И заливается слезами. Входит бабушка Маша; голова ее обмотана полотенцем, и выражение больших голубых глаз, словно обметанных по краям сиреневой пыльцой - усталое, отстраненное, что бывает с ней довольно редко. - Не реви, Леночка, - спокойно и даже, кажется, равнодушно говорит она. - Ага, не реви!! - взрывается Леночка. - Конечно, сначала отняли, а теперь - не реви!!! Да я... да ты... - и громко, отчаянно всхлипывает, чем окончательно повергает дедушку Рому в полную растерянность. В голове его теперь, одна за другой, носятся мысли: как вернуть ушедшего выбрасывать кошку Олега... как найти эту гадкую, подлую Цысю, если он ее уже выбросил... как же, как сделать так, чтобы Леночка перестала плакать?!! - Если тебе очень хочется, - все так же спокойно продолжает между тем бабушка Маша, - я позвоню тете Зине и спрошу. Ее двоюродная сестра персидских котов разводит. Вот тебе будет забава. Настоящая, породистая. Воспитанная. Они у нее все приученные, на унитаз ходят. Не то, что... эта. - Да, бабушка! - кричит Леночка. - Я бы тоже Цысеньку научила на унитазик ходи-и-ить! Я бы тоже... А вы вот взяли ее да вы-ы-ы-ыбросили! Дедушка Рома берет свою прогулочную трость и незаметно выходит. Бабушка Маша присаживается в кресло и прикрывает глаза. - Устала, - говорит она тихо. - Не могу больше... За полчаса до этого на балконе, развешивая очередную порцию белья, она выслушала монолог снохи Любы, с которым в душе была согласна - с первых же слов. - Вы сейчас ее выбросите, - не повышая голоса, лениво, словно беседуя о чем-то несущественном, сказала Люба, затягиваясь болгарской сигаретой, - и дадите Еленке понять, что все, что вас не устраивает, просто-напросто выкидывается. Потом... Она выпустила дым и подождала. Свекровь внимательно молчала. - Не исключено, что потом она начнет строить свои отношения с окружающими по такому же принципу: не нравится - за борт его. Вам не кажется, Марья Кирилловна, что за бортом-то... - она опять сделала паузу и взглянула на собеседницу. Та смотрела на пятиэтажки напротив, утопавшие в нежной ясеневой зелени. Люба снова затянулась. - За бортом ведь когда-нибудь можем оказаться и мы с вами. Напортим ей что-нибудь... ну, случайно - и долой нас. А? Марья Кирилловна глубоко вздохнула. Потом посмотрела на Любу и несколько раз мелко кивнула. - Что сделано - то сделано, - коротко сказала она. Потом кое-как навесила оставшиеся наволочки на белые тугие шнуры, вдоль пересекавшие длинный балкон - и вышла. Теперь ей хотелось подремать. Она давно заметила: во сне, а чаще даже не во сне, а в полудреме решения трудных проблем складываются легко и просто, словно их придумывает кто-то значительно более умный, чем сама бабушка Маша. Леночка, наплакавшаяся и оттого уставшая больше, чем после того купания, когда они с бабушкиным крестником Илюшей с полудня и до самого ужина не вылезали из теплой-претеплой речной воды, побрела в свою комнату. Шла она, чуть качаясь и все еще вздрагивая от всхлипов, которые морщили ей носик и обе розовые, но теперь побледневшие круглые щечки. Дойдя до кроватки, которую мама уже успела застелить новым бельем, а сверху накрыла любимым синим покрывалом с серебряными слониками, Леночка уткнулась курносым носиком в жесткие полосчатые подушки, схватила одного из слоников правой ладошкой и, поглаживая его по единственному, изумительно гладкому и блестящему уху, прошептала: - Цысенька, ки-исонька... Вернись, пожа-а-ах!.. пожа-а-алуйста! Я тебя никому, никому больше не дам - ни папе, ни бабушке... ни папе... ни па... Так, не отрывая глаз от слоника, она и задремала. В квартире стало почти так же тихо, как ночью. Медленно качался и произносил: "кло... кло..." маятник больших старинных часов в гостиной, иногда слышны были крики из соседних окон: "Ве-ра! Да-мой!" и лай собак внизу во дворе. Люба в кухне перетирала тарелки широким вафельным полотенцем, иногда взглядывая в окно. Олег Романович вернулся в тот день позже, чем его ожидали, а именно к вечеру - и притом нетрезвый. - Встретил приятеля, - со смехом объяснил он жене, помогавшей ему снять изрядно запачканную куртку. - Знаешь Павлова? На два курса старше