мужской стороны обязательно должны были присутствовать гомосексуалисты, всячески сопротивлявшиеся женским ласкам. Вот тогда в ней загоралась настоящая страсть. Это было очень странное проявление феминизма, замешанное одновременно на мужененавистничестве и нимфомании.

Она любила ощущать вокруг себя много тел. Она хотела разом объять эти готовые на все тела, впустить всех их в себя и держать там до тех пор, пока кроме нее не оставалось никого, способного передвигаться. С этого момента для Клеопатры наступало настоящее удовольствие. Она насиловала, царапала, хрипела, кусала и грызла, не разбирая кого и куда. В часы экстазов она не различала полов и возрастов. Она просто трахалась. При этом ножка стула и спинка кровати были для нее такими же сексуальными жертвами, как и все остальные люди и предметы. Мир переставал иметь одушевленные и неодушевленные стороны. Он превращался в составную часть ее оргазма.

Людей она цепляла запросто, безо всяких "яких". Если ей нравился мужчина, она подходила к нему и задавала откровенный вопрос вроде: "Хочешь погладить мою попу?" Почти никогда она не слышала "нет". Если ее привлекали сразу две или три особи противоположного пола, она без тени стеснения говорила им свою коронную фразу: "Вы можете меня пялить столько, сколько захотите, но при одном условии - вначале я покажу вам, как женщины занимаются онанизмом с помощью ерша для мытья посуды".

Надо сказать, выглядела Клеопатра настолько хорошо и одевалась до того соблазнительно и вызывающе, что редкий мужчина не оборачивался проводить ее глазами. Иногда она сознательно издевалась над влюбленными парами. Если прогуливаясь ночью по бульвару, она видела сидящих под фонарем на лавочке мальчика и девочку, то обязательно подсаживалась к ним и заводила разговор о том, как бы ей хотелось на глазах у мальчика понежиться с девочкой или самой посмотреть на то, как мальчик и девочка занимаются любовью. Парадокс заключался в том, что многие соглашались. И не только на это. Что касается женщин, то с ними дела обстояли еще проще, чем с мужчинами. Хотя куда проще?

Одно время Клеопатре казалось, что она делает что-то непристойное, постыдное. Но это быстро прошло. Довольно скоро она поняла - извращенцы они, а не она. Ведь именно они душат в себе природу желаний, прикрываясь лживым стыдом и довольствуясь видеокассетами с порнографией. Гомосексуалисты на этом фоне выглядели предпочтительнее всех остальных. Они не хотели ее ни под каким соусом, даже в качестве зрителя. Клеопатра считала себя чуть ли не единственной настоящей феминисткой Москвы. Она не понимала, как можно не любить мужчину за то, что он зарабатывает мало денег или редко моется. Она не понимала, как можно вообще любить мужчину, тем более, если он всем хорош и любит ее. Бога она, разумеется, тоже не любила.

-

Мы познакомились с ней весной, в апреле, когда я выходил из дверей клиники, в которую очередной раз прилег отдохнуть Сова. Я уже собирался прыгнуть в свой старенький "Мерин", но меня окликнула сидящая на асфальте девица, почему-то наглаживающая себя по бедрам.

- Эй, - крикнула мне она.

Я остановился. Кругом были лужи. Она сидела на сухом островке и улыбалась мне всем телом, совершенно по-весеннему.

- Ты что, милая, заблудилась? - отозвался я и машинально сделал шаг в ее сторону. - Чай не в лесу. Зачем кричать?

- Подвези меня, рыцарь грез, - она продолжала гладить свои бедра и немного раздвинула потрясающие ноги. Что-то невообразимое было в ее ногах, что-то такое, чего я раньше никогда не видел и поэтому не понимал, как себе объяснить.

- А ты не боишься садиться в машину к незнакомому человеку? - лукаво прищурившись, поинтересовался я.

- С тобой хоть на край света, - она приоткрыла рот и прикрыла глаза.

- Ладно, валяй, - я указал рукой на предлагаемое транспортное средство, отвернулся, чтобы больше не видеть ее одуряющие ноги, и, перепрыгивая через ручейки и лужи, направился к автомобилю. - Только на край света я не поеду даже ради тебя, красавица. Извини, конечно, если сможешь.

- Почему же? - спросили шлепающие за моей спиной по воде ноги.

- Потому что ты меня там бросишь. А что я буду делать один на краю света? - я уже стоял у машины и, как обычно, рылся по карманам в поисках ключей.

