* * *

Друзей в такой ситуации не выбирают. Кто пришел тебе первым на помощь, тот и друг. Автоматически. Тот, в ком оказалось достаточно сострадания.

- Давай, садись вот сюда. Рядом со мной свободно.

Ростом выше меня. Высокий открытый лоб. Волосы чуть вьются.

- Меня Антоном зовут. А ты кто?

- Я Саня.

- Давай, Саня, садись. Чего ты встал-то как пень?

- Я сажусь. Просто пиджаком тут за гвоздь зацепился.

Резкое движение, и ткань издает отвратительный треск.

- Это я его туда забил. Еще во втором классе.

Во втором классе. Если бы я стал искать гвозди, забитые мною в школьные парты во втором классе, родителям пришлось бы совершить еще как минимум три переезда.

- У тебя велик есть?

Друзья в шестнадцать лет заводятся уже не так просто. В два раза проще, конечно, чем в тридцать два, но в восемь раз труднее, чем в два года. Таблица умножения. Элементарно.

Общие интересы. С этим всегда большие проблемы. Никого не волнует, от чего у тебя перехватывает дыхание. У всех по-разному.

* * *

Оказавшись в новой школе, рано или поздно влюбляешься. Не в школу, конечно, а просто в девочку. Через двадцать лет случайно находишь в старых бумагах ее фотографию и долго удивляешься самому себе. Неужели за двадцать лет можно так измениться? Хотя, с другой стороны, красные леденцы в форме петушков тоже не так заводят как раньше. Поди, разберись в этих метаморфозах.

Но фотографию почему-то не выбрасываешь.

В один прекрасный день это все равно случается. Новая школа или не новая. Важно, что тебе шестнадцать лет. Приходишь утром без сменной обуви, и тебя не пускает в гардероб девочка с красной повязкой на рукаве. Постепенно начинаешь симпатизировать всему классу, в котором она учится. Положительная реакция на все красные повязки вообще. Дежурство у них длится целую вечность. С понедельника по субботу. К четвергу ты знаешь, что жизнь твоя решена.

Насчет относительности времени Эйнштейн оказался прав. Об этом надо спросить не физиков, а мальчиков, которые влюбились во вторник. Хватит ли им всей жизни дотянуть до субботы – вот вопрос. Релятивисты молчат в тряпочку.

На помощь снова приходит Антон.

- Хочешь, я с ней поговорю?

И после четвертого урока:

- Все нормально. Завтра на дискотеке можешь к ней подойти.

Завтра – это через сколько столетий?

* * *

Линейность времени компенсируется нелинейностью пространства. Это позволяет вытерпеть жизнь. По крайней мере можно болтаться туда-сюда, пока минуты идут одна за другой. В строгом порядке. Ни одна не забегает вперед. Сначала первая, потом вторая. Никакого хаоса. Просто ждешь.

«Где ты шляешься? Почему не пришел на ужин? Папа хочет поговорить с тобой».

Жизнь сочится в узкую щелку.

Завтра наступает лишь после того как исчерпаны все минуты сегодня. Все до одной.

Как ее звали, эту девочку? Марина?

- Мне сказали – ты хотел поговорить со мной.

Музыка гремит слишком громко. Ей приходится кричать. Левой рукой она прикрывает ухо.

Я поворачиваюсь направо и смотрю на большие колонки рядом с входом в спортзал.

Нас толкают со всех сторон.

- Знаешь кладовку рядом с мужской раздевалкой?

Я киваю головой.

- Жди меня там через десять минут.

- Ты придешь?

- Я же сказала – через десять минут.

* * *

В кладовке хранились всякие спортивные вещи. За два дня до этого физрук Гена с Эдуардом Андреевичем заставили нас целый урок таскать туда старые маты. Мы сваливали их в кучу рядом с ненужной мебелью из кабинета директора, так чтобы получилась большая нора. Куда можно спрятаться, если что.

Я забрался поглубже и достал сигарету. Курить не хотелось, но я все равно ее достал. Нервничал просто немного, поэтому закурил.

До фильтра оставалось еще два сантиметра, когда я услышал как открылась дверь. Десять минут никак не прошло. От силы – три с половиной.

- Иди сюда, - прошептал кто-то. – Здесь никого нет.

У входа послышалась какая-то возня, и через секунду они забрались на маты.

- Здесь кто-то курил, - прошептал другой голос. Женский.

- Мы всегда курим здесь.

Я бесшумно сплюнул на пол и затушил сигарету. Окурок зашипел, но они не услышали.

- Все мальчишки курят?

- Не все, но почти все.

- Вам еще рано.

- Перестань, - он тихо засмеялся. – Директрисе скажешь про нас?

- А у тебя сигареты есть?

- Не с собой. Оставил в пальто. А чего мы шепчемся? Там в зале такой рев.

