Девушку звали Света Гладкова.
Несколько дней Андрей на неё смотрел издали, а потом, в институтской библиотеке в очереди за учебниками, влюбился, безмолвно и безнадежно.
В момент, когда это случилось, Андрей сбился с темы разговора и неожиданно начал что-то мямлить про вступительные экзамены, потом про новинки последнего Московского кинофестиваля, потом его колени затряслись, голос стал сам собой менять интонации, и, в конце концов, Андрей замер и замолчал.
Оказалось, что он влюблён, и так на самом деле бывает.
Оглушенный своим новым знанием, Андрей не нашел ничего лучше, чем внезапно оставить Свету без внимания и показать чрезвычайную заинтересованность в той околесице, что нёс позади него Вовка Зильберман. Андрей так тщательно отворачивался от Светы, что не заметил, как и куда она исчезла.
Загрузив в сумку учебники, и расписавшись на двух десятках формуляров, Андрей вышел на улицу и побрел по направлению к автобусной остановке. Ему казалось, что все прохожие оборачиваются и взглядами прожигают его насквозь.
Это что значит, вот этот немой ужас и мелкое вздрагивание – любовь? И Тамара, с которой Андрей целовался в пионерском лагере, она испытывала то же самое, когда говорила, что любит, не может жить и прочее? И Вика Портнова, красневшая на глазах у всего класса, но неизменно подходившая для белого танца к Андрею, и она тоже?
Вот это да!
Андрей сел не в свой автобус и только минут через десять заметил, что едет не туда, хотя всё это время, не отрываясь, смотрел в окно. На город опустились влажные моросящие сумерки, в домах зажигались первые окна, автобус изгибался и скрипел резиновой серединой. Андрею было всё равно, куда ехать, лишь через несколько остановок он выбрался и перешел на другую сторону улицы.
Голова шла кругом, и было совершенно непонятно, что теперь делать с этим новым чувством.
Дома он раз за разом вспоминал Свету Гладкову, своё позорное поведение и всякий раз убеждался в безошибочности диагноза – влюблён.
А завтра? Завтра он снова увидит Свету, и что тогда?
Ужас!
Следовало, по крайней мере, выспаться, но и это Андрею не удалось.
Он яростно ворочался с боку на бок, пробовал считать до тысячи и несколько раз взбивал подушку. Ничего не помогало. Героико-романтические и возвышенно-эротические сцены со Светиным участием поочередно заполняли его плавающее ото сна к яви сознание. И те, и другие, хотя и были населены знакомыми людьми и происходили в привычных декорациях, разворачивались совершенно фантастически. Андрей то забивал немыслимо красивый гол на институтском первенстве, и Света посылала ему с трибуны воздушный поцелуй, то вдруг получал Нобелевскую премию по физике, и Света читала об этом в газете; то заурядно спасал ее из воды и делал искусственное дыхание. Мечтать о Свете в каком-либо интимном смысле Андрей не решался даже в полусне, хотя в первые дни поглядывал на Свету именно с целью заведения близкого знакомства.
Утром Андрей встал с постели с головной болью. Круги под глазами были такими, что наводили на мысль о неизлечимой болезни.
«Ничего не случилось!» – твердо решил Андрей и выпил две чашки кофе.
«Ничего не случилось», – повторял он про себя в автобусе, но по мере приближения к институту его решимость таяла, а в аудиторию он входил уже с единственной мыслью: как бы не попадаться на глаза ни Свете, ни товарищам и никому вообще.
Несколько следующих дней прошли в невообразимой лихорадке.
Любовь настигла его не легкомысленной стрелой игрушечного амура, а пробила насквозь тяжелым римским копьём. Эта метафора неожиданно пришла Андрею в голову при виде остроконечного графика на лекции по начертательной геометрии и показалась очень уместной и выразительной.
Чуть позже Андрей понял, что он страдает. На всякий случай он перечитал несколько книжек из классики и Серебряного века с описанием этого чувства и нашел несомненное сходство со своим случаем.
Обиднее всего было то, что другие студенты чувствовали себя со Светой совершенно свободно, трепались с ней на лекциях, угощали конфетами, помогали или просили помочь с занятиями. Самые наглые иногда даже дружески шлепали Свету по заднице и так же дружески получали в рожу.
Андрей же смотрел на Свету издали и лишь изредка, набравшись храбрости, заговаривал с ней, стараясь придерживаться отвлеченных тем. Света улыбалась ему так же, как и другим, она вообще улыбалась много и охотно, и Андрею становилось легко от этих улыбок. Лучшие из них он запоминал и клал на какую-то полку в своей памяти, откуда время от времени их доставал и тихо радовался.
Так прошли осень и зима.
Андрей смирился со своим страданием и даже стал находить в нём некое благородство, возвышающее его над другими людьми.
Света тем временем крутила роман с гимнастом Кулишиным. Рослый Кулишин встречал её после последней пары, и по-хозяйски обняв, уводил в кино или кафе напротив института.
Андрей Кулишина тайно презирал за тупость, и когда тот перестал встречать Свету после занятий, обрадовался.
Однако место Кулишина довольно быстро занял мажор и интеллектуал Здробовский, и вёл он Свету не в кафе напротив, а к папиной бежевой «Волге», что было гораздо тревожнее. Здробовский многозначительно говорил о современной живописи, о мощном литературном процессе в странах Западной Европы и прочих убедительных вещах. Здробовскому Андрей завидовал и строил планы подстеречь его ночью у подъезда и набить морду.
