Тараканы преследовали меня с детства. Одно из самых ярких и отвратительных воспоминаний связано именно с ними. Мне тогда было годика три или чуть больше. Родители и я жили в Кунцево. Коммунальная квартира. Совсем не такая, как в фильмах. Глухая атмосфера подозрительности, бесконечные анонимки, вечно ошивающийся в передней бездельник участковый, человек человеку волк. Я выхожу на кухню, слышу шуршание, с трудом дотягиваюсь до выключателя. Загорается свет, и я вижу тараканов. Они несколькими слоями покрывают газовую плиту и шуршат, ползая друг по другу. Испугавшись света, они разбегаются в разные стороны, сыплются с потолка. В кухне от их движения делается шумно. Они хрустят, звенят, скрежещут.

-

Я слишком плох для людей, решивших связаться со мной. Мне, сколько я себя помню, всегда была чужда дружба в высшем смысле этого слова. Я чувствовал ответственность за многих, но никаких жертв не принес бы ни за кого. Со стороны могло показаться, что Гай и Сова исключения из правила. Но ни они, ни покойный Ден, что бы кто ни говорил, не были мне друзьями. Если у тебя нет друзей - тебя некому предать. А предательство нельзя прощать никогда.

Я изначально строил свои отношения с людьми, вычеркивая понятия "дружба" и "братство". Так было легче. Пропадала необходимость требовать от людей невозможного - верности и постоянства. Каждый в глубине души напоминает проститутку. Вопрос в цене на мясо. Мы продаем друг друга, продаем по частям или целиком, в зависимости от обстоятельств, себя, продаем святых и грешных, молодых и старых, мужчин и женщин. Более того, мы тащимся, как ежи по стекловате, когда в очередной, тысячный раз выходим на панель. Есть такие, кому вообще наплевать, под кого ложиться. Лишь бы башляли.

Богатые тоже продаются. Все продаются и покупаются. Секрет в персональном подходе. Вася Гайкин, к примеру, стоит в три раза меньше, чем Вася Крынкин, потому что второй в отличие от первого знает английский язык. Впрочем, и тот и другой, при определенном раскладе в сумме могут дать ноль. Более того, они сами радостно передадут новому хозяину вместе с собой все свое имущество, да еще соседа Васю Пупкина и его скарб. Методик, как таковых, не существует, но принцип воздействия кое-какой все же имеется. Страх.

Запуганные люди опасны менее всего. С ними справиться куда проще, чем с косым дождем или мокрым снегом. С ними вообще необязательно справляться. Достаточно погрозить пальцем. Если палец не действует, значит нужен кулак. В идеале вполне хватает беглого взгляда поверх голов - и твоя обувь зацелована до дыр. В среде скотов и выблядков это называется властью. Антикварщик принадлежал именно к такой среде. Его надо было запугать, и ребята блестяще справлялись с поставленной задачей. Когда я вошел к ним, привязанный к креслу, побелевший даже зрачками гондон смотрел на меня безумно и умоляюще. Он был готов к общению. Гай тыкал ему в лицо наколотым на вилку куском жареного мяса.

- Чем ты его кормишь? - спросил я, наперед зная ответ.

- Я кормлю его мясом антикварщика. Только что освежевал бедро. Он ничего себе - жирный. Я вот тут подумал, - задумчиво произнес Гай. - Может, когда шлепнем эту падлу, жирные куски в морозилку уберем. Собакам потом в гараже дадим. Пусть оттянутся на холяву.

- Освободи ему рот. Он ведь при всем желании не сможет жрать с заклеенной глоткой, - говоря это, я смотрел прямо ублюдку в глаза. - А собакам человечину давать нельзя. Они могут в людей превратиться. Люди хороши тем, что трусливы. Представь себе человека с собачьей смелостью или собаку с человеческой подлостью.

Устав наслаждаться умоляющими глазами жертвы, я развернулся и вышел обратно в комнату, закрыв за собой дверь, чтобы не слышать просьб о пощаде. Время разговаривать еще не пришло.

-

Мы проникли в хату, точно зная, что дома никого нет. Сова, запасшись термосом и бутербродами, почти сутки просидел в машине рядом с подъездом. Только после того, как он увидел удаляющийся по дороге силуэт служанки и лично проверил квартиру на предмет отсутствия жильца, зазвонил мой телефон, и нам с Гаем было велено срочно подрывать задницы.

