Принц Субинага, седой и статный, подносит ей маленький сувенир: безобразный, весь в шишках и наростах, колючий кустик.
Тесэ склоняется в знак немого восхищения безупречнейшим вкусом его высочества, а также своей покорности, своей преданности, своей - если прикажут - страсти.
Принц немолод, нежен. Он утопает в шелках - они струятся между ног упруго, прохладно, влажно. Как строен его побег, как прихотливо играют тонкие пальцы!..
Туман кругом,
И белый снег идёт...
А в саду у дома
Средь снега выпавшего -
Соловей поёт.
Отомо Якамоти
Отставной офицер Флота Его Величества, Кавалер Ордена Сhrysanthemum принц Ико Субинага приезжает в высоком экипаже почти каждую неделю. Он прячет бледное, продолговатое своё лицо с большим породистым носом и тоненькими усами за чёрный веер. И, не отнимая веера от лица, широко и ловко шагая через лужи в этом грязном квартале, быстро следует к задней двери дома, где теперь обитает Тесэ. Дверь открывает пред ним фигура в розовом кимоно. Низко кланяется, подает принцу соломенные тапки. Он, спеша, разувается, обувает тапки, - слишком широкие, - и, неловко ступая в них, шаркает за фигурой в розовом среди мрака и звуков мужского и женского смеха, тоненьких вскриков, ропота струн задушевных лютней. Он возбужден приятно, но виду не показывает, осторожен: дом терпимости ведь прост, он много ниже ранга его.
По сквозной и узкой, крашеной красным лестнице он поднимается на второй этаж. Здесь темно. Фигура в розовом, еле видимая, склоняется в самом низком своём поклоне. Лишь ширма-дверь светлеет смутно, точно луна, - за нею, сквозь шёлк, проступают очертания фонаря и грустная тень Тесэ.
Три быстрых удара о раму двери. С шумом ширма-дверь отлетает прочь.
- Ты меня не ждала теперь?
- Ах, ваше высочество! Я всегда вас жду...
Тесэ не лжёт: в нижний, общий зал её уже не пускают.
- Дитя моё! - и шелест длинных, в алых цветочках, веток падает Тесэ на руки.
Цветы и листья, и стебли - в росе ещё.
- О господин!..
Но после уже утех, - печально, вдруг:
- Ты не любишь меня, Тесэ!
Покинутый приют - весь в зарослях плюща.
Тоскливо здесь. Хозяин все забросил.
Нет никого... И только каждый год
Печальная сюда приходит осень...
Энкэй-хоси
"...Я проснулась одна: принц уехал вечером на какой-то приём. Приём! Как странна, наверно, эта жизнь у них там, на приёмах. Дамы в изысканных кимоно, мужчины в мундирах. Там подают шампанское, овощи и икру, однако же ни за что я не променяла бы этот скромный публичный дом в пригороде Киото на особняк какой-нибудь знатный. Не потому, что не хочется жить красиво, богато, - о нет! Но там не будет моего мужчины.
Я не выхожу уже пятый день..."
Только теперь Тесэ понимает, чего не хватает ей в комнате со штормом на всех стенах: ей не хватает простого, дневного света. Все эти дни бамбуковые занавески постоянно опущены и лежат нижними своими концами на полу плотно-плотно. Полиция не велит открывать окна в публичном доме. Но сейчас ведь день, и нет никого в комнате, кроме Тесэ. И не в силах больше терпеть сумрак, Тесэ дёргает за шнурок. Шторы с шелестом летят вверх, как птицы.
"...Ширмы и шторы - как птицы, всегда, всегда! - думает она в который уж раз. - Я же хочу быть рыбой и поплыть туда, в Осаку, где сейчас мой господин, мой хозяин. Я буду плыть в чистой проточной воде, и меня поймают в тонкие сети. И принесут к нему, выдержав в пряностях, разрезав на продолговатые ломтики и положив в чашу рядом с аккуратной горкой белейшего риса. И он вдруг узнает меня и засмеётся. Он ущипнёт меня палочками, поднесёт к губам и тихо проглотит, и я в желудке его превращусь снова в его Тесэ! И буду его щекотать изнутри за измену. А он (конечно, за это время он переспал не с одним, не с одной уже!) будет сердиться на ту, другую, и прогонит её, громко икая и ругаясь так грубо, как только он это умеет делать. Но как же я выскользну из него? Или мне век придётся в нём жить и самой стать его господином? Вот забавно-то, вот смешно!.."
Тесэ представила себя хозяином этого заведенья, а его - своею Тесэ робкой.