Впрочем, Здробовский продержался ещё меньше Кулишина, и Света снова осталась одна.
Как раз в это время пришел необыкновенно теплый март, солнце засияло во всех, даже самых дрянных лужах, вечера стали светлыми и печальными, а от четырнадцатого дома к таксопарку наперегонки поплыли бумажные корабли, подгоняемые малолетними капитанами в резиновых сапогах.
И тогда у Андрея заболело сердце.
По утрам боль была не очень острой, но к вечеру усиливалась. Иногда было трудно дышать, и Андрею на несколько минут приходилось замирать без движения, чтобы унять боль.
Вот что значит «разбитое сердце» – испугался новому открытию Андрей - и это тоже правда…
Он срочно прочитал еще довольно много стихов и романтической прозы, в которых говорилось о разбитом сердце. То, что это оказалось не поэтическим вымыслом, а реальным фактом, наполняло книги драматическим смыслом, понятным лишь избранным тонким натурам. Немного огорчало, что люди с разбитым сердцем обычно не получали никакой взаимности от предмета своего поклонения, и в большинстве своем быстро заканчивали жизненный путь, теряли рассудок или навсегда уезжали скитаться в дальние страны.
Каждое утро Андрей высматривал в зеркале, не появилось ли у него в голове седых волос. Ранняя седина казалась ему самым естественным дополнением к разбитому сердцу.
Седых волос не было, зато появился болезненный блеск в глазах, и общая благородная загадочность образа. Девочки стали шептаться за его спиной, и даже Света, казалось, что-то почувствовала, заглядывала в глаза и улыбалась уже не так весело.
Сердце, разбитое навсегда, - торжественно назвал свою болезнь Андрей.
В один прекрасный день он положил перед собой лист бумаги и написал первую строчку:
Зачем же ты мне снишься по ночам...
Вторая появилась лишь несколько дней спустя и выглядела так:
Ведь мы с тобой давно уже чужие…
Почему «давно» и почему «чужие» Андрей объяснить не мог, но сложилось именно так, и противиться вдохновению он не стал.
Дальше стихотворение не пошло, хотя поначалу казалось перспективным.
Зато вдруг стало придумываться новое, причем сразу о самом главном:
Никогда не понять тебе, как моё сердце болело… -
Никогда не узнаешь ты, как мне с тобой быть хотелось…
Несмотря на гремящий размер, Андрей чувствовал в этом двустишии какую-то фальшь, и продолжить его тоже не смог, как ни старался.
Со временем Андрей привык к своему разбитому сердцу, и иногда почти совсем его не чувствовал.
А однажды утром он проснулся от той же острой, схватывающей дыхание боль, но только с правой стороны груди. Андрей трогал это место руками, клал себе на грудь лед из холодильника и пробовал неподвижно лежать на спине. Всё равно сердце билось слева, а болело справа.
В тот же день Андрей вместо занятий поспешил в поликлинику и подробно изложил врачу симптомы, малодушно умолчав при этом лишь о любви и душевных страданиях.
Врач быстро поднял на свет рентгеновский снимок и стал быстро писать в медицинской карте.
- Обширная межреберная невралгия, - бесцветно сказал он, не глядя на Андрея, - вот рецепт, мазь, в нашей аптеке, кажется, есть. Если нет, зайдите на Стромынке. Втирать один раз в день, курс две недели. С сердцем всё в порядке.
- Невралгия? А это… опасно? – растерянно спросил Андрей.
- Нет, - ответил врач, - ничего страшного. Попросите следующего.
Андрей вышел из поликлиники, присел на скамеечку в сквере и несколько раз глубоко вдохнул сырой и солнечный воздух. То, что сердце его оказалось не разбито, выглядело немного обидным. В межреберной невралгии не было ничего возвышенного и поэтического. О чем же тогда были все прочитанные стихи, к чему его собственные строчки?
С другой стороны, оказалось, что теперь не обязательно чахнуть, терять рассудок, отправляться в дальние страны и в конечном итоге погибать от любви.
Может быть, даже наоборот…
Андрей посмотрел на часы. Если поехать прямо сейчас, будут все шансы успеть.
И Андрей успел.
В распахнутом светлом плаще Света сбегала со ступенек четвертого корпуса, и Андрей пошел ей навстречу, с опаской прислушиваясь к своей непривычной решимости. Не исчезло ли вместе с разбитым сердцем то большое и важное, наполнившее его жизнь новым смыслом?
Оказалось, что это никуда не исчезло, но волшебным образом изменилось настолько, что он легко взял Свету под руку и повёл её в кафе-мороженое, где и предложил поехать на дачу к Архипову вместе, и Света сразу же согласилась.
А на даче, когда все перепились и уснули, он так же легко поцеловал Свету на садовой скамейке, потом еще раз и еще, и это было совсем не то, что в школе или пионерском лагере.
А спустя какой-нибудь час он уже рассказывал Свете о своем разбитом сердце, стихах и межреберной невралгии.
- Дурачок ты, - тихо, чтобы не разбудить храпящую в соседней комнате компанию, смеялась Света и гладила его волосы, - мальчик, милый мой мальчик...
И с этого дня слово «мальчик» перестало казаться Андрею обидным.