Когда Иеремия уснул, Лешик тихонько связал его и уложил в тачку, чтобы не возиться утром. Проводив наташу, он подсчитал свои сбережения, вздохнул и принялся вытаскивать самые ценные раритеты из отцовской библиотеки. Ночь прошла спокойно, при свете ночника Лешик читал прижизненное издание Мицкевича и всхлипывал, предчувствуя скорое с ним расставание. К утру Лешик стал плохо видеть правым глазом.
Утром он катил тачку по лениво просыпающейся Варшаве, обходя все колдобины, чтобы не разбудить спящего.
- Восхитительно! - Воскликнул Гарри Трумэн. - Честное слово, пан Войцуховский, восхитительно! Как замечательно передан взгляд, как будто он не видит и вторым глазом! А каков дракон?! Вылитый Зиновий Хмельницкий! Только вот.. - Председатель стал в нерешительности водить пальцем.
Пауза затянулась. В последние несколько месяцев общество "Quo Vadis" испытывало определенные финансовые затруднения.
- Наташа, - просипел внезапно проснувшийся Иеремия сладострастно, заприметив члена жюри - грудастую крашенную блондинку с немного картофельным носом.
Палец председателя опустился вниз и озадаченно остановился чуть ниже серебряной пряжки на поясе Иеремии.
- Пан Войцуховский.. Не ожидал от пана.. - Губы председателя обиженно завибрировали, обнажая давно не леченные зубы. - Прошу пана сократить.
Наступила тишина, нарушаемая испуганной икотой Иеремии. Лешик почувствовал в паху тупую, как бы уже фантомную, боль. Он с поклоном извинился и поковылял трусцой к выходу. Спустившись по лестнице и выбежав на двор, украшенный, кстати сказать, двумя веселыми елочками, Лешик потрогал пах и твердо решил уйти в странствие.
Но, прежде чем осуществить замысел, Лешик, изнемогая, дождался троллейбуса, упал на сидение и поехал к матери, живущей на Маршалковской. Затравленно провожая взглядом удаляющийся особняк, Лешик пожелал немедленно потерять память, опроститься и лечить людей.
- Мама! - Вскричал он, ворвавшись в переднюю. - Мама! Для чего вы не отдали меня в медицинский институт?!
Кое-как успокоив рыдающего сына, пани Войцуховская накормила его кнедликами с клубничным мармеладом. Усевшись на мягкий диван, Лешик стал меланхолически водить пальцем по большому учительскому глобусу (пани Войцуховская преподавала географию в средней школе). Куда податься? Где спрятаться? Лешик закрыл глаза, крутанул глобус и ткнул в него наугад пальцем, отчего глобус жалобно скрипнул.
- Мама, - взглянув на глобус, прошептал внезапно осененный Лешик, - Извините, но я продал Мицкевича.
Психика Лешика была поколeблена настолько, что свой замысел он осуществил не сразу, а неделей позже, после того, как проснулся под мостом в живописных лохмотьях, небритый и с полной амнезией. Поначалу Лешик решил, что он - доктор медицинских наук, профессор, что от него ушла жена, а он напился и теперь, наконец, может отправиться в странствие и лечить людей. Но стоило ему заглянуть в мутные воды Вислы, чтобы кое-как причесать свалявшиеся патлы, как амнезия моментально превратилась в кошмарное дежа вю: из воды ему ухмыльнулся кривой образ с дракончиком на цепи. Образ матюгнулся по-старинному, и Лешик отпрянул.
Летняя ночь скрыла от глаз варшавян посольство бывшей провинции великой Посполитой Речи. После обычного хорового исполнения шевченковского "Заповита" сотрудники, зевая, разбредались по своим комнатам. Второй заместитель заведующего консульским отделом, выпив на ночь стакан полтавской ряженки, пожелал охране спокойного сна и сам отправился готовиться ко сну. Войдя в комнату, он не стал ждать жену, проводившую вечер примерно до четырех утра в варшавской опере с любезным другом заместителя, подающим надежды молодым польским дипломатом, а взбил подушки, так что они стали похожими на полтавские пампушки, почистил зубы и лег спать. Около двенадцати он поежился, покрутился и, наконец, пробудился от вежливых прикосновений к его плечу.
- Люба, прими душ, - промямлил заместитель и разлепил глаза.
Перед ним, сжимая в дрожащих руках заполненный бланк, стоял несчастный, нечесаный, небритый и немытый, дурно пахнущий варшавский бомж и застенчиво заикался по-польски. Рука заместителя дернулась было к секретной кнопке, но остановилась на полпути: бомж осторожно подталкивал к нему расположившуюся на одеяле увесистую пачку злотых.
Открытие визы произошло столь стремительно, что, пересекая границу в Ягодине, Лешик поверил, что на какое-то время еще раз потерял память. Соседи Лешика по купе в последний раз баловали себя краковскими колбасками и плзеньским пивом. Таможенники, весело гутаря с пассажирками, взбивали белье в чемоданах, украинские птички неизвестной породы норовили залететь в окошко, чтобы исполнить гостю "Щедрика". Скоро Лешик почувствовал себя обретшим вторую родину.
