Георгий Александрович Рябушинский, Жорик, маленький толстенький человечек, беспрестанно вытирая пот со лба, вошел, наконец, к себе в кабинет и плюхнулся в кресло.
- Ну и жарища! - сказал он. В кабинете никого еще не было, и Георгий Александрович сказал это самому себе.
Затем он перекинул лист календаря. Тридцать первое августа. Этот день вошел в историю тем, что я пришел на работу, усмехнулся.
Еще несколько дней тому назад Георгий Александрович был в отпуске. В городе Волгограде. Дешевое яблочное вино, осетровая уха, прогулки на катере по Волге - много ли надо отпускнику. А затем отпуск кончился, наступила серость. Работа редактора заводской многотиражки, известное дело, занятие скучное. В первом цехе у мастера юбилей, в третьем - нарушение техники безопасности, в заводскую столовую завезли консервы с просроченным сроком хранения. Рутина.
Небольшой штат: две журналистки и фотограф выполняли поручения редактора. Ему же оставалось проверить факты, отобрать фотографии, да сверстать очередной номер. От верстальщика Георгий Александрович отказался, не увидев в процессе верстки ничего сверхсложного, с чем бы он ни справился сам. В конце концов, справедливо размышлял Георгий Александрович, наша многотиражка не "Плэйбой" какой-нибудь.
Спустя некоторое время пришел фотограф Сердченко. Он поставил кофр на стол, и сказал:
- Ну, что, Саныч, по пивку?
- Неплохо бы.
- Номер-то готов?
Георгий Александрович поглядел в окно. На стекле осела многолетняя грязно-желтая копоть. Смыть ее невозможно. Скоро даже в самый солнечный день ничего не увидишь, подумал Георгий Александрович, и сказал:
- Мелочи остались. Открывай.
Сердченко раскрыл кофр, и достал оттуда шесть бутылок пива.
- Холодное, - протянул Георгий Александрович.
- Я у наших брал. Из холодильника, - ответил Сердченко.
Через полтора часа газета была готова. Через два за газетой заехали из типографии. Виктор, печатник, высказался:
- Вы свою работу закончили, а нам...
Сердченко протянул ему бутылку:
- Возьми с собой.
Виктор взял пиво, газетные полосы, и исчез. Пиво быстро кончилось. Сердченко пришлось спускаться на первый этаж. За вином. Георгий Александрович выложил бутерброды.
Время до конца рабочего дня пролетело незаметно.
В электричке разгадывал кроссворд. Георгий Александрович никак не мог вспомнить наименование бухты, где в 18 веке был разгромлен турецкий флот. Сердченко рассказывал о поездке в Турцию. Причем так, что к его живописным воспоминаниям прислушивались остальные пассажиры.
Затем были киоски на автостанции. Пиво "Монарх" в пластиковой бутылке. На стене одного из ларьков чернела угольная надпись "идиоты", в связи с чем это место прозывалось "Мужской клуб "У идиота". Пламенный проход вдоль главной улицы города. Жаркий спор об умственных способностях хозяина точки, торгующего компакт-дисками. Кейт Буш, утверждал Георгий Александрович, не может стоить больше семидесяти. Сердченко напирал на несоответствии цены и качества последнего концерта "Роллинг Стоунз". Хозяин торговой точки аргументировал большую цену высокими налогами.
Кафе на улице Мира. Несколько столиков, огороженных железной решеткой. Привыкшая ко всему официантка подавала водку с томатным соком. Георгий Александрович и Сердченко активно смешивали напитки. Заиграла музыка, Георгий Александрович, чувствуя прилив сил и наглости, приподнялся, отряхнул брюки и подошел к соседнему столику:
- Пззвольте, мадам!
Мадам позволила. Георгий Александрович обхватил талию партнерши и, переминаясь с ноги на ногу в такт мелодии, зашептал:
- Я вот редактором работаю.
И неожиданно добавил:
- Скучная, плохая работа.
Дама не смотрела на него. Она глядела куда-то в сторону, положив руки Георгию Александровичу на плечи. Сердченко устало следил за этой странной парой. Ему давно хотелось домой.
Музыка била из колонок. Георгий Александрович и дама были единственными, кто танцевал здесь. Георгий Александрович смелел. Модные ритмы, а также то, что его не отшили сразу, придавали Георгию Александровичу уверенности.
- А ведь ты знаешь, - снова произнес Георгий Александрович. - Я же поэт. Точно, я поэт.
- Почитай стихи, поэт, - рассмеялась женщина.
Тут Георгий Александрович попытался вспомнить что-то из своих стихов, обрывки фраз проносились в голове. Он ведь когда-то писал стихи. Говорили, неплохие. Сам завкафедрой, профессор Сергеев, отмечал способности. "Невесомый дым белесый", "словно птицы в этом небе", а дальше никак. Он бормотал какие-то строчки, силясь восстановить хоть одно четверостишие, но у него ничего не получалось.
- Что же вы, - настаивала женщина.
- Погодите, вот сейчас, еще немного.
И снова безуспешно. Он только и повторял: "я поэт, стихами умею, умею, слышишь". Музыка закончилась. Сердченко приподнялся со своего места, придерживая кофр.
- Дурачок, - сказала женщина, деликатно освобождаясь от назойливого бестолкового кавалера.