В этот момент я узнал его голос. Это был Антон. Я вообще легко узнаю голоса. Даже по телефону или по радио. Если они не шепчут, конечно, а говорят. Это был точно Антон. Никаких сомнений.

- Ты уверен, что сюда никто не войдет?

Этот голос тоже показался знакомым.

- Сюда ходят во время занятий. Когда из класса выгоняют, или на урок опоздал.

- Ты часто здесь сидишь?

Несомненно знакомый голос. Такое чувство, как будто слышал его только что. Буквально минуту назад.

- Бывает, что часто. Зависит от учителей.

- Горбунов, значит, позавчера тоже сюда пошел?

Я изо всех сил вслушивался в ее голос и все никак не мог вспомнить, кому он принадлежит.

- Наверное. Я же говорю, мы все сюда ходим.

- А девочки?

- Какие девочки?

- Девочки из вашего класса?

В этот момент мне показалось, что я узнал ее голос. Но такого просто не могло быть. Не должно было быть, это уж точно.

- Девочки тоже иногда приходят.

- И что они делают?

Это был ее голос. Голос Лидии Тимофеевны. Учительницы истории из параллельного класса. Я даже перестал дышать от удивления.

- Разные вещи. Курят иногда вместе с нами.

- А еще что?

Он на секунду замолчал.

- По-разному бывает.

Голос у него изменился.

- А вот так они умеют?

Целую минуту надо мной стояла полная тишина. Как будто они исчезли. Испарились. Растаяли в воздухе.

- Умеют? – наконец сказала она.

Голос дрожит, как будто задыхается.

- Нет, так не умеют.

- А вот так?

Я жду еще несколько секунд, и вдруг с диким грохотом открывается дверь.

- Кто здесь опять курит?

Это была Екатерина Михайловна. Голос ее оборвался и тут же в кладовке загорелся свет.

Минуту они молчали как на похоронах.

Екатерина заговорила первая.

- Выйди вон.

Я услышал как надо мной зашевелились, но потом все стихло.

- Выйди вон!

Теперь она заорала как бешеная.

- Пошел вон, я сказала!

Антон спрыгнул с матов, и дверь за ним закрылась.

Они молчали еще, может быть, минут пять. На этот раз первой отважилась заговорить Лидия.

- Екатерина Михайловна…

- Я тебе не позволю устроить в школе публичный дом!

- Екатерина Михайловна…

- Я тебе не позволю!

- Я вам все объясню…

- У себя в институте можешь заниматься проституцией!

- Екатерина Михайловна…

- Шлюха!

Я услышал как Лидия спустилась на пол, и тут же раздался резкий звук пощечины.

Как будто убили комара. Только гораздо звонче. Очень большого комара.

- Пошла вон отсюда!

Дверь за Лидией закрылась, и мы с Екатериной остались в кладовке одни. Она возле шкафа, а я – под матами. У меня влажный окурок в руке.

- Шлюха, - повторила она, но уже намного спокойнее. – Настоящая шлюха.

Через мгновение свет погас, и я услышал как Екатерина хлопнула дверью.

Надо было скорей выбираться из моей норы. Марина могла войти в любую минуту.

Я осторожно высунул голову из-под матов, чтобы убедиться, что в кладовке действительно пусто. Помимо дыма от моей сигареты в воздухе отчетливо слышался запах духов.

Я на цыпочках приблизился к двери и тихонько потянул за ручку. Дверь не поддалась. Я дернул сильнее – все равно бесполезно. Я потряс ее изо всех сил и в отчаянии опустился на пол. Екатерина закрыла дверь на ключ. Старая идиотка.

* * *

Окурок высох минут через двадцать. Пришлось засунуть его в нагрудный карман. Иначе вообще не дождался бы никогда.

Советские сигареты постоянно приходилось сушить либо на батарее, либо в кармане рубахи. Тогда они начинали шуршать при раскатывании между пальцами, и «бревна» можно было выуживать с меньшим трудом. Без этой предварительной процедуры сигареты в руках мялись как пластилин и время от времени гасли, с какой бы силой ты их не раскуривал.

«Давай, давай, - смеялись пацаны в мужском туалете. – Губы толстые, сейчас раскуришь».

Когда огонь доходил до «бревна», оно выворачивалось наружу и торчало под самым немыслимым углом, потрескивая и воняя, пока наконец не сгорало, или пока ты не выбрасывал полупогасшую сигарету.

Самым забойным брэндом была «Ява». За ней все гонялись и хвастались, что смогли достать блок или два. Сигареты вообще покупались всегда блоком. Иначе в следующий раз ты мог их просто-напросто не найти. Мне лично «Ява» нравилась за то, что она была короче и толще других. Это внушало доверие.

