Джен
(отрывок из
романа "Тынс Пынс")
Жили-были две девочки, Света и Леночка, Света беленькая, а Леночка черненькая, вроде галки. И увлекались девочки вызыванием духов. Еще и читать не умели, а твердо знали, как подманить конфетой гнома, и как увидеть пиковую даму. А к двадцати одному году стали и вовсе просвещенными: что им заурядная брань псевдо-Пушкина и лже-Маяковского, - Света и Лена, когда собирали круг, трепетно ждали только Того, Кто Придет к Ним Сам.
И дожидались.
Обычно Света бывала медиумом, а Леночка руководила. Ее тоненький голосок крепчал и приобретал железные нотки, когда она по несколько раз кряду вопрошала: "Дух, здесь ли ты?" Ожидание тянулось мучительно, и всех присутствующих переполняло осознание серьезности происходящего. Наконец Света распахивала закрытые доселе глаза, и глухо, не по-девичьи отвечала: "Да, я пришел".
Менялись лица, все крепче сжимались руки, а Леночка, перекинувшись с духом парой-тройкой формальных фраз, предлагала всем задавать вопросы.
Дух отвечал загадочно, но порой попадал в точку. Потом напряженное лицо Светы обмякало, и это значило, что дух устал и покинул круг. Через какое-то время разрешалось разомкнуть руки.
Но вот однажды дух явился особенный. О своем присутствии он оповестил взрывом злорадного смеха, и тело Светы мелко затряслось, передавая дрожь всем, кто сидел в кругу. Она до боли стиснула ладони соседей и сверкнула темными глазами на Леночку. Та обрадовалась. В каждом темном глазу отражалось пламя установленной в центре свечи, но на этот раз показалось, будто пламя поднимается изнутри.
- Мы рады тебя приветствовать в нашем кругу, - торжественно проговорила Леночка. – Скажи нам, как твое имя.
Дух снова расхохотался, точно безумный; а глаза Светы заблестели от слез.
- Скажи нам, как твое имя, - настойчиво повторила Леночка.
Неразборчивое шипение и рычание вырвались из светиного горла, и завершились коротким ехидным смешком. Слезы оставляли на щеках две мокрые дорожки.
- Ты не мог бы разговаривать с нами по-русски? – уверенно попросила Леночка: она знала, что с духами следует быть терпеливой.
- Ха! – выкрикнул дух.
- Что это значит? – Леночка наклонилась в сторону Светы, пытаясь взглядом усмирить буйного духа.
- Га-а-а-а-а! – заревел дух, а Света задергалась, не выпуская, однако, соседских рук, и тяжело под столом забила ногами.
- Не разрывайте круг! – приказала Леночка. – Подождем, когда он успокоится.
Света замерла, как ни в чем не бывало. Потом голова ее стала клониться вбок, а на губах образовалась преехиднейшая усмешка. Прищурившись, она глядела на Леночку, точно спрашивая: ну, и что ты теперь станешь делать?
- Ты будешь с нами общаться, или тебя отпустить? - поинтересовалась Леночка.
- Угугм, - точно болванчик, закивал дух.
- То есть? – Леночке происходящее стало поднадоедать.
- Красное, - выдохнул дух, словно и сам устал; а затем веки Светы сонно опустились, и лицо принялось обретать человеческий вид.
- Ушел… - задумчиво проговорила Леночка.
- Что? – встрепенулась Света, очнувшись.
Конечно, она все помнила. Все контролировала. Вовсе полностью не отключалась. Но вот в чем загвоздка: она чувствовала себя пустой. Вымытой, вычищенной, - точно нет у нее никаких внутренних органов. А снизу вверх медленно, очень медленно поднималось нечто алое… красное.
Она поделилась своими чувствами с Леночкой, выслушала пару-тройку не похожих на правду объяснений, и заверения в том, будто бы все нормально. А ночью, когда Света улеглась спать, одна в своей комнате, к ней явился… Красный Человек. То есть, она сразу знала почему-то, что он – Красный Человек. И Красный Человек сказал:
- Отдайся мне!
- Нет. – твердо ответила ему Света, решив, что она – не "такая".
- Ну ладно, - вопреки ожиданиям, он ни капельки не разозлился. – Тогда я пошел.
И пропал.