Это произошло после одиннадцати вечера. Через двадцать минут мы находились в квартире антикварщика. Никто не нервничал. Войдя в подъезд, каждый из нас надел хирургические перчатки. На глазок противоположной двери приклеили пластырь. Нужды в этом особой не было, так как все окна в квартирах на нужной нам лестничной площадке смотрели на улицу черными выдавленными глазницами. Соседи спали. Наш урод, в конец расчувствовавшийся и решивший, что на его безопасность никто не покусится, довольствовался всего одним несложным замком.

Уже внутри мы обнаружили вывод сигнализации на пульт охраны. Но даже этой мерой, к нашему счастью, сегодня пренебрегли. Скорее всего, нам помогла небрежность прислуги, которая забыла включить рубильник. Аккуратно прикрыв дверь, мы проследовали в гостевую комнату. В прежние времена я часто бывал в этом доме и теперь без труда ориентировался в темноте. К тому же от горящих у дома фонарей в помещение попадали неровные, колеблющиеся отсветы, делающие тьму не такой густой и непроглядной. В гостиной мы расселись кто куда и стали ждать. Даже в том случае, если он придет не один - ничто не изменится. Сегодня был последний день его жизни.

Когда глаза привыкли к темноте, я обнаружил, что в комнате почти ничего не изменилось. Роскошная старая мебель, куча подсвечников и всяких безделушек, стол для преферанса. Я потрогал бархатную поверхность и мне стало неприятно от нахлобучившей ностальгии по тем дням и ночам, когда я играл здесь в карты.

На столе я нащупал колоду и пистолет. Проникая сквозь резиновую перчатку, железо сообщало телу не только холод, но и горьковато-соленый привкус во рту. Я подумал о крови и положил пистолет обратно на бархат.

Колода была совсем новая. Ею ни разу не играли. Если карты находятся в игре хотя бы одну сдачу, то они приобретают запах, который остается с ними навсегда. Он так и называется "запах игры" и напоминает запах денег. Именно по этому гадалки никогда не используют отыгранные колоды. Карты очень похожи на женщин. Первая сдача - что-то вроде первой брачной ночи.

Если ты не любишь карты, то они никогда не полюбят тебя. Азарт, как любовь, которая иногда убивает. В поговорке "не везет в картах - повезет в любви" таится глубокий смысл, непостижимый для лохов. Карточный долг священен. Не случайно говорят, что это долг чести. Человек, не заплативший по счетам, оскорбляет тем самым не того, кто выиграл, а саму игру. К таким людям навсегда прилипает позорная погремуха "фуфлыжник". Фуфлыжник уже не человек. Он становится кем-то вроде прокаженного, изгоя, перед которым закрыты все двери. В преступном мире двинувший фуфло приравнивается к крысе - человеку, укравшему пайку хлеба у такого же зека, как он сам.

Настоящий игрок никогда не ходит в казино, или делает это очень-очень редко, считанные разы за всю жизнь. Казино для истинного картежника то же самое, что публичный дом для любящего мужа. Карты связывают нас с теми эпохами, когда люди были совсем другими. Они хранят в себе силу древних магов и прорицателей, поклонявшихся тишине и творчеству, а не бездушным машинам и золотым крестам. В них звучат отголоски того, что слышали некогда жившие в донефтяную эру, когда Бог не был мужчиной, а женщина была женщиной, а не борцом за свои права. Если история - океан, то карты каждому дают шанс увидеть отлив, рассмотреть на обнажившемся дне покатые камушки истинного смысла жизни, возвышающиеся над мокрыми песками настоящей любви, жаждущей творить и обновлять.

Антикварщик все это знал. От одного старого знакомца я услышал, что он после того, как я сел, почти перестал играть. Карты отвернулись от него, и ему ничего не осталось, как отойти от карт. За меня ему отомстила игра. Я теперь пришел мстить за Дена. Его деньги меня интересовали сейчас меньше всего. Я сидел в темной комнате, перекладывая из руки в руку колоду новеньких карт, и представлял себе его появление.

Он войдет в подъезд, спокойно заглянет в почтовый ящик, потом, не торопясь, поднимется на свой этаж, достанет ключи и привычно, не глядя откроет дверь. Он увидит красный огонек, означающий, что сигнализация выключена, и подумает: "Надо не забыть сделать утром замечание прислуге". Нащупав в потемках выключатель, он щелкнет им, и вместе со щелчком и темнотой уйдет в небытие его спокойствие. Он увидит нас.

