-- Погоди, погоди... -- Задвигались, задергались пегие кусты на буром щелястом пне, пропуская наружу гнусавую, хриплую, но внятную речь... Сидел этот старикан совсем рядом с Лехой, наискосок, сразу же по правую руку и во всю мощь шибало от него гнилой болотной сыростью и грибами. -- Как это -- никчемный? Сам же говоришь - сам Петр ему отец? Значит - должна быть в нем мощь и польза... Меня Адрианом зовут, юноша, может слышал?
Соныч примирительно потряс бородкой:
-- Должна, должна, кто спорит, Адриан Адрианович, вот только нет ее.
-- И что ты предлагаешь? -- и этот толстый клыкастый тоже... явно не из числа союзников. Сейчас наедет. - И вообще зачем нам нужен сей мокроносый Алеша, по отчеству отъявленный мерзавец, каких свет не видывал, только еще и без колдовского наития?
-- Верно он говорит! Пока еще не поздно, надо обдумать иные ходы. Нас за здорово живешь не взять, ни обманом, ни проклятой ихней волшбой! Вы же мужики, что же вы заранее портки обмочили, испугались рогатого ублюдка! Если надо, то я и сама...
Соныч так же соглашательски тряс бородкой, но Леха нутром угадал затаенное раздражение, даже ярость в раскосых его глазах. Щелкнула зеленая молния и Дора ударилась затылком о спинку кресла. Из широко разинутого рта ее показалась кровь, Дора смолкла, явно будучи в шоке, но Соныча, похоже, вполне устроил результат и он продолжил, как ни в чем не бывало:
- Да, Силыча мы все уважали и было за что. И не потерпел бы он неуважения ни от одного из нас, ни от всех нас скопом, но... Земля ему пухом, как говорится, а живым требуется решать... Паренек нам явно лишний, во всех смыслах Нилыч, я больше никого даже и предупреждать не намерен: еще шепотнешь заклятье за этим столом как раз и отправишься крокодилов кормить, эксклюзивно тебе это обещаю. Адриан, ты меня взглядом не сверли... Злить меня сегодня никому не стоит!..
Так же ярко горели факелы в зале, по-прежнему виден был каждый завиток перловых инкрустаций на столешнице и в резных спинках кресел, но словно бы неуютно стало лучам, они уже не могли растопить подспудный мрак, льдиной-невидимкой придавивший плечи и головы собравшихся... Мара первая подала голос
-- Соныч, голубчик... Только не бей, я заранее признаю твой верх надо мною, дай слово сказать... Что же получается, господа хорошие? Всем нам вскорости придется очень туго от сатанинских сил, а тут вдруг старейший из нас, лучший из нас, готов бить своих же родичей: что Лешу, Алексея Петровича, что Нила с Адрианом, Дину? Как же так, Соныч? За что ты на своих родичей наскочил с обидами и проклятьями? Объясни, будь добр?
Назвавший себя Евсеем Касатоновичем осекся на полуслове, внимательно и кивая выслушал Мару и рассмеялся.
-- Хм... Давно это было, весьма давно... в ту пору увлекался я дзеном и, отвергая суету, достиг шестой степени совершенства и чистоты в некоторых изотерических делах, да так преуспел, что наловчился слышать и понимать неодушевленную органику. Слушаете, нет? И вот однажды в горах остановился я ночевать в заброшенной хижине, развел костерок из сушеных бобовых стеблей да стручков, благо их в тот год вокруг навалом было, а сами бобы побросал в чугунок с водой - варить, дабы покушать без мяса, я ведь одно время воздерживался от греха... Да, сижу себе и слегка задремал. Вдруг слышу, бобовые меж собою переговариваются: зерна стручкам пищат: "Вы, мол, не чужие нам, за что же вы нас варить помогаете? Это так ужасно!"
А те им шипят в ответ: "А мы что, песни тут поем? Сами сгораем безвинно! Не сердитесь на нас, о бобы!"
Евсей Касатонович смолк и поочередно повернул усмешечку налево, направо и с легким поклоном - персонально Лехе.
