- У меня голова болит, - сказала Вера и поднялась, наконец, с дивана. - И вообще сегодня погода дурацкая.
Я остался лежать, смотрел, как Вера расчесывает волосы, сосредоточенно разглядывает свое лицо в отражении, кривит губы от неудовольствия. Женщина утром и женщина вечером - это две разные женщины.
- Выбросы, - сказал я. - Ветер юго-западный. Всегда на город сдувает, когда ветер юго-западный. На небо посмотри, сплошной свинец...
Здесь, если следовать правилам, надо бы описать небо. Какого оно цвета, и как воздух высушивает все вокруг, и как утром серые хлопья прижатого к земле смога облепляют дома, людей, автобусы, и весь мир, ставший вдруг жертвой седого плена. Но мы не будем следовать правилам. Когда выбросы, ничего не бывает по правилам.
- У меня голова болит, - повторила Вера. Мне кажется, что ее голос звучит отдельно от нее самой. Словно бы в плохом монтаже, когда артикуляция губ и голос - не совпадают. Повторила, словно бы обвиняя в чем-то. Будто бы я виноват в том, что ветер - юго-западный.
Я встал следом, диван скрипнул в ответ. Поправил одеяло. Вера не любит, когда в доме что-то неаккуратно. Её ненормальная страсть к чистоте и порядку, к тому что "каждая вещь должна знать свое место" иногда меня просто бесит. Я думаю, в ее системе координат, в ее вселенной "Все-по-полочкам" у меня тоже есть свое, исключительное место. Но когда я поправляю за собой одеяло мне почему-то не по себе. Получается, что я боюсь ее, что ли...
- Кофе сварить? - говорю я, скорее просто так говорю, лишь бы не тишина... Эта тишина - неестественная, ватная, она липнет к ушам. И еще: тишина заставляет делать все, чтобы ее не было.
- Не знаю.
Веру лучше не беспокоить, я чувствую, но и оставлять все как есть - тоже неверно:
- Я могу в аптеку сбегать.
- Таблеток полно.
- На тебя смотреть больно...
- Не смотри...
- Не злись, пожалуйста...
- Не нравится - уходи.
- Куда я от тебя? - попытался обнять.
- Не знаю, отстань, - увернулась.
Все же я сварил кофе. Что-то надо было сделать. Сел, стал пить. Его горечь немного бодрила, примиряла с тишиной.
Вера, сохраняя независимость, тоже присела к столу. Как одолжение, а может, я зря придираюсь. Нет никакого одолжения. Я и сам на себя не похож, когда встаю не с той ноги...
А выбросы - обычная вещь. Несколько дней в году дымы с комбината идут в сторону города. В такие дни город живет точно так же, как и во все остальные. В нашем городе вообще никогда ничего не меняется. Пройдет двести лет, и несколько дней в году дымы с комбината будут захватывать город...
- Вера, я не знаю как себя вести, когда ты такая.
- Если бы ты только знал, как ты надоел со своей предупредительностью и вниманием.
Что можно сказать после этого? А главное: что можно и нужно делать?
Я включил телевизор. Тишина растворилась. В телевизоре было весело. Мальчики похожие на девочек изгибались в разноцветных пятнах прожекторов. Девочки, похожие на оживших куколок вертелись как физкультурницы на параде. Секса в этом было не больше, чем в чистке картошки. Певица смотрела томным взглядом прямо на меня и полушептала-полуговорила откровенные пошлости.
- Выключи, - сказала Вера.
Я переключил на другую программу. Щелк - и ты в другом мире. Хорошо делать вид, что смотришь телевизор, а на самом деле совсем ничего не смотришь. И не хочешь ничего. По другой программе развивались какие-то непонятные действия. Идиоты-мужчины в выглаженных костюмах говорили слова женщинам в париках. За кадром раздавался фальшивый смех.
- Я же сказала - выключи, - повторила Вера.
Я снова переключил на другой канал. Сиди себе, нажимай на кнопки, лови картинку по интересам. Реклама набросилась, сочно призывая пользоваться только этой губной помадой. Огромные, во весь экран, яркие красные губы с клинической белизной зубов казались пастью хищника.
- Я могу быть уверена в своем успехе, - сказал рот, и тут же телевизор изрыгнул очередную порцию мальчиков и девочек. На этот раз они были в клубе, и все проблемы сводились к запаху изо рта. У них - изо рта, у нас - везде.
- Я же тебя попросила, - сказала Вера.
- Давай посмотрим, что дальше будет.
- Выключи, - с едва уловимой угрозой. - А то я его выброшу.
- Странная сегодня мания на выбросы, тебе не кажется?
- Ты страшный, чудовищный, невыносимый зануда, - сказала Вера.
- Я-то здесь при чем?
- Ты всегда не причем.
- Перестань, пожалуйста. Я не люблю, когда ты злишься.
- Мало ли чего ты не любишь...
- Сейчас кино начнется, Верка, успокойся.
- Сейчас вообще ничего не начнется... - произнесла Вера.
Затем она поднялась. Забрала у меня пульт управления, отбросила его в сторону. Подошла к телевизору. Выдернула шнур из розетки. Телевизор отозвался легким щелчком и погас. Тишина раздражала так же, как работающий телевизор. Раздражение - вот, что нас погубит. Раздражение и реклама.
Подняла телевизор (он у нас маленький), и направилась к балкону.
- Эй, - окрикнул я. - Ты что делаешь? Телевизор оставь в покое.
Я думал, она просто так. Я поднялся с кресла.
- Больше ничего не начнется, - спокойным тоном произнесла Вера. Пусть она говорит, как хочет, кричит, ругается, орет, шепчет, смеется, стонет, но только не этот тон, способный убить все живое на сто километров вокруг. Или, во всяком случае, во мне.
Я не успел. Едва ухватил за локоть. Поздно.
Телевизор, казалось, летел очень долго. Как в замедленной киносъемке. Лениво переворачиваясь черными боками, вбирая кинескопом небо, змеился шнур с клешней вилки на конце. А потом был звук разбивающегося вдребезги пластика, и резкий женский визг и еще какие-то звуки. Я их не слышал. Звуки были, но я их не слышал.
- Все, - сказала Вера, а я стоял и снова не знал, что делать дальше.