Как Мицкевич приватно поспособствовал Лешику в открытии визы, так мемуары одной таинственной дамы о генерале Костюшко бравым гусарским натиском в два часа сделали ему вид на жительство. Лешик получил работу в реставрационной мастерской и вскоре приспособился ловко восстанавливать православные иконы, хотя поначалу после реставрации все печерские монахи выглядели у него так, словно и в ветреной, далекой от благочестия, молодости были вынуждены соблюдать католический целибат. В костел Лешик не ходил, боялся себя расконспирировать.
Казалось, что Лешика ждет безоблачная, подслащенная черниговским пивом и киевлянками, жизнь и убаюканная шорохом днепровских волн старость. Так оно и получилось бы, но в сентябре историко-патриотическое общество "Quo Vadis" было признано банкротом. Хранившаяся в закромах общества картина "Иеремия, попирающий дракона" была передана в мэрию и неожиданно оказалась на выставке-продаже "Польша-Украина, Si vis pacem, para bellum".
Однажды вечером Лешик возвращался с хорошо охраняемого Печерска на свой также весьма зеленый и прекрасный Троещенский массив. Остановившись возле одиноко стоящего на пустыре коммерческого ларька, чтобы купить сигарет, Лешик получил чувствительный удар по голове тупым предметом и был оттащен неизвестными к находившейся в ста метрах от ларька трансформаторной будке.
Очнулся Лешик внутри, возле гудящего трансформатора, на который был нацеплен большой плакат, изображавший Жанну Д'Арк в доспехах, с украинским прапором и подписью:
"Хто любить мене - за мной!!!
УНА-УНСО
2-га Львiвська друкарня"
- Скажи честно, ты - жид? - Задушевно, с мягким гуцульским акцентом, спросил один из неизвестных, бородатый вуйко в афганке.
- Не, - поперхнулся Лешик. - Я - полак, полак!
- Я так и думал, - нахмурился афганец и влепил Лешику по уху. Затем он достал из кармана гимнастерки пачку фотографий. - Твоя робота?
К фотографиям был поднесен карманный фонарик, и Лешик содрогнулся: главным героем всех снимков был Иеремия - учтиво беседующий с неизвестными Лешику политиками, демонстрирующий дамам свои рыцарские бицепсы и танцующий краковяк. Среди прочих чередующихся неинтересных персонажей вырисовывался и второй герой "картинок с выставки" - чумазый и диковатый дракончик-сфинкс в украинских шароварах. На некоторых снимках Иеремия откровенно глумился над драконом своим сапогом.
- А ты знаешь, клятый лях, хто е твий Ярема Вышневецький? - Продолжал тихо афганец. - То е Ирод украинськои нации.
После следующей затрещины Лешик убежденно закивал головой. Где-то вдали он услышал милицейский свисток. Афганец беспокойно пошевелил ухом.
- Короче так, лях. Шоб духу твого нэ було завтра на територии неньки Украины. Иначе, - афганец подумал, подбирая слова, - иначе секир-башка тоби будэ.
Второй заместитель консульского отдела польской амбасады представлялся всем Каролем Швездиц-Польским и тут же добавлял, что его мать была немкой. Лешика он принял со всеми почестями, как национального героя.
- Пан Войцуховский - мой кумир, - расчувствовался Кароль. - Конечно, я не видел самой знаменитой картины пана, но мне передали по факсу ее фотографию.
С этими словами Кароль достал из ящика помятый факс и протянул его Лешику. Лешик взял факс, пощупал и не глядя положил на стол.
- Вот, если бы пан согласился написать еще портрет моего пращура Александера Швездиц-Польского, как бы я был благодарен пану! Однако чем же я могу помочь пану Войцуховскому?
Лешик изложил Каролю историю с трансформаторной будкой и Жанной Д'Арк.
- Однако, - задумался Кароль и стал отчего-то мять носовой платок. - Однако, чем же я тут могу помочь? Ведь пан отказался от гражданства Речи Посполитой.. Разве что пан напишет прошение на имя президента.. А пока пусть пан Войцуховский поживет в амбасаде, если ему, конечно, есть чем заплатить за свое проживание. К сожалению, фонды амбасады строго контролируются Варшавой, и излишние расходы могут навлечь на нас ревизию, а поскольку пан - не гражданин..
Итак, воспользовавшись гостеприимством пана Швездиц-Польского и посмертным изданием писем Шопена к Жорж-Санд, Лешик уже полгода проживал в амбасаде. Прошения о гражданстве возвращались с отказом - Лешика подозревали в неизлечимой украинофилии. В целом, жизнь в посольстве его не обременяла, единственное, что вызывало досаду - ежедневное обязательное пение "Кольоровых ярмарков".