А на другой день Света отправилась к Леночке, чтобы поведать ей о столь необычном случае. Они посидели, попили чаю, обсудили всех своих знакомых, а когда стемнело, то к Леночке заявился ее любовник, женатый мужчина лет тридцати пяти. Любовник принес коньяк. Света подумала, что по-хорошему лучше бы ей уйти, но дела у нее на личном фронте не ладились, и по-хорошему ей не хотелось, тем более, Леночка не протестовала. Они выпили, и Света подвинулась ближе к леночкиному любовнику. А после второй рюмки подвинулась еще ближе. А уж после третьей совсем непонятно как очутилась у него на коленях, и ощутила, что любовник по-хорошему тоже не хочет, а хочет ее просто так. Играючи и смеясь, Света стала расстегивать ему пуговицы на рубашке, а затем брюки; любовник тоже посмеивался и лениво залезал Свете под юбку, разминал ее полные белые бедра; Леночка же сидела в кресле в углу, насупившись, но не возражала, и только когда любовник обнажил светину грудь, а Света достала его толстый и твердый… гм… в общем, тогда Леночка тоненьким своим голоском поинтересовалась, не погасить ли лампу, а Света в ответ бодро выкрикнула, что лучше подержать свечку, и Леночка замолчала надолго.
Тем временем Света подмяла любовника под себя, руками прижала его плечи к дивану; оседлала, поерзала, издала резкий короткий звук, обретя нужное положение, и принялась скакать вверх и вниз, вверх и вниз. Любовник, полуприкрыв глаза, то постанывал, то хихикал, а Света получала от процесса удовольствие - вроде того, что получаешь, занимаясь на тренажере; и она даже подумала, мол, если делать это почаще, можно и ноги как следует подкачать. Она разогрелась и разрумянилась; улыбаясь широко и зубасто, совсем вошла в раж и ускорила темп, начала ахать, а потом – демонически хохотать и встряхивать завитыми светлыми волосами. Когда же скакать стало особенно не на чем и пришло время слезть, она звонко чмокнула в щеку любовника, и еще долго мысленно находилась в интенсивном ритмичном движении, ощущая себя сильной, свободной и даже прекрасной.
Вскоре все трое заснули кто где; среди ночи любовник тихонечко смылся, а наутро бледноватая Леночка уверяла Свету, что ее не винит, и вообще – мало ли что случается между подругами. Она даже сварила Свете хороший кофе, а та чувствовала себя, мягко говоря, странно, хотя и вовсе не плохо.
Следующие десять дней прошли без особых событий; только вот у одной девушки, что присутствовала на последнем сеансе, убежал и потерялся сиамский дорогой кот; а у другой – умерла мама, живущая во Владивостоке, оставив дочке четырехкомнатную, в сто квадратных метров квартиру. А еще через какое-то время Света не дождалась месячных, и испугалась, что забеременела. Пришлось идти к гинекологу, но врач объяснила, что дело совсем не в беременности, а в какой-то там патологии, из-за чего у Светы вообще детей быть не может. Тогда Света всполошилась куда сильнее и обратилась к знакомому экстрасенсу Михрютину. Экстрасенс Михрютин, посверлив Свету пронзительными глазами, объявил, будто в Свету вселился злой дух, и придется ее лечить. Договорились, что лечить он придет, когда никого, кроме Светы, не будет дома. Она заподозрила неладное, но согласилась. Михрютин пришел необыкновенно серьезный, и попросил Свету сменить спортивные брюки и свитер на какой-нибудь легкий халатик. Света категорически отказалась; Михрютин поморщился, но смирился. Он велел Свете встать к нему лицом, и принялся говорить общие успокаивающие слова, а затем, все еще с очень серьезным видом, засунул дрожащую руку под резинку светиных брюк, и глубже – в теплое междуножье, при этом сказав, что, мол, если ей хочется целоваться, то она может себе это позволить. От черненького и тощенького Михрютина пахло мылом и потом, больше же Света ничего такого не чувствовала, и поэтому осторожненько высвободилась.
- Я думаю, вам лучше уйти, - сказала она, опустив ресницы и едва сдерживая смешки, поскольку ей не хотелось окончательно обижать Михрютина.
- Как хочешь, - разочарованно произнес Михрютин, и добавил с некоторой угрозой: - Будешь лечиться сама.
- Буду-буду, - быстро согласилась Света, чтоб побыстрее спровадить Михрютина.