был... рыжий такой... э-эээ... ох, ну и дали ж-же мы с ним сегодня!.. вот, рыжий... нет, ну, сейчас он, конечно, лысый уже... в-вот... Ты знаешь, он диссертацию защитил! - в голосе Олега Романовича слышалось неподдельное удивление. - Такой моло... дой! Всего тридцать семь ему - а уж-же з-защитил... да... Любаша, я очень пьяный... да? Ты меня прости, Любонька... я так устал, и выпить захотелось... мы дома у него были, честно! Хочешь, телефон дам? - Не надо, - сказала Люба, стараясь держаться подальше от мужа и пряча нос в собственную, пахнущую детским мылом ладонь. - Олег... где Цыся? - Чего? - не понял тот. - Кошка где? - повторила Люба. - Как-к... г-где? Отнес я ее... это... и выпустил... Не топить же, ну, ты что, Любаш! И он посмотрел на нее укоризненно, втайне гордясь своим гуманным отношением к животному, причинившему ему столько неприятностей. - Ну да, - усмехнулась она, - в самом деле... А где ты ее выпустил? - А... а я не помню уже, - Олег Романович прошествовал на кухню. - Слушай, а котлеток не осталось? - Остались, сейчас положу. Картошку будешь? - Буду... А эту, Цыську-то... ты спрашиваешь, где... я ее к фабрике-кухне отнес. Ты знаешь, Люб... там же все-таки мясо иногда... в-выкидывают... потом эти... как их... ну, кости... и эти... полуф-фабрикаты... да? Она там не пропадет... жалко ведь ее, знаешь, Люб... - Знаю, - отозвалась она, ставя перед ним тарелку. - Олежек, ты поешь - да спать ложись. А я сейчас приду. Дедушка Рома, вернувшийся несколько раньше очень расстроенным, столкнулся с уже одетой Любой в коридоре. - Любочка, ты куда? - обеспокоенно спросил он. - Что-нибудь случилось? - Да нет, Роман Евгеньевич, - улыбнулась Люба. - Просто хочу продолжить ваше благородное дело. - А-а, за этой: поганкой? Да нет ее нигде, - завздыхал дедушка Рома, - я уж искал, искал... Наверное, в подвал куда забилась... а может, на дереве сидит... как, помнишь, она у нас на холодильнике сидела, мясо у Маши сторожила! - и он засмеялся, чуть покашливая. - Куда ты, на ночь-то глядя... Не ходи, Маша волноваться будет. - Схожу, - мягко возразила Люба, - хоть воздухом подышу. Выйдя на улицу, она подняла воротник плаща и подумала: "Лето: А вечером как холодно-то!" Затем направилась в сторону фабрики-кухни. Нельзя сказать, чтобы это было особенно далеко - через две улицы от их шестнадцатиэтажки стояло светло-оранжевое кирпичное здание, от которого всегда исходил специфический пряно-мясной аромат, притягивавший собак и мужчин всех возрастов. Он не всегда бывал свежим, но как показывает практика, для многих из притягиваемых это не главное. Люба шла, выбирая путь через дворы, присматривалась к карнизам первых этажей домов. Нашептывала то и дело: "Цыся... Цыс-сся! Кс-кс-ксссс... Цыс-ссс, цсссс..." - Нельзя шуметь? - спросил иронически едва не налетевший на нее прохожий в бежевом костюме. - Нет... да... - Люба растерялась на секунду, но тут же спросила: - Простите, вы кошку не видели? Серенькая такая, на грудке белые пятна, и на лапках тоже. - Нет, - прохожий покачал головой. - Не видал. Простите, что вмешиваюсь... скажите... - Да? - переспросила Люба, думая о том, что придется, наверное, поискать и на другой стороне улицы: на этой она обошла уже все дворы. - Скажите, - повторил он, в упор глядя на нее, - может быть, вы случайно не замужем? - Случайно... замужем, - автоматически ответила Люба - и пошла дальше. - Жаль! - громко сказал он ей вслед - но она не обернулась. Перейдя на другую сторону улицы, она пошла уже напрямик. Она озябла и устала, и потом, кто знает, этот вот про семейное положение спросил - а следующему что на ум придет? Неизвестно же... Может, Цыся завтра сама появится? Но очень хотелось утром сделать приятное Леночке, загладить вину. Все-таки она, Люба, тоже виновата. Надо было сразу вмешаться - а она побоялась, не захотела устраивать свару. Теперь вот бродит тут... До самой фабрики-кухни она никого не увидела. А около черной, свежевыкрашенной пожарной лестницы, у самой стены лежала укромно свернувшаяся в неразличимое серое кольцо... кошка! "Цыся!" Люба рванулась вперед, как танк - и почти сразу же поняла, что ошиблась. Киса