- Значит, уходить? В беженцы?... А кому мы там, в этих беженцах, нужны будем?
- Конечно, никому! Но что же делать? Это закон природы... "Горе побежденным!" Но, все же, ты делай, как хочешь, а я предпочитаю уйти!
Она встала и выпрямилась... Венецкий только теперь заметил лежавший на полу чемоданчик и небольшой узелок.
- Леночка! Неужели ты думаешь, что я могу остаться, если ты уйдешь?...
Николай хотел сказать еще что-то, но в это время в окно снаружи постучали кнутовищем.
- Сергеич! Открой ворота, да поскорее, а то на улице коней отберут! - послушался глубокий бас Гнутова.
Ворота распахнулись; во двор въехали две телеги, запряженные небольшими, но крепкими лошадьми; одной из них правил сам Прохор, другой его жена Дарья Николаевна.
- Собирай вещи, Михайловна!... А ты, Даша, перекладай все наше барахло на кобылу, а коня им освободим!... Только один мех с хлебом им оставишь!...
- Ну, Сергеич, я свой уговор выполнил! - обратился он к Венецкому. - Вместе в беженцы поедем!... А я так и думал, что ты все о людях, да о работе, а для себя ни коня, ни подводы не припас?
- Не припас! - виновато улыбнулся Венецкий. - Михайловна моя уже собиралась пешком идти...
- А, может, и пришлось бы!... Я ведь еле проехал: немцы не хотели пропускать, все гнали мимо Липни, прямиком на Бахметьевский большак... А у самого города чуть коней не забрали, хорошо, что я трошки маракую по-немецки... Давай сюда, Михайловна, грузи - конь здоровый...
- А Сашка, мой сын-то, остался в хате; красных решил дожидать, - продолжал Гнутов, помогая выносить вещи. - Он все с партизанами дружбу водил, ехать не захотел и меня все уговаривал... Только мне оставаться не с руки...
Меньше чем через час из ворот выехали две нагруженные подводы.
Лена заперла дверь на большой замок и зашла к соседке.
- Если Матвеевна или Титыч вернутся - отдадите, - сказала она, отдавая Паше Иголкиной ключ от дома.
+++
Венецкий отошел от подводы на обочину дороги, остановился и посмотрел назад...
На горизонте еще виднелась Липня - купол Воскресенской церкви, верхушки деревьев в городском саду, труба кирпичного завода, который был с большим трудом восстановлен, проработал два месяца и псоле одной из бомбежек снова превратился в груду развалин, недостроенный, могучий корпус льнокомбината, его довоенная работа, льнокомбинат, до восстановления которого у него так и не дошли руки...
Липня! Милая, родная Липня!... Никогда он не думал, что этот маленький, серенький городишка, куда он случайно попал в трудную минуту жизни, может сделаться таким дорогим и близким!...
Почти два года он настойчиво, изо дня в день, поднимал и восстанавливал этот город, самый разоренный во всей области - его снова разбивали, снова жгли, и хозяин города снова упорно принимался за трудную, неблагодарную работу восстановления... Эта работа была смыслом его жизни...
Теперь все кончено!... Еще несколько минут, несколько десятков метров вниз, с горки в лощину - и любимая, дорогая, многострадальная Липня окончательно скроется из глаз!...
Возврат отрезан!...
Он повернулся и быстрым шагом, почти бегом, догнал свой воз...
Лена шла рядом с лошадью с возжами в руках, бледная, с крепко сжатыми губами; она ни о чем не спросила, ничего не сказала, но он знал, что каждая его мысль, каждое чувство ей без слов известны и понятны.
День, когда к Липне подошел последний фронт, был яркий и погожий. На темно-синем небе стояли неподвижно мелкие редкие облачка; солнце щедро заливало своими лучами зеленую траву и полужелтые деревья, ржаную стерню и осыпающиеся яровые, которые не успели убрать согнанные с места хозяева, пустые брошенные дома и дороги, забитые до отказа...
Дороги!... Два года тому назад по их разбитым колеям и пыльным обочинам тоже двигались густые толпы людей... Шли и ехали военные и гражданские, старики и дети, на машинах, на лошадях, пешком, с узлами, с чемоданами, с пустыми руками...
И вся эта масса народа шла в одном направлении - на восток...