-- Не раз и не два доводилось мне в своей жизни рассказывать эту историю... Как тут кто-то мудро сказал: жизнь сама наклоняет к решениям, как ей противиться? А? Ну давайте всех по очереди послушаем, глядишь - и отцедим дельное из неумных ваших препирательств. С кого начнем?
-- С меня! - неожиданно брякнул Леха и так же, во весь голос продолжил - И на мне же закончим, поскольку решение есть и я его знаю!
-- С тебя? И тебе уже ведомо решение? Так ли это, Алеша, сын Петра?
-- С меня, Соныч, ты не ослышался! С меня, я сказал!
-- Ну так, пожалуйста... Тс-с-с! В порядке очереди, судари и дамы, у мальчика голос режется. Излагай, но помни, что крик - оружие слабого и оружие слабое.
-- Все очень просто. Моя бабушка... - Леха полуобернулся, задержал над правым плечом открытую ладонь и Ирина Федоровна, поспешно втянув грозные когти, положила на нее свою, морщинистую и темную от времени. Внук собрал губы трубочкой и звучно, не стесняясь никого из гостей, чмокнул костяшки древних ее пальцев, усеянных старческой "гречкой", иссохших, но отнюдь не дряхлых. - ...Моя бабушка все мне объяснила, в том числе и насчет инициации, для которой потребна живая кровь. С этой целью я попросил... и настоял... - Ирина Федоровна, поймав негодующий взгляд любимого внука, совладала с собой: украдкой вытерла глаза и вновь стала невозмутимым истуканом. - ... чтобы бабушка подыскала и принесла мне какое-нибудь режуще-колющее оружие, что она и сделала. В двух экземплярах, забыл сказать. Вот... -- Леха извлек из сумки, не торопясь собрал и положил перед собою два метровых, если считать с рукоятями, кривых клинка, узких возле гарды и расширяющихся к острию. -- Прошу любить и жаловать: мечи кладенцы, оба готовы к бою и почти одинаковы, так что отличиями можно вполне пренебречь.
- И что ты, дуэль предлагаешь?
- Я бы предпочел, конечно, чтобы нашелся доброволец... любого пола, кто согласился бы заполнить собою жертвенный алтарь, но предвижу, что таковых... Нил Нилович?
-- С чего бы это нам затевать дурацкие скоморошества. когда у нас и так имеется преотличный кандидат на жертвоприношение. А именно ты, наглый щенок!
-- Ты не ошибся, кариес?
-- Нимало! Еще и собаку сюда привел, наглец и пустоцвет!
-- Ну, извините... В таком оскорбительном тоне я не собираюсь поддержи... - Леха подхватил один из мечей прыгнул изо всех сил животом на стол, проехал головой вперед и с размаху врезал по темени клыкастому толстячку. Меч, сантиметра не досвистев до лысого черепа, звякнул о пустоту, больно вывернулся из рук и полетел в сторону... Никто даже и шевельнуться толком не успел, разве что Дина, уже пострадавшая во время "вече", чуть пригнула голову, как Соныч уже поймал меч-кладенец прямо за рукоятку.
-- Остроумно. Орел. Похож, ничего не скажешь. -- Соныч нарочито лениво протянул руку с мечом, плашмя шлепнул Леху по спине. -- Слезь со стола и сядь на место. Все-таки есть что-то истинное в этих новомодных теориях наследственности, коли на наших глазах они подтверждение имеют. Людишки возрастом не вышли, так острым разумом и наблюдательностью свое берут, потому и гены они придумали, а не мы. Сел? За этим столом, Алексей свет Петрович, никому из сидящих в креслах ранить соседа невозможно, а тем более убить. Гарнитур, называется. А ты и не знал, бедняга... И советчица твоя не знала - да и откуда бы ей? Но хвалю обоих за изобретательность.
Нил Нилович сидел бледный от бешенства, но даже не шелохнулся в ответ, смолчал, только ноздри раздувались, да глаза перебегали с Лехи на Ирину Федоровну и обратно, он и ее ненавидел.
-- А Дара как же? Ранена ведь, тобой же!
-- Не кричи. Дора ее зовут. И ничего она не ранена, разве что язык прикусила. Да, Дора? Ну так и что с того, Алеша, истинный сын Петра? Мебель-то я лично столярничал, строгал, трудился, ужели после этого и мелочи себе не могу позволить?... Нил Нилович, ты как насчет дуэли? Перчатка тебе брошена.