"...Ах, хозяин не хочет, чтобы я надевала пояс с нефритовым жезлом. Зато это любит принц Субинага, и мы с ним в такие минуты ведём себя как две гейши из красной комнаты на первом этаже, - развлекаем друг друга так странно и так мне пока ещё непривычно! Но разве его высочество настоящий мужчина? О нет!"
А слово "любовь" так мало, так ничтожно: оно само теряется и в голове, и в сердце. Тесэ убедилась в этом, выглянув из окна. Пред нею расстилалось неровное, ребристое полотно красноватых и розовых черепичных крыш, кое-где серели они и под старой соломой, похожие на снопы и поляны выкошенной травы. Но самое необычное, что было в этом лесу, - это огромный и стройный гриб серо-бурого цвета, что вырос за ночь над старым рынком. На фоне голубого, как шёлк траурной накидки, неба он казался заботливо вылепленным природой и каким-то даже щеголеватым, - такими рисуют грибы в детских тоненьких книжках. Гриб устремлялся вверх, шляпа его клубилась, разрасталась и ширилась на глазах, бросая уж тень на длинный дворец губернатора и на тяжёлый, гранитный банк под стеклянным высоким куполом в центре города.
- Ах! - только и могла сказать Тесэ и тотчас спустила штору.
"Если по пути он заедет и в Нагасаки..." - подумалось вдруг, и она вдруг вспомнила, что видела всё это во сне.
О вишни лепестки,
Рассыпьтесь по земле,
Преградой будьте на его пути!
Аноним
...Русские моряки пришли в публичный дом гурьбой, смеясь и молодецки посвистывая, но у самых дверей, а после и на пороге его как-то сомлели, стушевались; с лицами строгими, почти отрешёнными подталкивая плечами друг друга.
Моряки показались японкам великанами и пахли как-то странно, - не духами и не травами, а своей суконной чёрной одеждой, крепким табаком, хлебом и чем-то ещё, - японки не знали, чем. А это был тот привычный казённый запах, что идёт всегда от вещей русского казённого человека, - запах неволи и бестолковой, однако яростной беготни, вековой запах бесплодных, но отважных, ярких усилий жить.
Матросы смущались: девчонки и мальчики здесь все приличные, в кимоно; наверчено на них шёлку этого километры. Как куклы, - однако же хороши! Моряки расхватали, не очень вглядываясь, девиц, похожих одна на другую и впрямь, как куклы, и разбрелись по закуточкам, по тихим маленьким комнаткам с луной и соснами на стенах. К Тесэ зашла Одзако с рыженьким морячком. Тот смущался, молчал, тихо улыбался. Эти манеры понравились Тесэ и Одзако, как-то по-доброму тронули их сердца. Они нежно раздели его. Выпив сакэ, морячок немного повеселел. По его несмелому знаку они тоже разделись, но гребней из причесок не вынули, ведь эти башенки из волос потом ещё полдня вновь воздвигать придётся... При виде Тесэ морячок как бы вдруг опять растерялся, что-то по-русски залопотал, в зеленоватых глазках слеза блеснула. Тесэ и Одзако, смеясь, положили его на татами, аккуратно обтёрли душистыми травами. От нежных прикосновений морячок млел тихонько.
Потом он уснул, Одзако тоже ушла, а в комнатку со штормом на всех стенах влез какой-то белобрысый, почти квадратный верзила. Он был тоже русский моряк, и что-то говорил рыженькому громко, отрывисто, резко; сам себе вдруг смеялся, хлопал себя по ляжкам и спрашивал, как по-японски это, то...
Потом у Тесэ болело всё, а ночью ей снился буран в горах. Но утром опять сияло сквозь шторку сентябрьское белое солнце, прогудел самолёт над крышей, и хозяин, - он наконец вернулся!..
Не помня себя от счастья, Тесэ бросилась в нижний зал. Девушки в долгом поклоне застыли пред Ним, точно разбросанные цветы. Но как же сиял тёмный потолок от бликов света на полу вишневого цвета! Как хорош, молод и строен был Он, в белом простом кимоно, с тугим узлом чёрных блестящих волос на самой макушке!..
Приди же скорей
В мой приют одинокий!
Сливы в полном цвету...
Сайге
...Только после обеда хозяин явился к Тесэ. Был утомлён дорогою и обедом, но доволен и весел. Разделся, - Тесэ подумала: для неё. Смеялся и ласково обошёлся с ней. И Тесэ тоже смеялась и делала теперь, что хотела.
- Вчера здесь были русские моряки? - спрашивал хозяин. Странно: он даже не задремал!
- О да, все девушки так удивлялись... Они странные и смешные, эти русские моряки.