-

Нащупав в потемках выключатель, он щелкнул им, и в первую секунду не поверил увиденному. На лице его в этот короткий промежуток времени появилось выражение растерянности, глуповатого ребяческого удивления. Мы поняли, что он испугался. Он понял, что ему конец.

- Сколько? - спросил он меня, демонстративно игнорируя Гая и Сову.

- Миллион долларов, - ответил Сова.

- Сколько? - повторил он вопрос, не обращая внимания на Сову.

- Тебе только что объявили, - ответил я, тасуя колоду новеньких карт. - Совыч, скажи еще раз, не сочти за труд.

Сова в нескольких словах обрисовал дальнейшие перспективы, разбив для пущей убедительности о стену керамическую амфору. Но антикварщик, наверно, ничего не усвоил. Или не поверил. По сути, он сам был виноват в том, что его начали пытать. Сова предложил ему быструю и легкую смерть, но он предпочел еще немного пожить. Жизнь в муках - все-таки жизнь. Мы так цепляемся за нее. Без сомнения, адские страдания для многих выглядят предпочтительнее пустоты. В особенности для конченых грешников. Их пустота наполнена ими самими. Чем страшнее они, тем привлекательнее для них ад.

Такие, как антикварщик, боятся не самой смерти, а того, что последует за ней. Предсмертной агонией они тешат в себе надежду на прощение. Ко всему прочему, они не могут расстаться с воспоминаниями. Страшные картинки прошлого не отпускают до самого конца. Они не оставят несчастного и потом, после всего. Искупления не существует. Прощения не бывает. Нельзя купить индульгенцию. Ее не у кого купить. Чем бы ты ни расплачивался - деньгами или страданиями - приобретешь филькину грамоту и тупую, неумную надежду. Бог велел не грешить! И баста. Какого рожна умолять Его о пощаде? Богу не нужны рабы. Кто Он такой, чтобы прощать или казнить? Всего-навсего Творец, создавший человека по Своему Образу и Подобию - свободным и творцом. И нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Так что борись за жизнь, цепляйся за нее обеими руками. Впивайся в нее мертвой хваткой бультерьера - до судорог в челюстях, до трещин в зубах, до крови из десен.

Когда-нибудь человечество изобретет пилюли от смерти и капсулы для воскрешения. Детей станут делать в пробирках и раздавать всем желающим. Женщины забудут родовые схватки. Рожать будет немодно, нереспектабельно. Вместо того чтобы трахаться, мы начнем, беспомощно постанывая, дрочить у компьютеров. Вернее, нам будут дрочить компьютеры. Это с лихвой заменит самые острые ощущения удовольствия. Господи, что же тогда будет с созданным Тобой миром? Во что же тогда Тебя превратят? Всякое действие имеет обратную связь. Нам не дано предугадать, чем наше слово отзовется. И если вначале было Слово, то в конце может оказаться бог из пробирки. Язычество выглядит Райским Садом по сравнению с такими перспективами. Нас постепенно вытеснит раса людей, молящихся пробиркам и компьютерам. Это будет раса бессмертных, непогрешимых близнецов, абсолютно уверенных в завтрашнем дне.

-

Я перевернул страницу дневника, взял ручку и попытался замалевать виселицу. Я никогда не умел рисовать. Картинка вышла отвратительная. Ручка наотрез отказалась писать. Тогда я вырвал страницу, изодрал ее на мелкие клочки и выкинул в окно. Подхваченные несильным ветром беленькие кусочки бумаги разлетелись в разные стороны. Я проследил дорогу одного из них. Он скрылся в листьях придорожных кустов, находящихся довольно далеко от моего дома, и я скорее угадывал последние метры его пути, чем видел.

Август подходил к концу. Небо заволокло облаками. Люди внизу от этого стали видны отчетливее. Окно моей комнаты выходило на солнечную сторону. В ясные дни я вообще редко раздвигал шторы. Света хватало и так. Но в пасмурную погоду меня, наоборот, тянуло к Солнцу, и я мог часами смотреть в пропасть, перекинувшись по пояс через узкий подоконник. Мне нравилось сверху наблюдать жизнь. Она всегда сильно отличалась от той жизни, которая на самом деле кипела внизу.