была местная, откормленная, как хороший поросенок, и гораздо темнее Цыси. - Да, - вслух сказала Люба, - а это уже знак. - Какой знак? - спросили сзади - и она ойкнула. - Я, видите ли, подумал: а вдруг вам понадобится помощь? - молодой человек в бежевом костюме улыбался робко и извинительно. - Сейчас поздно: может быть, мне лучше проводить вас до дома? - Да-а? - недоверчиво переспросила Люба. - Проводить, в самом деле? Но он был вполне прилично одет, в одной руке держал темно-рыжий портфель, а в другой - хозяйственную сумку, из которой выглядывали зеленоватые недозревшие бананы. Сумка окончательно успокоила Любу. "Руки у него заняты, значит, прежде чем он начнет приставать, ему придется куда-то пристроить поклажу. Так что, если надо будет сбежать, фора по времени у меня есть", - примерно такое рассуждение промелькнуло у нее. И она позволила ему идти рядом целых десять минут. - А вы ищете кошку? - спрашивал он. - Хотите банан? Вот... правда, они еще зеленые, но все равно вкусные... попробуйте! Она сбежала? Вы на первом этаже живете? - Почему вы так решили? - удивилась Люба, откусывая кусочек жестковатого, сразу вяжущего банана. Ох ты, она и не подозревала, как сильно соскучилась по фруктам! - Обычно кошки теряются, когда живут на первом этаже, - пояснил ее собеседник. - Как вас зовут? А то неудобно... - Люба. - А меня Дима. Знаете, Люба, моя тетя всю жизнь жила на первом этаже. И всю жизнь держала кошек. Они так часто удирали, что она попросила соседа поставить ей решетки на окна. - И как, помогло? - Да нет... Секции решетки были крупные, и очередная кошка все равно убежала. - Не нашлась? - Почему, потом нашлась. Они ведь такие: приключений ищут. Найдут - и возвращаются. Как дети. Люба улыбнулась. "Неглуп, - подумала она, невольно сравнивая своего провожатого с Олегом, - ему лет двадцать шесть, наверное". - Знаете, - продолжал он, видимо, угадывая ее мысли, - мне уже тридцать один, а детей нет. - Да? - рассеянно сказала Люба. - Почему? Он покраснел, и она увидела это, когда они проходили под фонарем. "Господи, что это я такое сказала!" - испугалась она. "Он, наверное, страшно обиделся..." Но Дима, помолчав, ответил: - Да вот... не успел. Был женат один год; сначала вроде хотели пожить для себя, а потом разошлись. - Жалеете? - сочувственно спросила Люба. - Да... нет... - он запнулся. - А я даже не знаю, жалею ли... Мы совсем не могли понять друг друга. Она перестала со мной считаться после одного случая... Впрочем, это длинная история. Извините, я вас, наверное, утомил? - Нет, что вы, - ей вдруг стало казаться, что они познакомились по меньшей мере неделю назад. - просто мы уже пришли. Вот мой дом. Дима, я... Она замолчала. Ну, что она может ему сказать? Что она в самом деле замужем и старше его на четыре года? Что у нее любимая маленькая дочка, и самовластная свекровь, и глуповатый неудачливый муж, и: и кошка, которую она теперь вот ищет? - Я еще завтра поищу ее, - вдруг выпалила она. - Завтра вечером, после работы. Она должна быть там, около фабрики-кухни. - Почему там? - спросил Дима. - Потому что... потому что... там, - Люба растерялась. Рассказывать про то, что случилось днем, ей отчего-то показалось стыдно... да и не нужно? - Понятно, - кивнул он. - Хорошо. Я там буду. После работы, вы говорите? Дома Любу ждал сюрприз: проснулась Леночка. Случалось такое редко, и поэтому Люба встревожилась. - Ты что это, Еленушка? - спросила она, снимая дочку с высокого подоконника в детской, где та сидела в одной пижаме, разглядывая темно-синее окно. - Ты не спишь, моя зайка... - Мам, - серьезно сказала Леночка, - это я... это я, мам, виновата, что Цысеньку выбросили... это же я-а-а... И зарыдала - беззвучно, зарывшись лицом в шелковые, нежно-желтые мамины волосы, уже ни на что не надеясь... - Что ты, Еленка, - проговорила Люба, стараясь остаться спокойной, несмотря на душившие ее одновременно жалость и ярость, - ты не при чем. Бабушка все равно бы узнала... да потом, знаешь, Цыська... она тоже... - Мама, мам, мам - шепотом, перебивая, затараторила Леночка, - мам, мам... А она на нас обиделась теперь, да? Она больше не