Некоторые сушили за ухом, но меня отпугивал деревенский вид. Простоватость концепции. Точнее концепция простоватости. Без конца думаешь о себе невесть что. Сигарета за ухом, во всяком случае, - это из другой оперы. Уясняешь такие вещи довольно рано. Точно так же как не называешь себя Санёк, когда знакомишься с девушкой. Или Шурик.

Но окурки на груди я до этого никогда не сушил. Рубашка должна была провонять хуже помойной ямы. Мама вряд ли бы отнеслась к этому с пониманием. Хотя, наверное, догадывались. Просто делали вид.

За ухом было бы еще хуже. Вонь при каждом повороте головы.

Но сигарет с собой больше не было.

* * *

Часа через два в школе все стихло. Я сначала боялся включать свет, но потом сидеть в темноте надоело. Дети подземелья. В первом классе, когда читал, плакал. Теперь уже не помню, про что, но, кажется, кто-то умирал от туберкулеза. Еще граф Монте-Кристо. Царапался у себя под землей чайной ложечкой двадцать лет, чтобы выбраться на поверхность. Тоже идея фикс. Отомстить кому-то хотел. Сами бы так и так без него загнулись. Мог подождать еще двадцать лет, раз такой терпеливый.

Вскормленный в неволе орел молодой.

Несколько раз кто-то дергал дверную ручку. Я смотрел на нее и молчал. А что еще оставалось?

«Это Марина, да? Марина, ты знаешь, меня здесь Екатерина Михайловна закрыла. Я сижу тут один и мне очень страшно. Не могла бы ты позвать кого-нибудь на помощь?»

Таким дурацким голосом. Из-за двери. Можно еще в дырочку палец просунуть.

«Позови, пожалуйста, кого-нибудь! Это я – Саша».

То есть:

«Это я – Александр. Помнишь, ты мне сказала, чтобы я тебя здесь подождал?»

Нормальное знакомство.

Последними ушли пацаны, которые вели дискотеку. Я слышал как они протащили колонки и потом вернулись, чтобы убрать столы. Минут пять громыхали ими по коридору. Смеялись над какой-то Оксаной. Я вслушивался в их голоса, но ни одного знакомого не услышал. Тяжела жизнь подростка в советской стране.

Потом вообще все затихло. Только у входа в спортзал гудела неисправная лампа. Дежурное освещение.

Наступила полная тишина.

Минут пять я стоял у двери, прислушиваясь к звукам снаружи, потом залез на маты и лег лицом вниз. Воняла рубашка или не воняла – теперь мне уже было все равно.

В этот момент в коридоре послышались чьи-то шаги. Кто-то вернулся в спортзал. Я понял, что до самого утра больше никого не будет. Последний шанс. Страх выглядеть глупо уже прошел. Оставался просто страх. В первоначальном смысле.

- Кто там? – раздался через минуту испуганный голос.

- Откройте, пожалуйста, откройте! Мне надо домой!

- Кто это? Перестань колотить. Я не могу попасть в замочную скважину.

Я сделал шаг назад, и дверь распахнулась. Пещера Али Бабы. Но никаких сокровищ. Просто я. Несчастный, лохматый и перепачканный.

- Ты кто?

Я поднимаю глаза и вижу перед собой Екатерину Михайловну. Расстегнутое пальто, в руках шапка. Лицо абсолютно растерянное.

- Я новенький из 10 «а». На прошлой неделе к вам перешел.

Она молча смотрит на меня и на глазах бледнеет. Белое безмолвие. Правда, у Джека Лондона было что-то про снег.

- Ты давно тут сидишь?

- Не знаю. У меня нет часов.

Не скажешь ведь ей, что время определяется количеством сигарет. Был-то всего один окурок.

Она смотрит на ключ, который держит в правой руке, и я буквально вижу как мысли у нее в голове постепенно приходят в движение. Начинают перекатываться с места на место. Как валуны в горной реке. Сильное течение срывает их с места и тащит, оставляя глубокие борозды, вспенивая воду вокруг них.

«Давай, тетка, думай, давай».

Она пытается вспомнить, есть ли у кого-нибудь второй ключ. У кого-нибудь, кто мог закрыть меня здесь. Может быть, по ошибке, а, может, спецом. Так бывает. Важно, чтобы этот кто-нибудь был не она сама. Вот что для нее сейчас важно. Не она – Екатерина Михайловна. Которая ударила Лидию Тимофеевну по лицу. Свою молодую коллегу. По нежному молодому лицу. Кожа гладкая, как поверхность воды в лесном озере. И прохладная. Лет пятнадцать еще до первых морщин.

За то, что она забралась в кладовку с одним из ее учеников.

Пока я прятался где-то внутри. И видимо все слышал. Такая проблема.