-- Стол убери и саблюку мне дайте, ломтями кромсать буду. Из-за угла, скрадом -- все мы храбрые... Убирай стол, чего тянуть! Живо, Соныч! Действительно, сразу все и решится. И эту хитрую старую гадину заодно сокрушу, зажилась сверх меры. И собаку!
Стол взлетел под потолок и повис там, словно веревками привязанный. Гости сдвинули кресла за границы квадрата, обозначенные колоннами, каждый свое. Леха старался не смотреть на бабушку, почему-то чувствовал себя виноватым перед нею. Мурман, довольный поднявшейся суетой, совсем вдруг успокоился, послушно отошел вслед за Ириной Федоровной и сел подле нее, улыбаясь во все клыки. Он не боится за меня, это хороший знак.И Аленку при себе оставлю, как знать, вдруг... шею от удара прикроет.
-- А ты так и будешь со своим галстуком биться? Не снимешь червяка?
-- Нет. А что, запрещено?
-- Да сколько хочешь. Нилыч, железку ты выбираешь... Значит твоя - оставшаяся, держи. Что, извини, не понял?
-- Я говорю: стол убери, пусть в сторону отъедет, не над нами висит. Мало ли, отвлечешься. Пожалуйста.
-- Ай, Алеша, недоверчивый ты какой! Так нормально?.. Начинаем по моему сигналу. Кто рискнет ослушаться и приступит раньше - пойдет на заклание в качестве проигравшего. Да... Песика я - Ирина Федоровна, подвинься чуток - под колпак, чтобы не вздумал нарушать ход событий. Вот, теперь он как в прозрачной клетке, а то даже я нервничал, очень уж псинка серьезная; мало ли, обидится за хозяина...
-- Бабушка! Пожалуйста, не бойся за меня и знай... -- Леха дождался измученного бабушкиного взгляда, послал ей воздушный поцелуй. В голове шумело, рука с мечом подрагивала, пришлось придержать ее за локоть, чтобы незаметно было. Странно, за бабушку он волновался больше, чем за себя. Главное - держать себя в руках и не думать о страшном. Неужнли это все реально, на самом деле: мечи, дурацкие колдуны, битва не на жизнь, а на смерть? Так все странно повернулось в этой жизни, так внезапно... Это лето... Уж очень оно длинное, может быть и до конца жизни. Словно пешки какие-то... Глупо, все в мире глупо... Просто сидеть и пить чай перед телевизором, зная, что наступит и завтра, и послезавтра - что это, если не счастье?
Одно время, в десятом классе, Леха с полгода ходил на фехтование, пока не надоело. Фехтовальщиком он, конечно, не стал, ни одного настоящего боя не провел, но все-таки получил начатки представлений о балансе, равновесии, финтах. Нил Нилович, несмотря на пузо, явно умел обращаться с холодным оружием: он стоял вполооборота на другом конце "ринга" и сосредоточенно помахивал мечом, пробовал его, примеривал на кисть и локоть. Мечи почти одинаковы по длине, но он выше этого Нилыча и руки длиннее. Поможет это чем-то? Вот взять и кинуть ему меч прямо в морду... Но есть риск промахнуться. Вот ведь толсокожий какой... Надо ему не уступить хотя бы выдержкой и хладнокровием, дать ему самому повести бой, улучить момент - их немного будет, надо первый же не упустить - и тогда есть шанс. Ведь он моложе этого Нилыча, вероятно умнее... Или Аленку натравить, ишь, беспокоится... Тоже загадка: будет это нарушением, не будет? Опять же риск.
-- Внимание всем! Помощь со стороны запрещена -- смерть обоим, помощнику и тому, кому помогали. Колдовство участникам на время боя запрещено. Колдовские, волхвальные, магические и волшебные предметы, устройства и иные приспособления запрещены, штраф - тот же. Вот тебе и Аленушка! -- Аленка, пока я жив..., пока я жив - не смей вмешиваться, понятно? Не смей! -- Гм... Про ворожбу даже и не упоминаю, но формально и она вне правил. Предсмертные проклятья я запретить не могу, само собой, но предупреждаю: сам постараюсь насильственно пресечь, буде таковые начнутся. Все. Готовы? Нил Нилович?