Однажды я понял, в чем дело. Пока я мотал срок, мне очень хотелось послушать хорошую музыку - настоящую, а не три аккорда с дебильными подпевками похожих на проституток певиц, круглосуточно блеющих с телеэкрана. После освобождения чуть ли не первым делом меня понесло в зал Чайковского. Там оказался балет. Слишком не обламываясь, я решил посмотреть его. Это было первое публичное место, которое я посетил по выходу на волю. Раззявив варежку, я очумело шарахался между людей, потрясенный тем, сколько времени мною угроблено за колючкой. Каким-то образом я оказался на самом верху. Ко мне подошел мужик в спецовке и попросил спуститься пониже, потому что верхние ложи закрыты. Я сделал вид, что ищу курилку.

- Откуда ты здесь такой взялся? - спросил он меня, озабоченно мотая головой.

Я рассказал ему о том, что день назад вышел из мест лишения свободы и с непривычки немного растерялся, после чего он тут же предложил мне посмотреть балет из его ложи.

- Увидишь нечто офигенное, - сказал он.

Так я случайно попал в ложу осветителей, чуть ли не над самой сценой. Я никогда в жизни не испытывал ничего подобного. Люди, которые сидели на "хороших" местах в первых рядах партера, смотрели то же представление, что и я, но видели мы совершенно разные вещи. Помню, мне тогда пришла на ум старая пословица: глаза ястреба не видят пищу собаки. Я был настоящим ястребом, окрыленным свободой и вознесенным по прихоти обыкновенного осветителя выше всего живого в зале.

Я потом не раз захаживал к этому осветителю посмотреть балет или послушать музыку, которая под сводами слегка отличалась от того, что когда-то давно придумал тот или иной композитор. Осветитель был мне всегда рад. И дело не только в подарках, которые я ему приносил. Он сам много лет назад отмотал свой срок. Просидел довольно долго, шестерину или чуть больше.

Мои подарки интересовали его меньше всего. Дело было в общении. Мы оба буквально торчали от хорошей музыки и делились друг с другом переживаниями - легко и непринужденно. Прослушав однажды "Болеро", он сказал: "Ненавижу эту тему. Когда ее слышу, обязательно вспоминаю, как нас выстраивали в зоне двумя шеренгами и вели, как баранов, в столовую жрать баланду. Столько лет вроде как прошло. Пора бы и забыть за давностью, а как услышу эту тему - все одно". Его реакция всегда была мне понятна и близка.

Однажды я встретил в зале Чайковского Железа. Он совсем недавно закончил школу, жил в соседнем со мной подъезде и я наблюдал его, можно сказать, с младенчества. Он рос, как растут все домашние детки. Иногда он напоминал Колю, которого я обокрал - всегда чем-то занятый, постоянно в сопровождении мамы, вечно идущий или куда-то, или откуда-то. Его никто не знал, и он тоже еще не успел никого узнать.

Желез вырос сразу. Его никогда не было, и он вдруг появился. В районе, к моменту выхода на сцену Железа, уже произошло невидимое для постороннего глаза разделение на торчков и нормальных людей. Наркоманы крутились мелкими стайками, временами объединяясь в большие группы, если это упрощало им жизнь. Но такие союзы быстро распадались, поскольку прогнившие до корней волос торчки пакостили на каждом шагу всем подряд и, в первую очередь, себе. Поругавшись, они опять расходились в стороны, прятались в ил на самом дне болота, название которому сложно сразу подобрать. С каждым месяцем в районе, да и во всей Москве, торчков становилось больше, а людей здоровых меньше. Город неизбежно все сильнее и сильнее походил на гниющего заживо сифилитика. В некоторых кругах наркомания вообще канала за респектабельное времяпрепровождение. Многие ночные дискотеки и частные полиграфические издания практически в открытую рекламировали наркотики, и детки Железовского возраста безоглядно бросались в этот омут, не понимая из-за молодости и отсутствия жизненного опыта, куда прыгают.

Так случилось и с самим Железом. Он проспал вступительный экзамен в институт, и перед ним открылась дверь в безделье. На протяжении нескольких месяцев его родители ничего не замечали, а когда спохватились, то метаться было уже поздняк. Сынок плотно сидел на дозняке и успел проколоть кое-какие мамкины бирюльки. В отличие от районной шпаны, привыкшей с младенчества заглядывать в карман к ближнему, Желез всегда был ребенком далеким от уличной жизни. Таким его знал и я.

Повстречавшись с ним в концертном зале, я и не подозревал, что всего через три-четыре месяца румяный и наивный молодой человек превратится в ушлого, полупрозрачного мутанта, которого все районные уроды охотно примут в свои нестройные, разрозненные ряды. Меня удивило, с какой нереальной быстротой Желез выродился из человека в наркомана. В очередной раз придя послушать музыку, я рассказал своему приятелю осветителю печальную историю преждевременно загибающегося подростка.