Прошел месяц, полгода и год, а Света ни с кем не встречалась, не выходило – и все, и оттого ей было плохо, она злела, заставляла себя худеть, у нее не получалось, и она становилась еще более жесткой. Леночка тоже ни с кем не встречалась, но у той одиночество выливалось в осеннюю грусть, слезы и увядание. Чтобы развеяться, Лена отправилась на дискотеку в рабочее общежитие, где трое парней, лет по шестнадцать-семнадцать, затащили ее к себе и изнасиловали. После этого Лена решила, что она мужчин не любит, а любит девушек. Она записалась в ассоциацию секс-меньшинств, и принялась водить с собой Свету на голубо-розовые вечеринки, где все относились друг к другу с особой нежностью. Там Света часто танцевала с одним высоким и красивым геем, заглядывала ему в глаза и пробовала соблазнить. Гею льстило внимание девушки, но все без толку.
Осенью Света выпросила у родителей деньги и поступила на вечернее отделение психологического факультета. Ей требовалось разобраться в себе. В группе на сорок женщин было всего шесть парней, и все какие-то серые. Там Света познакомилась с Корзинкиной. Бодрая очкастая Корзинкина имела мужа на десять лет ее старше, и семилетнего сына. Ее любимым занятием являлось устройство дней рождений и праздников в кругу близких подруг, с приглашением представителей противоположного пола. Свету с Корзинкиной сблизило то, что обеим нравился Валентин, относительно молодой человек из круга знакомых Лизы. Корзинкина часто ему звонила и приглашала, но Валентин все время отказывался, что давало повод подружкам поперемывать косточки Лизе, ему, и всем, кого вспомнят. Несколько позже Корзинкина познакомилась с одним средней руки бизнесменом, который зазвал Корзинкину в сауну, а она привела с собой Свету. Где-где, а здесь было стесняться не принято, и Света узнала, что для хождений с богатым мужчиной в сауну вовсе не обязательно быть красивой, а лучше даже – наоборот.
Тут круг и завершился. Корзинкина, визжа, возилась с бизнесменом в бассейне, а Света лежала и парилась. И вдруг, чуть затуманенный, явился Красный Человек.
- Теперь-то ты мне отдашься? – ласково поинтересовался он, а Света только пожала плечами и раздвинула ноги.
Было ей хорошо и жарко.
Надо сказать, что в те дни Света работала на пейджинговой станции – с ее-то двумя высшими образованиями, сутки через двое! Но зато имелся там интернет. Не прошло и недели, как по переписке она познакомилась с молодым программистом из местных. Вскоре они встретились, а потом поженились; при этом выяснилось, что Света совершенно здорова, и в положенный срок она смогла родить сына. Работу она, конечно же, бросила, потому как ее муж-еврей зарабатывал за троих; а также она перестала баловаться спиритическими сеансами, ведь какой уж там спиритизм, когда ребенка надо воспитывать? Но, как оказалось, ей только того и требовалось.
НАСТОЯЩАЯ
У нее всегда много денег. В магазинах она расплачивается кредитной карточкой, не зная, сколько у нее на счету, она вообще не вдается в свои финансовые дела - все через посредников. Механизм отлажен настолько, что о нем забываешь. Она думает о южном солнце, запахе персиков и о розоватом песке. Или об острых башнях Старого Города, голубиных стаях, брусчатке. Все, о чем она думает, отражается у нее на лице, и поэтому она так прекрасна. По-разному, но прекрасна.
Когда она сюда ехала, то решила, что будет Ларой. С ровно постриженными пепельными волосами до плеч и челкой. Она ходила по улицам в черном брючном костюме, летящей походкой, с лаковой сумочкой через плечо, а все спрашивали, кто она такая. Тот, кто видел ее однажды, запоминал навсегда. Она появлялась в новых работах художников - силуэтом в пейзаже, безликим, но ее узнавали. И вечно-безымянным образом в творениях поэтов. Но хорошо поэтам: они свои чувства влегкую выливают строчками. А все остальные! Мужчины от тридцати пяти, в основном, хорошо одетые и причесанные, согласно общественному положению. Нет, это для них не любовь, время любви давно кончилось, любовь - это несколько месяцев, когда хочешь жениться, не расставаться, и чтобы она родила от тебя ребенка. Потом главное - дело. До старости. А Лара поднимает иррациональную бурю аурой сказочной Мерилин, но не останавливается, пролетает мимо, ускользает, - и не удержишь. А удержать бы, держать в руках, ощущая живое настоящее тело, и подрагивающей ладонью коснуться теплой упругой щеки...