А теперь по тем же самым, еще более разбитым дорогам людской поток повернул вспять: толпы двигались на запад...
Отступали с чужой земли завоеватели, и вместе с ними шли завоеванные, и последних было больше, чем первых. Шли городские и деревенские, ехали на лошадях и коровах, толкали ручные тележки и тачки, тащили узлы и детей... Около некоторых партий беженцев мелькал по сторонам немногочисленный конвой - иногда немецкие солдаты, чаще полицаи...
Многие уходили от приближавшейся советской армии сознательно: это были те, кому заслуженно или незаслуженно пришлось бы принять на себя клеймо изменника и предателя.
Но подавляющее большинство шли потому, что их согнали с родных насиженных мест и тащили вместе с детьми и скарбом неизвестно куда, неизвестно зачем.
И они тащились по пыльным дорогам, то и дело оглядываясь по сторонам и примериваясь, как бы ловчее и незаметнее отстать от колонны; в каждом лесу, в каждой брошенной попутной деревне кто-нибудь отставал, и конвоиры, если таковые были, делали вид, что не замечают: Завоеватели лучше, чем завоеванные, понимали, что их дело проиграно.
+++
По временному, наспех построенному деревянному мосту через Днепр переправлялись отступавшие немецкие войска.
Двигались машины, орудия, танки, мотоциклы, повозки, запряженные огромными короткохвостными лошадьми, верховые и больше всего пеших.
Каждый спешил проникнуть на этот мост возможно скорее; была давка, неразбериха, гвалт. Два немца, обер-лейтенант и фельдфебель, с револьверами в руках, кричали сорванными охрипшими голосами, стараясь навести порядок.
Место было совершенно открытое, ни деревца, ни кустика, с одной стороны дороги - убранное ржаное поле, с другой - пастбище, съеденное скотом до голой земли.
Через мост, забитый войсками, беженцев не пропускали, собралось их на берегу несколько тысяч с подводами и скотом. Они ждали час, ждали другой; наконец, видя, что войскам не видно конца, а следовательно, ждать переправы придется очень долго, многие стали распрягать лошадей, раскладывать костры, варить пищу.
Гнутов выпряг обоих лошадей и повел их вместе с коровой под горку, где еще сохранилась трава. Лена взяла ведро и пошла за водой.
Внезапно по толпе прошло волнение: все поднялись, зашумели, начали всматриваться в небо... Послышался гул, слишком знакомый, чтоб его не узнать...
К месту переправы летело более двух десятков самолетов.
- Красные... со звездой... русский "Иван" летит!...
Люди бросились врассыпную.
Взрыв страшной силы потряс землю, за ним последовал второй, третий, десятый...
Мост разлетелся щепками в разные стороны; машины и орудия посыпались в воду вместе с людьми и кусками людей...
Слышались крики на обоих языках, стоны раненых, плач детей, мычанье коров и ржание лошадей.... Все перемешалось...
Лена сидела на земле, на откосе, у самой воды, сжимая в руках пустое ведро; взрыв, разбивший мост, сшиб ее с ног и окатил водой.
Самолеты взяли обратный курс; какой-то немец в бессильной злобе послал им вдогонку автоматную очередь, никого и ничего не повредившую.
Лена зачерпнула ведром воды и ... вылила ее обратно: взрыв перепахал берега и дно реки, и вода была бурой от грязи. Лена пошла по берегу вверх по течению, пока не нашла сравнительно чистую воду; там она снова зачерпнула, отпила несколько глотков и понесла воду туда, где стояли их телеги.
Пройти было трудно: везде были поломанные телеги, мертвые и раненые люди и скот: не все летчики были одинаково метки - если одни бомбы разбили мост и уничтожили множество немцев, то несколько других попали прямо в гущу беженского лагеря.
Наконец, Лена нашла место стоянки своих подвод.
У телеги было выбито дно, вещи разбросаны в разные стороны, два колеса поломаны, и около этих ломаных колес лежал Венецкий, весь залитый кровью.
- Николай!... Милый!...
Лена бросилась к нему.
Но одного взгляда было достаточно, чтоб понять, что помочь невозможно, что это конец, смерть...
Николай разорвало почти пополам, оторвало ему обе ноги и превратило нижнюю половину тела в кровавую кашу из мяса, костей, внутренностей и клочков одежды.