придет? - Может, и придет, - ответила Люба. - Она же умная. Понимает, что виновата. Если понадеется, что мы ее простим, то придет. - Мама, мам... А ты бы разве меня выкинула, если бы я... если бы... Ну, если бы я сейчас в постельку накакала? "Вот ужас-то, - тоскливо подумала Люба. - Что ей сказать? Что кошка - не человек? Да, но для нее-то сейчас разницы нет... Господи, что за возраст: весь мир - твой!.." - Конечно, нет, Еленушка, - вслух сказала она - и обхватив дочку поудобнее, стала покачиваться на кровати. - Я бы тебя ни за что на свете никуда не выкинула... ни за что на свете... ни за что... - Это надо! - восклицает она, поворачиваясь то к плите, то к столу, где обе ее невыспавшиеся подопечные зевают над дымящимися тарелками с манной кашей и большими фаянсовыми кружками с какао. - Я-то, дура, глина! Положила ее - и сама спать пошла. А она вон что!.. - Ну-у, бабушка, - вяло сопротивляется Леночка, - мне сон плохой приснился... - Какой это такой сон? - грозно вопрошает бабушка Маша. - Что еще за сон? - Про то, как... про то, как... - Леночка поднимает на нее глаза-горошины и умильно смотрит в лицо. - Я не помню уже... бабу-ууленька! От последнего, нежного и протяжного слова бабушка Маша начинает таять, как мороженое крем-брюле в сильную жару, и достает из холодильника пересыпанную сахаром клубнику. - Тут осталось еще, - бормочет она, - поешьте, что ли... Не выспались, так витамины вам полезно... И отвернувшись, пытается удержать и улыбку, и слезы. Четыре большие клубничины одна за другой выкатываются из банки на десертную тарелочку, Леночка немедленно хватает первую и в счастливом предвкушении подносит к губам. Раздается звонок в дверь. - Почтальон? - недоверчиво говорит бабушка Маша - и вытирает руки о полотняное полотенце с синим гжельским рисунком, собираясь идти открывать. - А может, соседка? - высказывает предположение опередившая ее Люба - и щелкает замком. Дверь, скрипнув, медленно распахивается... Леночка выскакивает из кухни, сжимая растекающуюся в кулаке клубнику. - Вы знаете, Люба, я вчера... я случайно увидел, где свет...- говорит Дима, - вы извините, я не думал, что... - Цы-ы-ыыыыыыся! - оглушительно кричит Леночка, хватая серую кошку с белыми пятнами на грудке и лапах в объятия - и несется в свою комнату, выпачкивая по пути свою драгоценную ношу в ягодном соке. - Что-оо?! - изумленно говорит бабушка Маша, выходя из кухни с полотенцем в руках. - Она прямо около моего подъезда сидела, представляете, Люба? Я подумал - как вы вчера: "Это знак!": А это ваша мама? Здравствуйте... - Познакомьтесь, Марья Кирилловна, - говорит Люба, заслоняясь ладонью от пронзительного солнечного света, бьющего из окна кухни прямо в глаза, - это Дмитрий. Нашел нашу кошку, и... - Понятно, - задумчиво произносит бабушка Маша - и отводит взгляд в сторону. - С нами позавтракаете? - Спасибо, Марья Кирилловна... мне на работу... бежать, я... Люба, а вы вечером...- надежда еще продолжала светиться в его улыбчивых, не очень-то взрослых светло-карих глазах. - Мы с мужем идем в гости, к сожалению, - глазами она попыталась погладить его, попросить прощенья... за что? "За что? Не знаю..." Кажется, ничего дурного она не сделала - но откуда тогда эта нарастающая глухая тоска, не дающая ей покоя уже семь с половиной часов? - А... Да, я... знаете, Люба, я хотел вам сказать... сказать... - Я рад, - говорит он наконец, - рад, что нашел... вашу кошку, что... у вас теперь все хорошо. И... я побегу, мне пора. Цыся лапой пытается сорвать бантик, фырчит на Леночку и мяучит. В детскую заглядывает только что проснувшийся Олег Романович. - Доченька, - говорит он, протирая глаза кулаком, - в садик пора... Ух ты! Цыська нашлась? - Да, папочка! - угрожающе отвечает Леночка. - И ты не смей ее выбрасывать!! Я тебе ее вообще больше не дам!!! - Да ну что ты, Леночка, - бормочет папа, - я и сам... Мне вообще ее жалко было... просто, понимаешь... - Доброе утро! - раздается у него за спиной голос дедушки Ромы. - Ну, что, ты нашлась, беглая? Кошка прячется за Леночку. Мало ли чего они там опять удумают... И смотрит на пылинки, кружащиеся в желтой полосе света. Тепло. |