Но бесполезно. Она не может вспомнить про второй ключ.

- Как, ты говоришь, твоя фамилия?

Я называю, и она молча кивает мне головой.

- Можно идти?

Она снова кивает.

- Или постой!

А я уже почти дошел до выхода из коридора.

- Вернись на минуту.

Я делаю шаг назад.

- Хотя, ладно, можешь идти.

Я выхожу на крыльцо школы. На улице темно. Снега еще нет, но запах в воздухе уже витает. Скоро зима. В карманах ни одной сигареты.

Дверь позади меня с шумом распахивается.

- Поднимись на десять минут в учительскую. Мне надо с тобой поговорить.

На ней уже нет пальто. Голос намного решительней.

«Надо было бежать», - думаю я и, сгорбившись, иду следом за нею.

* * *

Темные коридоры. Никак не могу запомнить все повороты. В новой школе всегда так. Обычно уходит недели две. Смотрю ей в спину и думаю о том, как найду дорогу обратно. Дедал в своем Лабиринте подыхает от зависти. Могли бы хоть свет включить. А в роли Минотавра – Эдуард Андреевич. Капитанобык. Носится с ревом туда-сюда. Или его пес. Интересно, кто проектирует эти школы?

Иван Сусанин, наверное.

В учительской за самым дальним столом сидит Елена Николаевна. Перед ней стопка тетрадей. Для Екатерины – это тоже сюрприз.

- А вы… Разве вам не надо домой?

Елена поднимает голову от тетрадей.

- Да я вот решила проверить контрольную. Дома много других хлопот.

Пресс-конференция отменяется.

- Ну, ничего, - говорит Екатерина. – Можешь положить свою куртку.

Она показывает мне на диван.

- Ты чай с сахаром пьешь или без?

Елена смотрит на нас обоих. Судя по тому как она смотрит, ей здесь чаю не предлагают.

- С сахаром… Только мне домой пора.

- Сейчас пойдешь. Сядь пока вот сюда.

Елена все еще смотрит.

- Ты к нам из какой школы перешел?

- Я из другого города.

- Понятно… И как у тебя успехи?

Она протягивает мне стакан с чаем. Елена быстро отводит глаза.

- Нормально. В среднем четверка вроде бы получается.

- А по истории?

- Тройка была. С плюсом. Я съезды плохо запоминаю. Путаю, какой семнадцатый, какой восемнадцатый.

- Надо разобраться. У тебя ведь выпускной в этом году. Ты в каком у нас классе?

- В 10 «а».

- Ну, вот видишь. Собираешься поступать?

- Наверное.

- Значит, аттестат тебе нужен хороший.

Ее голос меняется. Я поднимаю взгляд от своего стакана. Она смотрит на меня с каким-то странным выражением на лице.

- Хороший, ты понимаешь? Иначе тебе не поступить. С плохим аттестатом ты никуда не поступишь.

Смотрит на меня как Горгона Медуза. Ждет, когда я превращусь в камень.

- Ты понимаешь меня?

Я медленно киваю головой. Мне кажется, я ее понимаю. Когда на тебя так смотрят, трудно уже не понять. Не дурнее же паровоза.

- Вот и хорошо. Но тебе надо постараться, чтобы получить хороший аттестат. Это не так легко. Можешь мне поверить.

Она все еще смотрит на меня как на гнома.

- Я понимаю.

- Молодец. Я вижу, мы поняли друг друга.

Она вздыхает и наконец отводит от меня взгляд. Елена делает вид, что вся поглощена работой.

- А чем это от тебя пахнет? Ты что, курил?

- Нет, просто в кладовке… Там было…

Дверь в учительскую открывается, и на пороге возникает Эдуард Андреевич. Капитанобык. Местная достопримечательность.

- А я думал – все уже ушли.

Он видит Елену Николаевну, и голос у него становится тонким, как у оперного певца на сцене.

- Елена Николаевна, как насчет проводить?

- Я пока не иду домой, Эдуард Андреевич. У меня еще есть работа.

- А я подожду.

- Не стоит меня ждать. За мной все равно приедут.

В ее голосе звучит раздражение.

- А кто, если не секрет?

- Можно мне идти? – спрашиваю я у Екатерины Михайловны.

- Конечно. Если ты все понял.

- Я понял.

- Ну, тогда иди.

Я натягиваю куртку и топчусь на одном месте. Легкоатлет в секторе для прыжков в длину.

- Чего ты ждешь? Я же сказала, – можешь идти.

- Там темно. Я еще плохо ориентируюсь в этой школе. Выхода не найду.

- Ну вот, Эдуард Андреевич, - Екатерина смотрит на капитана. – Теперь вам есть, кого провожать. Покажите молодому человеку, где выход. Вы же хотели сделать доброе дело?

Высказаться?