Агенты Лары тем временем делают свое дело. Вскоре по городу кружится слух, что смысл своей жизни Лара видит в наслаждениях. Очень, очень многое может позволить себе, вплоть до самых изысканных и роскошно обставленных форм. Нет, предложений не принимает (агенты пожимают плечами), да и что вы можете ей предложить? Вы слышали про Парусник Любви? А про Танцы в Темных Пещерах? Уехать на море, в горы, на пляжи Ямайки - она и без вас уедет, оставьте пустую затею. Решает, изобретает - она.
Кому-то хочется доказать, что Лара хуже, чем думают - ничего особенного, обыкновенная. Она арендует дом, окруженный коваными узорчатыми решетками. Под покровом ночи смельчак, рискуя порвать одежду, преодолевает ограду. Ему удается заглянуть в несколько окон, но тут его хватает охрана. Вместе с болью в заламываемой руке он успевает увидеть внимательное и как будто обеспокоенное лицо, фигуру в чем-то полупрозрачном и дымчатом, и понимает, что она теперь ему будет сниться - мучительно и издалека.
И вот, когда все мужчины города только и думают, что о ней, но уже боятся говорить, чтобы не выдать свое взбудораженное состояние, агенты начинают осторожно распространять слух о конкурсе. Лара выберет одного, но кто именно станет ее избранником, остальные узнать не должны. А предварительно сорок пять человек, втайне проверенных агентами, получат приглашение провести ночь в загородном отеле, и вместе с этим - надежду на благосклонность столь желаемой ими женщины.
Сентябрь, пахнет мокрыми листьями, влажное солнце, и посреди этого - образ ласковой Лары, и ее кожа, золотая и гладкая, светится сквозь одежду.
Мужчины съезжаются рано, с утра. Сквозь редкий туман, по разным дорогам - в одиночестве Лара чувствуется отчетливее, мужчины едут в загородный отель, в груди пульсирует, внизу - напрягается, и медленно скользят по стеклу капли. Тишина в парке, дорожки посыпаны красным мелким песком. Свежесть незапыленных деревьев. Еще только десять часов. Шагами, кругами по парку измерять ожидание. Мужчины все в черном, как сговорились, и все они темноволосые, стройные и высокого роста, и если не видеть их вместе и не приглядываться, можно подумать, что по тропинкам парка бродит один задумчивый человек. Агенты в сером, маленькие и быстрые, почти незаметны. И тут по парку прокатывается волна - не ветра, не света, но чего-то неуловимо меняющего реальность: появляется Лара.
В своем неизменно черном костюме шагает быстро, молчит, ненавязчиво всматривается во встречные лица и чуть улыбается.
Нет, все они, разумеется, держат марку и сохраняют независимый вид, они не юноши, чтоб столбенеть или же, не дай Бог, впадать в безрассудство; они разве что многозначительно кивнут в ответ на Ларин скользящий взгляд, предупредительно пропустят на узкой дорожке, незаметно сглотнут появившийся в горле комок, и пойдут дальше, стараясь держаться прямо: правила игры предполагают полное молчание. Делайте вид, будто вы приехали отдохнуть, - предупреждали агенты. Светское общество на уикэнде в ясный осенний день.
На обед в огромном богато убранном зале с хрустальными люстрами приходят не все. Некоторые в номерах пробуют погрузиться все-таки в сон. Вместо сна - сумбурная смутная дрема, когда, на миг теряя сознание, резко падаешь, вздрагиваешь и приходишь в себя. Перед глазами развертывается вся предыдущая жизнь, похожая на немое кино. Но будущее, еще несколько дней назад известное до мелочей, неожиданно пропадает, обнаруживая под собой темноту. А за окнами клены бликуют пожелтевшими листьями, и рука ощущает колючий клетчатый плед.
К вечеру обостряются запахи, краски приобретают насыщенность, а воздух - плотность, и теперь двигаться можно лишь медленно. Незаметная снизу Лара глядит сквозь стекло на заколдованных ею мужчин. Она чувствует невидимые осторожные прикосновения, она ощущает горечь на языке, она тает, она растворяется, и ее частицы проникают сквозь щели, льнут к древесным стволам, смешиваются с красноватым песком, кружатся на ветру и царапают чьи-то сухие губы. Ей кажется, будто ее несут на руках, и каждая из разгоряченных и мягких ладоней вдавливается, впечатывается в ее текучее тело. Ладони лепят ее, следуя мыслимым линиям, создают ее красоту снова и снова, и она теряет свой возраст и свое прошлое, она взошла из воды или спустилась из облака, - она, способная жить только тогда, когда ее любят. Любят - в смысле телесном.