- А вдруг я тебя не брошу? - я почувствовал, как мне на плече легла ее рука. Слегка повернув голову, я увидел красивые длинные пальцы с коротко остриженными ненакрашенными и очень холеными ногтями.

- Вдруг даже кошки не родятся, - я нашел ключи, но решил дождаться ответа, и только после этого открыть дверь.

- Но мы ведь с тобой не кошки, - кокетничала сзади девица, уже двумя руками массируя мне плечи.

Я вытащил из нагрудного кармана легкой лайковой куртки ключи и со словами: "Кошкам до нас далеко", - нарочно уронил их к своим ногам. Нагибаясь за ними, я специально уперся в перед этой похотливой телки своим мускулистым задом. Я видел эту тварь насквозь и решил довести ее до помешательства, прежде чем мы распрощаемся. Пусть пока думает, что я от нее приторчал. Меня самого страсть как интересовало дальнейшее развитие событий. Впервые я обнаружил в себе такое противоречие. Я уже представлял ее в самых экзотических позах, но одновременно с этим во мне росла брезгливость по отношению к ней, словно от нее воняло тухлятиной.

-

Пока мы ехали, она непрерывно несла пургу про спектакли, фуршеты, тусовки, дискотеки и прочую чушь. Ей недавно исполнилось двадцать два года. Она училась на факультете журналистики МГУ, где-то пописывала статейки про театральную жизнь столицы. У нее была своя однокомнатная квартира в Сивцевом Вражке. Родители ее жили в подмосковном городке Красный Электрик и виделась она с ними редко. Еще реже она встречалась с братом, который считал ее шлюхой и оторвой и демонстративно игнорировал. Она братца тоже не очень жаловала, называя его не иначе, как "консерватором" и "снобом". Когда я не поверил, что ее зовут Клеопатра, она показала мне паспорт, в котором значилось именно это имя.

Всем своим поведением она напоминала мне набоковскую Лолиту, только постарше. Я сказал ей об этом. В ответ она удивилась тому, что я читал Набокова, а я удивился тому, что она тоже его читала. Несколько раз попытавшись заговорить со мной о сексе, она забросила это гиблое занятие, поскольку я реагировал на ее откровенные формулировки так, словно только об этом всю жизнь и рассуждаю. Я не нервничал и не проявлял в ее сторону агрессии, а напротив охотно и внешне очень здраво философствовал на самые разнообразные темы в этой области.

Когда она спросила, чем я занимаюсь, я честно ответил, что зарабатываю деньги бандитизмом. Это окончательно сбило ее с толка, и она заткнулась. Мы ехали уже довольно долго, а она по-прежнему ни слова не сказала про то, куда ей надо. Я, в свою очередь, тоже об этом не заговаривал. Мы бестолково кружили по центру города, пока не застряли в пробке. Она перелезла с заднего сидения на переднее и сообщила мне, что дико меня хочет. Я, ничуть не удивившись, посоветовал ей, не стесняясь меня, подрочить, сославшись на то, что в пробке аварии случаются наиболее часто и надо быть за рулем внимательным вдвойне. Она стащила обтягивающую юбку и подложила ее под себя на сидение. Потом она скинула всю верхнюю одежду и осталась в одних серых чулках и кружевных прозрачных трусиках. Я засмеялся.

- Над чем хихикаешь? - томно спросила она и положила руку мне на ширинку, решив, видимо, что смех мой носит нервный характер и первая победа достигнута.

- Ты только представь, каков пассаж. Мы в пробке. Вокруг тысяча машин и тысяча водителей, любой из которых давно бы уже дергался на заднем сидении своего четырехколесного притона, окажись ты в его машине. Увидев тебя в таком вот виде, как сейчас, любой и каждый, за редким исключением, позабудет, как минимум на сутки, семью и работу. Но ты исхитрилась стать жертвой того самого редкого исключения. Разве это не смешно? Если бы у моей брички были обыкновенные стекла, а не тонированные, я более чем уверен, вся эта тысяча водителей перебила бы тысячу своих автомобилей, прежде чем хоть кто-нибудь из них смог подумать о том, до чего же забавные штуки происходят порой в жизни. Извини, я понимаю, что, скорее всего, сейчас оскорбил тебя своим невниманием и равнодушием. Но ничего не могу с собой поделать - я очень сильно завидую всей этой тысяче водителей вместе и каждому из них в отдельности. Настолько сильно, что мне попросту не до твоих изумительных ног и не менее замечательного всего остального. Если хочешь, можешь не убирать руку. Пусть лежит. Она мне не мешает.

Высказаться?