Сергей Грачев

Г.Б.

И я покажу тебе смерть.

Поведай мне чудо

Побега из этой тюрьмы...

...И все замечательно ясно,

Но что в том небесам?

Каждый умрет той смертью,

Которую придумает сам.

Мысленно попрощавшись с Петербургом, как он это делал всегда, покидая город, ГБ сел в машину и отбыл в Москву. Завтра там был концерт, и он решил поехать на машине. Первые километры он лениво размышлял, вспоминая странные события минувшей ночи, а затем заснул, сидя на заднем сидении. Что ему снилось на этот раз - мы, к сожалению не знаем. Возможно, привиделись текст или мелодия новой песни, по мотивам диковинных снов; может быть ничего. Во сне он улыбался.

"Вольво", ведомое верным шофером, резво двигалось в сторону Москвы. Они проехали Чудово, обогнули Новгород, и въехали на Валдай. Было девять вечера, а в декабре в это время совсем темно. Слегка запорошенная снегом дорога, бесконечной лентой стелилась под колеса машины. Валдайская дорога чудо как хороша: горки, спуски, лес по сторонам - для пассажира. Для машины же, особенно зимой - сущее убийство. Громадные трейлеры, с натугой взбираются на скользкие горки; груженые КАМАЗы бывает, просто не могут на них подняться; происходит множество аварий. Тут и там, по обочинам лежат остовы машин, жертв Валдайских горок. В иных местах вдоль дороги столько памятников да крестов, что кажется это одно длинное, неустроенное кладбище.

Разогнавшись с одной из таких горок, Максим, водитель Белогребова, от души материл дурака-водителя встречного автобуса, который никак не выключал дальний свет. Может быть поэтому, а может просто потому что было темно, он не заметил яму, вырытую дорожными рабочими посреди проезжей полосы. Глубиной в колесо, с острыми краями, она равнодушно поджидала беспечную машину.

***

Иван Петрович проснулся оттого, что кровать как-то странно покачивалась. Слышался гул, никак не объяснимый в его квартире. Мимоходов открыл глаза, сел, и с удивлением осознал себя в едущей машине. "Чертовщина какая-то. Опять, как в прошлую ночь, наверно. Пить, что ли бросить, а то совсем нервы не к черту стали", - лениво подумал он, и глянул в окно: лес, освещенный полной луной, выглядел таинственно, призрачно и холодно - после сна, от одного этого вида ему стало почему-то особенно зябко.

- Проснулись, Гаврила Гаврилович? Сейчас Валдай будет. Еще часа четыре, и Москва. Мимоходов замер, и в изумлении глянул на свои руки, которые были чужими. Ничего больше сделать он не успел: страшный удар потряс машину. Визжа тормозами, она скользнула влево; послышался вопль водителя, мелькнул свет чужих фар, и еще один удар смял машину;

Сознание вернулось к Мимоходову через некоторое время. Он лежал на земле, и над ним, в небесной глубине, равнодушно блестели звезды. Млечный путь, пересекал небо, словно дорога, уходящая в вечность...Северное сияние, крайне редкое в этих местах, фейерверком праздничных сполохов расцвечивало небо... У него ничего не болело; только дышать было тяжко, каждый вдох давался с трудом. Он прислушался, и уловил приглушенный говор: - Надо его в машину погрузить...да, носилки принесут...хотя шансов довести живым почти никаких...да, он может умереть, если просто пошевелим... кто нибудь еще пострадал?... У остальных ерунда, водила пару ребер сломал, а в автобусе вообще одни синяки и все... ээх...не везет нашим рокерам на автобусы, теперь вот Белогребова потеряли...

Говорившие это санитары приблизились, и стали перегружать его на носилки; и вот тут он и закричал - не от боли - её он по-прежнему не чувствовал, - а от ужаса, обиды и злости на глупую судьбу, опять подло предавшую его. Уже в машине, сразу, после того как ему вкололи обезболивающее, Мимоходов открыл глаза и отчетливо (санитары потом готовы были в этом поклясться) произнес: - я не Белогребов - и потерял сознание. Живым его больше никто не видел.

***

Гаврила Гаврилович Белогребов любил поспать. Справедливости ради стоит заметить, что подобное счастье нечасто выпадало на его долю, поэтому в те дни, когда его никто не будил, и не было неотложных дел, он мог проспать очень долго. Вот и сегодня, он долго лежал в постели, пока солнце не стало светить прямо в глаз. Блаженно вытянувшись, ГБ некоторое время нежился, пытаясь вспомнить, где он: иногда проснувшись, он не мог сразу сообразить, где находиться - частые поездки сильно способствовали утренней амнезии. Открыв наконец глаза, Гаврила Гаврилович в недоумении огляделся: окружающая обстановка никоим образом ни напоминала, ни его московскую квартиру, где (он вспомнил это) сегодня он должен был проснуться, ни его Питерский дом, ни, тем более, номер в гостинице, где он мог как-нибудь очутиться. Быстро вскочив, Белогребов подошел к окошку, и выглянул наружу. Перед ним расстилалась гладь Финского залива. Значит, все-таки Питер.

Самопроизвольно включился музыкальный центр, и донеслись звуки песни из его последнего альбома. Потом слово взял диджей, и почти плачущим голосом объявил, что через десять минут, после выпуска новостей, выступит психолог.

- Главное событие сегодняшнего дня - гибель известного музыканта Гаврилы Гавриловича Белогребова, - так начался выпуск, с первого слова пригвоздивший Белогребова к месту, - Вчера вечером, около девяти часов, на Трассе Москва- Петербург, около города Валдай, в автомобильной катастрофе погиб известнейший музыкант Гаврила Белогребов. Он спешил на концерт, который должен был состояться сегодня, около 19 часов в Москве. Его машина, потеряв управление, вылетела на встречную полосу, где столкнулась с рейсовым автобусом. ГБ скончался, не приходя в сознание на пути в Новгородскую больницу...

ГБ слушал этот бред онемев. Он подбежал к зеркалу, и долго разглядывал там незнакомый облик худощавого черноволосого субъекта лет тридцати. По радио тем временем шло выступление психолога; он успокаивал Фанов ГБ, призывал жить по прежнему, т.е. нес весь тот бред, который плохие психологи извлекают из учебников, и с дебильным выражением лиц, вещают умильными голосами, воображая, что это именно то, что нужно несчастным, чтобы справиться с бедой.

ГБ долго сидел в кресле, размышляя, затем встал, принял душ, разыскал в секретере паспорт, взял деньги, закрыл квартиру и вышел на улицу.

Занавес

22 февраля - 29 марта 2002 года,

Петербург-Печоры-Петербург

7