Согласно сценарию, за ужином вдруг гаснет свет. Даже уличные фонари. Разумеется, сразу же вносят свечи, но уже не до еды. Воображаемая темнота коридоров порождает жажду игры - в осторожное преследование, в прятки. В каждом мужчине пробуждается дикий охотник. Они готовы, не оборачиваясь, по изменению запаха уловить движение жертвы, угадать среди прочих звуков ее участившееся дыхание, определить момент ее окончательной беззащитности, и, настигнув в углу, куда никто больше не догадался забраться, сжать до потери голоса и слизнуть каплю пота с натянутой запрокинутой головой нежной шеи.
Но Лара ведет совсем другую игру. Она, якобы переполненная безразличием, не спешит вставать из-за своего стола, откуда просматривается весь зал, и делает вид, что полностью поглощена изысканной трапезой. Но вдруг ее, в самом деле, занимает именно это? Печеная рыба с грибами, с хрустящей корочкой, под густым белым соусом, и кисловатый зеленый салат. На десерт, естественно, персики. Те, кто находится ближе, следят из-под ресниц, как белые мелкие зубы Лары вомнутся в мякоть, а острый язык подхватит прозрачный сок. Но, вопреки ожиданию, этого не случается, и единственная здесь женщина, наскоро промокнув салфеткой блестящие маслено губы, встает, подхватывает оба персика, по одному в каждую руку, и, едва ли их не подбрасывая - от азарта, что ли, от остроты ощущений, быстро проходит через всю столовую и скрывается в темноте. Никто не успевает вскочить, как у выхода появляются невидимые доселе агенты, и своим решительным видом напоминают о правилах - об оговоренных рамках приличий. Впрочем, напряжение (жжение) так велико, что всем ясно: растянись действо хотя бы на пару дней, и герои спектакля сорвутся и наяву превратятся в охотников...
Каждому разрешается взять со столиков свечи, и, вместе с пляской теней по стене, постояльцы расходятся по номерам. Сорок пять деревянных дверей вдоль загнутого под прямым углом коридора. В одиночном номере большую часть пространства занимает кровать, где под темным шерстяным пледом скрывается до неприличия белейшее белье, и вспоминаются истории о первой брачной ночи в средние века. Раздеться и лечь на прохладную простынь. Дверь не запирает никто, хотя об этом и не просили. Гостье надо всего лишь нажать на ручку, и тихо войти. Когда же это произойдет? Сентябрьские ночи такие длинные. Длиннее, чем вся предыдущая жизнь.
Сознание размывается приближением сна. На улице - то ли ветер, то ли начался дождь. Ожидание превращается в галлюцинации. Она входит, беззвучно смеется, и, оказавшись слишком прозрачной, вдруг исчезает. Рядом тикает несуществующий будильник, измеряя время. Внезапно картинка меняется, и над лицом лежащего оказываются широко раскрытые голубые глаза Лары. Он стремится найти ее губы, но они невидимо ускользают; он хочет подставить руку под ее тяжелую грудь, но не может пошевелиться; он ждет, что она наконец ляжет на него вся, но на нем - только легкое и ненужное одеяло. Снова пустая ночь. Он встает, выходит на балкон, думает, что неплохо бы закурить, и тут к нему прорывается томительно-вязкое ощущение обнимающих его сзади рук. И он понимает, что лучше лечь, перестать себя контролировать и позволить воображению - воображению, насыщенному Ларой! - делать все, что оно, что она пожелает.
Он спускается в сон. Там качаются корабли, там белая и густая вода поднимается и заливает берег, там, между высоких домов, темные узкие переулки притягивают своей неизведанностью. И - ни души поблизости, только в воздухе - запахом, электричеством, безымянными волнами - разливается чье-то всеведущее присутствие.
Мягкий стук, - и он успевает открыть глаза в свою комнату, в новый сон. За окном дрожат прозрачные сумерки, а перед ним, боком, запирает дверь Лара. Он верит, что она ему снова грезится, и поэтому не встает - боится очнуться. Она поворачивается, у нее хитроватый и одновременно ласковый взгляд, она прикладывает палец к губам: мол, не шуми, - и, по пути к постели, тянет за пояс халата и сбрасывает движением плеч. Под халатом ничего нет.