-- Готов.
-- Алексей Петрович?
-- Да.
Назвавший себя Евсеем Касатоновичем, попятился за пределы квадрата, вскинул над собой растопыренные ладони - Леха завороженно, словно ничто другое на свете его не интересовало смотрел, как широкие рукава черной шелковой рубашки по самый локоть соскользнули с худющих, но все еще мускулистых рук. Спокойно, Леха...
-- Правый - да победит! Бой!
Первые три шага Леха двигался осторожно и плавно, как и настроился загодя; он переместился вперед и вправо, а его противник также плавно, но заметно быстрее, чем Леха, заскользил чуть вперед и влево, словно бы оба они попали в гигантскую воронку судьбы, в которой неумолимая спираль столкнет их в центре, чтобы там решить, кому из них прервать грядущее, а кому оставить избывать его до следующего удобного случая... Толстяк держал меч в правой руке, Леха в обеих -- длинная рукоятка позволяла -- с упором на правую. Только на три шага хватило Лехе благоразумия и осторожности: гнев и ярость, до поры таящиеся в позвоночнике, подстерегли, дождались, пока ослабнут в нем воля и разум и захватили его мозг и тело, черной пеленой обволокли его зрение, адреналиновым шоком выбили страх из его сердца... Леха взревел, волосы его вздыбились, но ветром безумной атаки их тут же снесло к затылку: Леха прыгнул дважды и рубанул без изысков, как сумелось, андреевским крестом: справа сверху - наискось вниз, полукруг вверх и снова: слева сверху - направо вниз, руки сами поняли, как им распределять силы по рукоятке: меч коротко скрежетнул о меч, правую кисть тряхнуло больше. Леха проскочил мимо противника, но равновесия не утратил и развернулся прежде, чем тот успел преодолеть последствия Лехиного удара. Спроворь он в этот момент ударить податливую Лехину плоть - и Леха прахом бы исчез из настоящего и грядущего, на прощание осознав в себе лишь звериную жажду убить, уничтожить, оборвать жизнь другого существа. Но толстяк, неизмеримо более опытный и умелый боец, сам не успел оправиться от бешеного наскока, хотел было контратаковать, но замешкался и только и сумел, что шагнуть вперед, как вдруг упал с разрубленным черепом, последним впечатлением изрядно долгой жизни своей приняв холодок гибельного предчувствия во лбу и короткую красную боль.
-- Ну что, Соныч, кто победил? А? Еще кто желает?
-- Ты победил. Ирина Федоровна, поди, подойди к парню, утри ему пену и меч забери, только аккуратно: видишь, он еще пьяный...
-- Пойдем, Лешенька, надо тебе лицо умыть, футболку заменить, идем, мой родной...
-- Что?... Уже финиш? Погоди, а правила как же... Стой, а... омывать когда? И как, а, бабушка, я ведь не умею?
-- Все уже, все, необходимое исполнено. Дай сюда, дай, расцепи пальцы, вот хорошо. Держи меня за руку, вот так, и пойдем... Сейчас перерыв, пока они тут все приберут, а мы там себя в порядок приведем, кудри тебе надо расчесать... Снимай рубашку, я ее сразу же замочу, а то потом без заклинаний не отстирать будет. А я тебе новую достану, которая с лабиринтом.
-- Каким еще лабиринтом?
-- А по старому - кривым сорокопутом. Новая твоя синяя футболка, ты ее еще ирландской называл. Их, кривопуты, раньше, за морями, дальние ведуны строили и я в таких хаживала...
-- А, так это лабиринт? Ты хаживала? Круто. Слушай, а куда тело? А мне за это ничего не будет?
-- Ничего не будет. Никто из чужих не узнает, а у Нилыча даже и метрик не было, а мужчина он был одинокий и жил за тридевять земель. Надо же, моему веку позавидовал, убить меня хотел. А Силыч-то -- чем и когда он ему насолить успел? Меня ладно, а на Мурмане - все одно бы подавился. А Мурман-то - глянь: просто умница, ни разу не взбрыкнул, не набезобразил. Про Аленку уж и не говорю, сегодня же у Мокушиных ведро молока специально для нее куплю, ты ведь обещал ей, не забыл?
