Ратьер от Джесс

стихи

 Стариковский Петр 
 
 1920 год
 
 Господа в Черном море плавали, 
 Глядя в небо пустыми глазницами, 
 И, как женщины, чайки плакали 
 И метались над мертвыми лицами. 
 
 Пароходы дымили трубами, 
 Отрывая корму от берега, 
 А на палубах - люди грудами, 
 Словно листья, упавшие с дерева... 
 
 И металась страна одурелая, 
 Обезумевшая и страшная. 
 Уплывала Россия белая, 
 Оставалась Россия красная. 
 
 Будет время простить и каяться, 
 А пока широкой лавою 
 Скачут всадники Апокалипсиса, 
 Кто за пулею, кто за славою. 
 
 Старый мир на краю качается, 
 Ткни штыком - как арбуз расколется. 
 Год двадцатый в крови кончается 
 Под копытами красной конницы. 
 
 
 АМАДО
 
 Миссионеры
 
 Какая тишина, мой славянин!
 Дрожит холмов двугорбых караван на юге,
 менялы солнца обесценили рубин,
 и, словно отрок, вечер на себя накладывает руки.
 
 Мещанство окон, хруст воротничка,
 тюленья туша городской мануфактуры,
 и толчея при входе в "синима",
 как кольца плотные холодного Сатурна.
 
 Наш генерал повешен в декабре,
 у ратуши; в кострах пылают книги,
 и львы глазами гипсовыми роются в золе,
 и с верфи сыплют тощие расстриги.
 
 Обоз трясётся и хромает в колее,
 шипит кириллицею речь, как мясо в углях,
 собаки кашляют на горлицу в ветле,
 наш белый стяг крошит орава улиц.
 
 Мой патриарх! В плену нам смерть - жена,
 одна на всех, но если изменила -
 оставь её. Как мавританки кожа ночь черна,
 благоуханна, словно ладан из кадила.
 
 
 
 АНДРОНИК НАЗАРЕТЯН
 
 Ялта
 
 Только и памяти - черный хозяйский щенок
 Спит на открытой веранде. В соседнем костеле -
 Ave Maria, и сверху священный клинок
 Смотрит с отвесного шпиля на Черное море.
 
 Так приближается старость, кончается страсть
 С первым троллейбусом в маленькой раме оконной,
 Так в восходящем потоке не может упасть
 Всадник сияющий с тоненькой саблей картонной...
 
 Вот оно! - Ветер, и море в полнеба, прибой
 Лупит наотмашь по пристани розовым флагом.
 Вот они - мы, и над самой моей головой
 Белая чайка, еще не увиденным знаком. 
 
 Снимок становится резче, и - черный щенок
 Спит на хозяйской веранде, и крест на костеле,
 Тенью тугой наливаясь, глядит на восток,
 С тонкого черного шпиля на черное море.
 
 
 КОЛОМЕНСКИЙ
 
 * * *
 Сквер слепяще-зеленый... А дальше
 Тонким дымом, потом пеленой
 Наплывает дыхание фальши
 И ползет неотступно за мной,
 
 И калечит течение речи,
 И, взбивая, как пену, слова,
 Их на лист разлинованный мечет, 
 Словно козыри из рукава.
 
 Замолкаешь и видишь, как густо
 Влажной зеленью вымазан сквер,
 Что реальность сильнее искусства,
 Метафорики, музыки сфер,
 
 Что на теплых томительных лапах
 По июньской спешит мостовой
 Запах хлеба и тополя запах,
 Как из детства привет даровой.
 
 Смотришь так, что становится вязко,
 И на ощупь сырая листва -
 Как слоями засохшая краска 
 На суровом холсте естества.
 
 Здесь не тонкой работали кистью,
 Здесь руками мешали раствор,
 Здесь художник намазывал листья,
 Словно масло, на дышащий двор,
 
 И ваялась тяжелая стая
 Туч столь гипсовых, толстых, немых,
 Что любой авиатор, взлетая,
 Разбивался, как муха, о них.
 
 И в том скрежете крыльев о камень, 
 На мгновение, вспыхнув едва,
 Пробегали, как мышь под руками,
 Звуки, корни, морфемы, слова.