Хозяин комнаты по-прежнему не шевелится, хотя его тело реагирует инстинктивно, и он ощущает растущее напряжение, которое возрастает, когда Лара присаживается на край кровати, откидывая край одеяла, и теплым гладким бедром чуть касается сбоку. Тут мужчине становится ясно: все наяву! - женщины сновидений слишком зыбки и невесомы, чтобы постель ощутила их вес, а она, вот, настоящая... И он тянет руку, чтобы обнять, но Лара своей рукой останавливает движение, решительно разорачивается, откидывает одеяло полностью, и ловко садится верхом. Мужчина обнажен тоже, ведь он ждал ее, он дождался и он готов, хотя он, как заколдованный следует ее воле, но ему этой ночью нравится колдовство, и он улыбается краем рта, забавляясь уверенностью гостьи, но она очень серьезно взглядывает на него, и он закрывает глаза, и кругом все плывет, и кружится голова, и еще одно уверенное движение - и он чувствует тесноту и влажность, и коротко вскрикивает, а две ладони вдавливаются ему в плечи.
Она начинает раскачиваться неторопясь, по запутанной траектории, прогибаясь, становясь то до невозможности легкой, то очень тяжелой; а ему кажется, будто он целует ее, проникая в глубину рта, хотя разумом понимает, что в таком положении ее рот недоступен, но она наклоняется, и теперь ее каменные соски трутся о его грудь, ему хочется взять их пальцами, но она не дает, она над ним издевается, она то и дело меняет ритм, она вот-вот расхохочется, чувствуя свою силу. И когда он это осознает в полной мере, то вырывается - она падает на него, он обхватывает ее талию, переворачивает, не выходя, раздвигает языком ее губы, и все становится на свои места: он - мужчина, а она - женщина, и она доступна ему теперь вся. Но у него нет времени, чтобы ее исследовать, да ему и не хочется, он и так ощущает ее целиком, его руки машинально, рывками цепляются за ее тело вне всякой последовательности, а он сам отдается возрастающей скорости, холодок пробегает по позвоночнику вверх, а затем, неожиданно и со страшной силой ударяет в голову, и все рушится, он тут же приходит в себя и мокро целует ее лицо тут и там, потом открывает глаза, и видит, что Лара плачет и улыбается одновременно.
Он прижимает ее к себе крепче крепкого, валится на бок, освобождая ее от своей тяжести, но не отпуская, и одно очень знакомое слово вертится на языке, но он помнит, что необходимо молчать. Они оба вспотели, непонятно когда. Постепенно они разделяются, он ощущает прохладу - кажется, тянет с балкона? Он оборачивается, напрягая шею, и в этот момент она выскальзывает из его рук, встает, а он знает, что не сможет ее удержать. Она на ходу поднимает халат и набрасывает на себя, она оглядывается и кивает ему, чтоб он не ощущал себя одиноким, она уходит, они больше не встретятся. Последнее, что он замечает: она босиком.
Запахи и тепло улетучиваются постепенно, дольше всего остаются влажными простыни, но это надолго - он успеет заметить, что поднялось солнце, и встанет, оденется, не желая идти под душ, усмехнется, бросив отстраненный взгляд на сбитую постель, и тут же зажмурится, вспомнив: короткой дрожью вновь пробежит по спине, - и он осознАет, что Лара полностью не исчезла: она еще здесь - в нем самом.
Приходит утро.
По просторному холлу отеля, там где полированые панели и коричневые диваны, мужчины идут один за другим, молча сдают ключи и выходят на улицу. Они все спокойны и сдержаны, но кажется, будто любой из них несет в себе нечто невероятно важное. На стоянке они рассаживаются по своим автомобилям, одни трогаются сразу, другие вежливо ждут. Кое-кто вспоминает, что время в отеле обошлось им в стоимость этой самой машины, но - пустяки! Они могут себе позволить широкий жест. На мгновение чудится издалека женский смех, но, наверное, это остаток сна.
Лара встает со своей постели только когда они разъезжаются. Она потягивается и удовлетворенно смотрит в окно. Она не покидала комнату ночью, но вкус чужих губ все еще на ее губах.