- Мне иногда кажется, что все люди на Земле давно уже сторчались. В том числе и мы с тобой. А ведь я кроме водочки никогда ничем не баловался за всю свою жизнь, - ответил он. - У меня еще со времен арестантской жизни апатия ко всякого рода зелью. Увидел однажды, как одним баяном человек семь по кругу ставятся, и отрубило. Все знали, что у одного из них тубик, и все равно ради нескольких часов кайфа рискнули.

- Ты, друган, давно сидел. Сейчас такое сплошь и рядом. Мусора теперь сами зеков на иглу сажают. Это очень выгодный бизнес. Они прикручивают пару оступившихся простачков и делают из них своих барыг. Легкая схема. Мусор приносит в зону раствор, а барыги раскидывают его среди узников. Вот тебе и сверхприбыль. За колючкой все стоит намного дороже, чем на воле. Риск минимален, прибыли огромны. Все про все знают, но делают вид, что ничего не происходит. Наркоманов проще держать в узде, из наркоманов легче делать стукачей. Чуть что не так - в карцер. А этого страшатся и нормальные люди, не говоря уже о тех, кто без дозняка подыхает. В зоне, где я сидел, был барак СПИДушников. Мало кто из них заразился на воле. Почти все через иглу диагноз подцепили, когда уже сидели в клетках. Почти все у мусоров или у ихних барыг кайф брали. Я слыхал легенду, в которой рассказывалось про больного СПИДом ментяру, торговавшего героином. Он будто бы специально заражал раствор перед тем, как пустить его по рукам. Давно уже ни для кого не секрет, что мусора зачастую торчат похлеще тех, кого ловят. Такие вот дела, господин осветитель.

- Это, Бог Солнца, пострашнее Болеро.

- Какое Болеро… Забудь. В районе, где я живу, барыжит винтом одна телка. Причем, дама в годах уже, не какая-нибудь соска-петеушница. Ей уже за сороковник точно перевалило. Я видал человека, который у этой мрази пятнадцать лет назад отоваривался. Ты только раскинь, брат, сколько она людей на тот свет отправила… и представь, что последние лет пять она торгует прямо напротив отдела мусорского. Варит у себя на квартире за раз банок по сорок. Вонь стоит такая, что на улице, если мимо подъезда проходишь, в нос бьет даже при ветре. Я, когда у нее брал, то всегда думал - почему менты ей позволяют это делать. Не может ведь быть, чтобы они не по курсам были.

- Прикормила она их, - резонно заметил мой приятель.

- Базара нет. Конечно, прикормила. Я ж не лох, чтобы этого не догонять. Но ты послушай дальше. Однажды я у нее дома попал под облаву. И у меня никто даже документы не спросил. Забрали мусора пацана одного, и свалили, как ни в чем не бывало. Ни обыска, ни оттиска. У меня, как раз, проблемы в то время уже начались - подсел я крепко на раствор. Мусора когда спрыгнули, я у барыжки этой впервые в долг взял. Потом еще пару раз одалживал. А потом прихожу как-то к ее подъезду, и меня при входе вяжут. Те же опера, причем, что на квартиру к ней заруливали парня брать. Я их сразу узнал. Шмон мне устроили. Хорошо, палева никакого на себе не нес. Один из мусоров мне тогда прямым текстом сказал - мол, так и так, повадился порожним приходить, без лавандоса делать тебе здесь не фига, только толпу создаешь и лишним мельтешением привлекаешь внимание. Он мне еще сказал, что если я хоть раз еще приду, то в отдел заберет. А как не придти? Я же торчу, мне же надо. Бабок нет. Только сюда и дорога. Часа через четыре я наведался снова. Барыжка на четвертом жила. Я уже пару пролетов перемахнул, и слышу шаги сверху приближаются. Останавливаюсь прикурить, а на меня тот самый мусор, что мне лекцию читал, выскакивает. Смотрит мне в глаза проникновенно и говорит - шел бы ты, говорит, отсюда, я же тебя предупреждал, мол. А у самого болты обвинченные. Помнишь, спрашивает, пацана при тебе забирал? Я киваю. Вот так и тебя, говорит, приму. Пока, говорит, не расплатишься за то, что уже выбрал, - забудь сюда дорогу. Ты, говорит, не к кому-нибудь, а лично ко мне - старшему оперуполномоченному в карман залезаешь.

Высказаться?