- И что же? - Возмутился я. - Неужели вы так и будете жить взаперти, выходить на пять минут за сигаретами и пивом? И все из-за какого-то забытого всеми Яремы?
- Есть надежда, - грустно усмехнулся Лешик. - Все решится сегодня вечером. Я попрошу, чтобы пану выписали пропуск.
Удача Лешика, как это ни кощунственно звучит, заключалась в ящуре, косившем в то время поголовье скота в Западной Европе. Украина неожиданно оказалась единственной державой, в которую ящур пока не забрел. Благодаря транзиту туш через территорию Польши торговый оборот между соседствующими государствами вырос сразу в несколько раз. Принимая во внимание сложившуюся экономическую ситуацию, мэры обеих столиц решили сделать еще один шаг навстречу друг к другу, провести очередной этап выставки "Украина-Польша, per aspera ad astra" в Киеве и ознаменовать его ритуальным жертвоприношением. В качестве двух одиозных творений последнего времени, мешавших навести последние мосты братской дружбы, были выбраны картина "Иеремия, попирающий дракона" Лешика Войцуховского и скульптурная композиция "Козак Иван Богун, топчущий гадюку" Степана Гонты. Степана Гонту должны были доставить из украинского консульства в Варшаве к началу выставки. В апогее церемонии Лешик и Степан должны были пожать друг другу руки, поцеловаться, уничтожить свои произведения и разъехаться по домам, Лешик - в Варшаву, а Степан - в Хацепетовку.
Счастливый конец этой истории я наблюдал самолично, будучи приглашенным Лешиком Войцуховским в амбасаду на торжественный ужин. К сожалению, церемония из-за обилия спиртного быстро приняла необратимый характер, поэтому конец ее остался в моей памяти смазанным и невнятным.
... И свистнули подать еще водки. Лешик увидел, как "стюардесса" плывет из дальнего угла, обносит погруженных в кресла гостей, улыбается, хрюкает. Но нет, хрюкал пан Гонта, его лицо было совсем близко и требовало внимания, указывало вилкой в сторону Иеремии, о чем-то бубнило.
- Ах, презренное хлопство, - дернул бровью Иеремия и пожелал отвернуться, да плечи мантии были то ли приклеены, то ли прибиты ржавыми гвоздями к холсту.
Внесли свечи, запахло дубом, вином и свиной кровью, Лешика стало мутить, он бросил вилку на стол и, шатаясь, побрел в кресло.
- Я люблю дышать, - сказала она, завидев Лешика. - Вы не против, если я немного подышу тут возле вас?
- Глупая, - Лешик поставил стакан рядом с аквариумом и приблизил лицо к ее флегматической рожице. - Глупая, воздух - это яд, ты разбухнешь и будешь плавать вверх брюхом.
Иеремия на стене кивнул еле заметно, пан Гонта только теперь обнаружил пропажу и стал искать Лешика, поворачивая неподатливую голову, тряся седыми казацкими усами, недоумевая и грустя. Угомонился пан Гонта только тогда, когда казак Иван Богун, поставленный в угол, погрозил ему двуручным мечом.
- Нет, - она невпопад открыла и закрыла беззубый рот. - Обычно я делаю пятнадцать затяжек, а потом ныряю на дно. Десять раз в день, итого сто пятьдесят затяжек, минус две тысячи двести пятьдесят минут жизни.
- Да? Ну бог с тобой.
В этот момент объявили, что песню "Кольоровий ярмарок" исполнит Наталка Светличная. К тому же Иеремия на стене улучил момент, когда никто, кроме Лешика не глядел на него, и состроил из пожелтевших, потрескавшихся пальцев нечто такое, отчего вся внутренность Лешика окончательно пришла в сладостное очищающее движение.
- Ну зачем вы так, - укоризненно булькнула она. - Теперь воду нужно менять, а уборщица придет только утром.
- Извини, пожалуйста, - Лешик смущенно вытер губы платком, вяло пытаясь придумать, как бы перевести разговор на другую тему. - Тебе нравится народная музыка?
- Нет, - ответила она. - Я глуха, никаких ваших звуков не слышу, только читаю по губам. Вон у вас на лацкане еще.
- Спасибо.
И вправду звучала уже старинная музыка, наигрываемая пожилым бандуристом в тройке и соломенной шляпе, пан Гонта плакал, заедал чарки капустным салатом, дело медленно шло к гусиной печенке, медовухе, чтению стихов Шевченко и Мицкевича.
- Меня, кстати, тоже зовут Наташа, - представилась рыба.
- Воды, - попросил Лешик и выпил.
А за ним выпил Иеремия и довольно отер усы. Он выглядел очень хорошо. Может, оттого, что должен был вскоре превратиться в пепел, а может, потому, что его написал Лешик - как всегда, держа кисть между средним и безымянным пальцами - Лешик, имевший собственную теорию о том, что писать вообще нужно не рукой, а всем телом - внутренними органами и органами чувств, особенно носом, поэтому возле мольберта всегда имевший пепельницу с не затушенной сигаретой.