Позже, в городе, когда силуэт Лары давно не мелькает на улицах, многие все же не сдерживаются и рассказывают друзьям о необычном своем приключении. Они думают, если превратить все в слова, им станет проще это переживать. Но тут выясняется постепенно, что тогда, на рассвете в отеле Лара пришла к каждому из сорока пяти, и ни одному из рассказов нельзя не поверить. Близится рождество.
ЖЕНЩИНА ДОЖДЯ
Она приходит, когда сгущаются тучи и с неба начинает капать. У нее запах дождя - чужой и свежий. Ветер гудит в водосточных трубах, когда она входит в дом. Никакие замки ей не помеха: она приходит без приглашения, но дверь гостеприимно пропускает ее в комнаты. Ее мокрые волосы тонкими прядями струятся вдоль гладких щек, по плечам и груди. Крупные капли воды на коже - единственная ее одежда. Она босиком, и цепочка влажных следов тянется за ней по полу. Она улыбается. В ее серых глазах - тихая радость и ласка.
Вода течет по стенам снаружи дома. Незваная гостья совсем не стесняется. Тонкими руками она поднимает волосы и трясет ими, чтобы освободиться от лишней влаги. Грудь ее напрягается и розовеет. Она негромко смеется. Хозяин дома удивлен и заворожен. Он вспоминает, что где-то в душе он поэт. А эта женщина - сама поэма. Ее к нему привел дождь, ей нужен кров и покой. Но она ведет себя так, словно ей ничего не нужно, и домашнее тепло ей безразлично. Ей просто здесь хорошо. Обеими ладонями она ведет по бедрам, и хозяин чувствует, что возбужден. Потолок потемнел от воды, просочившейся через крышу, но хозяин этого не замечает. Он смотрит на женщину. Он боится спугнуть ее лишним движением, но она сама подходит к нему.
Она стоит близко-близко, так что можно пересчитать капли на ее гладком теле - те капли, что еще не высохли и не скатились на пол. Городская река вышла из берегов. Хозяин замер. Ливень шумит за окном. На стенах влажные полосы. Время остановилось - так же, как остановилась женщина, которую прислал дождь. Кап, - звенит, разбиваясь об пол. Это команда. Хозяин протягивает обе руки к своей гостье, и, дрожа, обнимает ее.
Кап, кап, - на полу уже небольшая лужа. Женщина поддается. У нее прохладная кожа. Кап, кап, - стучит ее сердце. Быстрее, быстрее. Вскоре отдельные удары трудно различить. Идет дождь - на улице, в комнате. Постель совсем промокла от пота. Жарко и влажно. Внезапно обваливается кусок штукатурки. Хозяин вздрагивает, погруженный в женщину. Он ничего не видит. Глаза его закрыты. Только движение, только поток. Лужа внизу растекается в сторону коридора. Во дворе бурно журчат ручьи. От крыльца не отойти - только плыть. Пузыри на воде обещают, что дождь будет долгим.
Простыня пропитана влагой насквозь - хоть выжимай. Женщина так податлива, что почти незаметна. В какой-то момент кажется, что в нее, в ее влажное тело можно свободно опустить руку. Он делает это - и у него получается. Он удивлен. Становится прохладно, и он открывает глаза. Рядом с ним - женщина с прозрачной кожей. Ее очертания растворяются в сумерках. Кругом все течет. Стул проплывает мимо, и покачивается на волнах кровать. Женщина пристально смотрит на своего любовника, и высвобождается из его рук. Она садится на край кровати. Окно распахивается, и пахнет сыростью. Подумать только: уровень воды достиг до подоконника. Хорошо, что в квартире высокие потолки. Хозяин оглядывается - туда, где зеркало. Он видит свое испуганное лицо. Отражения женщины нет. Она уже встала. Нет, она не прыгает в воду. Легкая и прозрачная, точно дождь, она удерживается на поверхности, осторожно шагая по водяной глади. И она выходит в окно. Прежде, чем окончательно скрыться, она оборачивается, и поднимает, прощаясь, голубовато-сумеречную руку. Ее взгляд спокоен, и призрак улыбки блуждает на бледных губах.
Хозяин дома ничего не успевает сделать. Он пытается завернуться в мокрое одеяло, но это бессмысленно. Вместе с кроватью он выплывает на улицу. Он видит на воде столы и стулья, погасшие лампы, и никого живого. Крыши домов и верхушки деревьев заливает все поднимающаяся вода. Дождь кончается. Впереди, до горизонта - бескрайнее море. И человек закрывает глаза, и отдается течению волн.