-- Не забыл. -- Успокоенный и размягченный целебной бабкиной воркотней, Леха, наконец, расплылся в улыбке. Старая ведьма и без ворожбы знала, что будет дальше с Лехой, поближе к ночи, когда вече закончится и дневные заботы иссякнут; хорошо бы его водочкой-наливочкой - да с ног свалить, чтобы уснул замертво, но, как бы там не говорили - не только в Петра, нет, не станет пить, ни сегодня, ни вообще... В Лену получился. Да такое и к лучшему, если все как следует посчитать. Разговором бы отвлечь, сказками - да ведь, как всегда, уйдет в сарай, либо в другую комнату, и сам свое мыкать будеть, совесть растравливать... А силушка в нем - да, загудела уже, слышно ее...
-- А что, Лешенька, почуял ли в себе новое, или нет?
-- Вроде бы. Вот... у тебя плечо болит, сейчас. Точно?
-- С утра с самого. Старость, что ты хочешь... -- Леха молча положил ладонь на бабкино плечо, подгреб слегка пальцами - отдернул занемевшую кисть. - А теперь?
Бабка отложила полотенце, растерянно подвигала плечом, шеей...
-- Не болит! Ой, спасибо! Мне бы самой неделю колдовать, да лучшие травы расходовать, а ты - вжик!... За таким внуком - жить и горя не знать! Только на меня, и вообще понапрасну, сил не расходуй покамест, только копи. Только накапливай, да пользоваться учись.
-- Разберемся. Может, чаю глотнем, или не успеем?
-- Успеем, позовут, когда надо, день длинный. Я точно попью, а то ведь к вашему столу, если затеется, мне не сесть будет, не по чину.
-- Чтэ-чтэ? Сядешь, баб Ира, и ни одна сволочь...
-- Промолчи, Алешенька, коли в чем не разбираешься! Ты бы мне еще разрешил пальцем в носу копаться на людях. Обычаи не тобою заведены, и не при тебе отменятся. Мне сие вовсе не в обиду, но вам всем в необходимый почет. Сначала строй, потом ломай, а не наоборот. Там печенье в буфете... Да сиди, я сама... -- Бабка подхватилось было, но Леха ее опередил
-- И я сам, но быстрее. Опять это овсяное... Ты, бабушка, очень постоянна в своих предпочтениях... Да нет, нравится, просто оно очень сладкое, а я уже, как назло, сахар намешал...
* * *
-- Диня, ты опять плакал во сне и маму звал.
Денис с тяжелым вздохом спустил ноги с кровати, уткнулся локтями в колени, кулаками в переносицу.
-- Погоди минутку, сейчас попытаюсь вспомнить, это очень важно.
-- Я понимаю. Я пока в душ, ладно?
О, этот проклятый момент пробуждения! По идее - если сон плохой, так просыпаться легче, а на самом деле - словно с похорон вернулся. Нет, в этот раз он не все, но многое отчетливо помнит. На улице должно быть солнышко, - Денис выглянул в окно - небо синее, есть облачка, но маленькие. Куда бы им сегодня пойти? На залив? Или в Павловский парк наведаться, или опять на роллерный скейт? Денис хмыкнул и даже чуточку оттаял от воспоминаний: Машенция прямо визжала от восторга, когда он один за другим убирал синяки и ссадины, и не просто убирал, а сделал из этого целое представление... Один синяк он "зашептал", на другой дунул, третий ластиком стер, потом ей позволил "полечить" и у нее тоже якобы получалось... То есть и после ее шаманской белиберды царапинки и прыщики, и пятнышки, и родинки сходили, но только потому, что Денис подстраховывал, дублировал ее пожелания... Всего на год младше него, а эмоций на целый детский сад. Для нее приятно творить чудеса...
-- Вспомнил? - Маша благоухала парфюмом, вчерашним его подарком, и запах действительно был превосходен: тонкий, холодный и чуточку горьковатый. Денис видел, что она ждет его реакции, прямо скачет от нетерпения.
-- Слу-у-шай, какой класс! Это что, шампунь такой?
-- Нет!... Ну не издевайся, пожалуйста, скажи, как тебе?
-- Лучше не бывает, честно. Хотя ты мне и без парфюмов нравишься ничуть не меньше. Когда ты успела накраситься?
-- Да ну тебя! Стараешься, стараешься ради него же -- и никакой благодарности. Так ты вспомнил, что хотел?
-- Основное - вроде бы да. Это был обалденный по качеству сон, но очень тяжкий. Яркий, адекватный, с осязанием, с обонянием, но такой, знаешь... Я до сих пор еще от него не отошел. Тяжело.
-- Расскажешь?
-- Если тебе действительно интересно -- конечно.
Вместо ответа девушка опять запрыгнула на кровать, набросила на обоих одеяло и прижалась ухом к его спине.
-- Ты куда закопалась?
-- Мне так удобнее слушать. Только чур, чтобы не страшно было, ладно?
-- Постараюсь.
С чего начать? Денис тяжело вздохнул.
- Приснился мне мой отец, не тот, типа отчим, которого я всю жизнь считал отцом, а якобы настоящий, биологический. ты же понимаешь, как это бывает во сне: любая шизофреническая чушь воспринимается вполне естественно. (Этот момент сошел вполне гладко, Денис почувствовал спиной, как Маша кивнула и дальше уже продолжал уверенней) И якобы отец реальный облик имел в этот раз, не то что раньше, когда ничего конкретного не рассмотреть было, но странный, в разные моменты - разный. Мы с ним очень много где ходили-бродили, летали даже, побывали в разных местах, постоянно разговаривали, и разговоры наши были не больше, не меньше, как о судьбах мира и человечества в целом. А надо сказать, что отец мой из сна изначально очень был мною недоволен, мол, лодырь я и разгильдяй, и такой, и сякой, и... Нет, насчет Его требований, чтобы он с Машей расстался, рассказывать не стоит... Сплошные родительские претензии, одним словом...
...Что человек? Заполнив своим присутствием всю сушу и большую часть морей и океанов, сумев приспособиться к вечному холоду и постоянной жаре, "человек разумный" так ни в чем и не постиг совершенства. Все сущее в нем, все плоды рук его и разума, абсолютно все оказалось ненадежным и зыбким: жизнь и здоровье, обычаи, одежды, границы и мораль. Посмотри, как он слаб и мерзок... Легионы их, и все они, от мала до велика - один и тот же клубок из слабости и мерзости. Ты умеешь летать?
-- Да, отец.
-- Взлети же... Видишь, как это легко, простейшее удовольствие, но ни одному смертному оно недоступно, разве что во сне, таком же коротком, убогом и бессмысленном, как и вся его жизнь... Ты предпочитаешь крылья... Я бы счел это странным, вздумай я мыслить человеческими категориями... Но ты летаешь, и если тебе, сыну земной женщины, все еще нужны подтверждения твоей исключительности - они у тебя за спиной.
Тебе знакомы заповеди, по которым, в той или иной форме адаптированным согласно обычаям и верованиям бесчисленного множества людских племен, пытается жить большая часть человечества. Для чего они нужны, как ты считаешь? Не для того ли, чтобы совместить внутривидовую конкуренцию и инстинкт самосохранения и тем самым породить наигнуснейшего из природных ублюдков, имя которому - общество? Они воруют и убивают, травят плод и спиваются, обманывают... Сыновей, мужей, жен, сестер, друзей, начальников, богов, жрецов, себя... Все преступают, все разрушают, что сами воздвигли, но - живут. И каждый новый день, вот уже много тысяч лет подряд, дает им хлеб насущный. Видишь два кресла и столик на площади? Этого города давно уже нет, но я сохранил часть его. Зачем? - Сам не знаю. Даже я не могу знать все, ибо, позиционируя себя всезнайкой, немедленно попаду в плен схоластическим парадоксам, а они суть - плоды моей же выдумки, что в свою очередь рождает парадокс того же типа, но который, при этом, пытается быть примененным "извне"... Не морщи лоб, можешь считать, что я шутил. Этот столик пуст, наполни же его яствами и питием.